– заявила я.
– Also [154]. Но удар катализатором, непосредственной причиной только был. Он пробил не только голову, но и невидимую мембрану бессознательного. Дыра эта к тому привела, что ослабленная часть разума поддалась страху и желаниям, которые долгое время подавлялись сознательной волей. Вкратце – простыми словами, gnadige Frau und герр Вандергельт – он забыл то, что помнить не хочет!
– Вы имеете в виду, – произнесла я с болью, – что он не хочет вспоминать МЕНЯ.
– Не вас лично, фрау Эмерсон. Вас, как символ, который он отвергает. – Когда человек оседлает любимого конька, он склонен быть многословным. Поэтому я передам лекцию доктора в кратком изложении. (Должна предупредить читателя, что некоторые высказывания Шаденфрейде могли изрядно шокировать).
Мужчина и женщина, заявил он, являются естественными врагами. Брак представляет собой в лучшем случае вооружённое перемирие между людьми, чьи натуры абсолютно противоположны. Потребность Женщины, домохозяйки, заключаются в мире и безопасности. Потребность Мужчины, охотника, заключается в свободе охотиться на своих собратий и на женщин (врач изложил это более вежливо, но я поняла смысл). Общество стремится контролировать эти природные желания мужчины, религия запрещает их. Но ограничивающие их стены постоянно подвергаются нападениям брутальной природы Мужчины, и когда в структуре появляется прореха, это животное начало вырывается наружу.
– Господи всемогущий, – пробормотала я, когда доктор сделал паузу, чтобы вытереть вспотевший лоб.
Сайрус, багровый, как свёкла, кусал губы, пытаясь сдержать приглушённые выкрики негодования и отрицания.
– Чтоб вас черти побрали, доктор, я категорически возражаю против подобного языка в присутствии миссис Эмерсон и против ваших попыток запятнать мужской пол. Мы не хищные звери – во всяком случае, не поголовно. А вы говорите – «хищные», да?
– Хищные и похотливые, – радостно подтвердил Шаденфрейде. – Да, да, это натура человеческая. Некоторые из вас успешно подавляют свою истинную природу, mein Freund [155], но остерегайтесь! Контроль чем больше, давление тем больше создаётся и если прореха в структуре возникает, стены – БУМ!
Сайрус вскочил.
– Послушайте, док, вы…
– Успокойтесь, Сайрус, – настойчиво вмешалась я, – врач не грубит, а излагает своё мнение с научной точки зрения. Я не обижена, и, действительно, нахожу определённый смысл в его диагнозе. Однако меня не так интересует диагноз, как лечение. Используя вашу собственную метафору, доктор (весьма впечатляющую, надо признать), как мы принудим… э-э… чудовище вернуться за стены, и какой строительный материал используем для их ремонта?
Шаденфрейде одобрительно улыбнулся мне.
– У вас почти мужская непосредственность, фрау Эмерсон. Процедура очевидна. Нельзя использовать одну грубую силу против другой грубой силы – в последующей борьбе оба участника схватки смертельно ранены могут быть.
– Как метафора – поразительно. Но я предпочла бы более практическое предложение, – продолжила я. – Что мне делать? Быть может, гипноз...
Шаденфрейде игриво погрозил мне пальцем.
– Ах, фрау Эмерсон! Вы начитались работ моих коллег с более развитым воображением. Брейер [156] и Фрейд [157] правы, заявляя, что движущая сила мысли, которая не может противостоять удушающему эффекту с помощью речи или действия, должна быть