Вирджиния Вулф - Ночь и день

– Можете не отвечать, – мрачно проговорил он. – Я знаю, причин много. Но, Мэри, неужели это разрушит нашу дружбу? Позвольте мне сохранить хотя бы ее.

«Увы, – подумала она, и боль вдруг нахлынула на нее, грозя уничтожить остатки самоуважения, – вот к чему мы пришли, а ведь я могла отдать ему все, все!»

– Да, мы можем остаться друзьями, – сказала она так твердо, как только смогла.

– Я хочу, чтобы мы остались друзьями. Пожалуйста, позвольте мне видеть вас, когда сочтете возможным, – добавил он. – Чем чаще, тем лучше. Мне понадобится ваша помощь.

Она пообещала, и они продолжили спокойную беседу о вещах, которые не имели никакого отношения к их чувствам, – тягостную, принужденную беседу, которая была бесконечно горька им обоим.

Еще один раз они вернулись к тому, что произошло между ними, – вечером, когда Элизабет удалилась на свою половину, а братья, проведя целый день на охоте, легли пораньше и спали как убитые.

Мэри придвинула стул ближе к огню, поскольку поленья почти прогорели, а в этот ночной час не хотелось идти за новыми. Ральф взял книгу, но она заметила, что его взгляд, вместо того чтобы скользить по строчкам, устремлялся в одну точку – мрачный и почти ощутимо тяжелый, он словно пригвождал к земле все ее мысли. Она не переменила своего решения отказать ему, поскольку размышления лишь укрепили ее горькую уверенность в том, что это было бы ее, но не его желание. Но ему незачем страдать, если причина страданий – ее излишняя сдержанность. Поэтому она заговорила, хотя это было для нее нелегко.

– Вы спрашивали меня, не изменила ли я мнение о вас, Ральф, – сказала она. – Дело вот в чем: когда вы предложили мне выйти за вас замуж, это было неискренне. Из-за этого я и рассердилась тогда. До этого вы всегда говорили правду.

Книга, которую Ральф читал, соскользнула на колени и упала на пол. Подперев голову ладонью, он неотрывно смотрел на огонь. Он пытался вспомнить, в каких именно выражениях он сделал Мэри предложение.

– Я никогда не говорил, что люблю вас, – проговорил он наконец.

Мэри вздрогнула; однако она была благодарна ему за откровенность, ведь, в конце концов, это тоже было правдой, в которой она поклялась жить.

– А для меня брак без любви немыслим, – ответила она.

– Что ж, Мэри, я не буду настаивать, – сказал он. – Я вижу, что вы не хотите стать моей женой. Но любовь – не слишком ли много мы о ней говорим, и все пустое? Что это слово значит? Вы мне не безразличны, и уверен, девять из десяти мужчин меньше дорожат женщинами, в которых они якобы влюблены. Это просто сказка, один человек придумывает ее про другого, хотя сам понимает, что это неправда. Разумеется, все это понимают; иначе им не пришлось бы затрачивать столько усилий, чтобы, не дай Бог, не разрушить свою иллюзию. Не видеть предмет обожания слишком часто, не оставаться с ним наедине слишком долго… Это прекрасные фантазии, но если задуматься о рисках, которые поджидают людей в любом браке, то риск женитьбы на том, кого любишь, кажется мне слишком большим.

– Я не верю ни единому вашему слову – а главное, вы сами себе не верите, – гневно ответила Мэри. – В любом случае наши взгляды на брак различны, и я только хотела, чтобы вы это поняли.

Она привстала, словно собираясь уходить. Желая задержать ее, Ральф вскочил и принялся расхаживать по кухне, где, кроме них двоих, никого не было, и каждый раз, доходя до двери, с трудом преодолевал искушение распахнуть ее и выбежать в сад. Моралист не преминул бы заметить, что, верно, в этот момент его мучила совесть из-за того, что он причинил Мэри столько страданий. На самом же деле, напротив, Ральф разозлился; то была смешная и бессильная злость человека, который обнаружил, что запутался окончательно и бесповоротно. Нелогичность человеческой жизни загнала его в ловушку. И хотя препятствия на пути к его мечте казались ему наносными, тем не менее он не видел способа их обойти. Его раздражало все, что говорила Мэри, и даже самый звук ее голоса, потому что она ничем не могла ему помочь. Она была частью той безумно хаотичной массы, которая лишь осложняет рассудочную жизнь. О, с каким наслаждением он хлопнул бы сейчас дверью или сломал ножки стула, как будто они и были теми нелепыми препятствиями, которые ему так досаждали.

– Я не уверен, может ли вообще одно человеческое существо понять другое, – сказал он, прекратив расхаживать по кухне. Он остановился перед Мэри и продолжил: – Раз мы все такие лжецы, едва ли это возможно. Но почему бы не попытаться? Не желаете выходить за меня – не надо; но вы твердите о любви, запрещаете нам видеться – не слишком ли сентиментально? Вы думаете, я ужасно себя веду, – сказал он, не дождавшись ее ответа. – Разумеется, я веду себя отвратительно, но нельзя судить людей по поступкам. Нельзя прожить жизнь, измеряя хорошее и дурное карманной линейкой. Вот что вы всегда делаете, Мэри, и сейчас тоже.

Она представила себя в конторе суфражисток, где она вершит суд, что хорошо, а что плохо, – и ей показалось, что в этом обвинении есть доля истины, хотя в целом он ее не переубедил.

– Я не сержусь на вас, – сказала она очень спокойно и взвешенно. – Я буду видеться с вами, как и обещала.

Она действительно именно это уже обещала ему, и он едва ли мог объяснить, чего же еще хочет – какой-то близости, какой-то помощи в борьбе с призраком Кэтрин, возможно, чего-то, чего, как он понимал, у него нет права просить; и наконец, опустившись в кресло и вновь посмотрев на гаснувший огонь, он понял, что побежден: не Мэри, но самой жизнью. Он чувствовал, что отброшен вновь в самое начало, где всего еще предстоит добиться; но в ранней юности по неведению питаешь надежду. Он уже не был уверен, что победит.

К счастью для Мэри Датчет, вернувшись в контору, она узнала, что из-за неких малопонятных маневров в парламенте на голосовании вновь обошли вопрос участия женщин в выборах. Миссис Сил пребывала в состоянии, близком к помешательству. Двуличность министров, вероломство мужчин, оскорбление женского сообщества, шаг назад для всей цивилизации, попрание дела ее жизни, которому она, как истинная дочь своего отца, посвятила всю себя без остатка, – обо всем этом говорилось постоянно, и контора была завалена газетными вырезками, испещренными жирными синими знаками ее недовольства. Оказалось, миссис Сил неверно оценивала человеческую природу.

– Простая элементарная справедливость, – сказала она, махнув рукой в сторону окна и указывая на пешеходов и омнибусы, движущиеся по дальней стороне Расселл-сквер, – сейчас так же далека от них, как и всегда. Так что теперь, Мэри, мы смело можем назвать себя первопроходцами в диких прериях. Мы можем лишь терпеливо указывать им, где правда. И дело не в «них», – продолжала она, черпая уверенность в созерцании толпы, – а в их лидерах. Это джентльмены, заседающие в парламенте и отбирающие у народа по четыре сотни в год. Если бы мы могли показать людям, что мы делаем, очень скоро справедливость бы восторжествовала. Я всегда верила в людей, и сейчас верю. Но… – Она покачала головой и заявила, что готова дать людям второй шанс; но если они им не воспользуются, то за последствия она не отвечает.

Отношение мистера Клактона было более философским и подтверждалось статистикой. Он вошел в комнату сразу после бурной речи миссис Сил и доказал на исторических примерах, что подобные повороты были характерны для любой политической кампании, на любом уровне. Так или иначе, катастрофа только укрепила его дух. Враг, сказал он, перешел в наступление, и теперь задача Общества – перехитрить противников. Он поведал Мэри, что, зная их коварство, уже принял некие ответные меры и направил свой разум в русло задачи, которая, насколько она могла судить, зависела единственно от него. Задача эта состояла, как объяснил он ей, пригласив в свой кабинет для личной беседы, в систематическом пересмотре картотеки в поисках материалов для совершенно новых лимонно-желтых листовок, в которых факты будут вновь выстроены в некоей поразительной последовательности, а также в том, чтобы повесить для наглядности крупномасштабную карту Англии, утыканную булавочками с разноцветными флажками-кисточками, в зависимости от их географического расположения. По новой системе каждому району полагались собственный цветной флажок, своя бутылочка чернил, отдельная папка с бумагами и полка в шкафу для отзывов; так что под буквой М или С, в случае необходимости, можно будет найти все данные об организациях суфражисток данного графства. Разумеется, для этого нужно будет проделать огромную работу.

– Мы должны постараться лучше узнать друг друга с помощью телефонии, мисс Датчет, – сказал он и, упиваясь мысленной картиной, продолжил: – Мы будем все обсуждать с помощью гигантской системы проводов, соединяющей нас с каждым уголком страны. Нам следует держать руку на пульсе общества; мы хотим знать, о чем думают люди по всей Англии; мы хотим объяснить им, о чем следует думать.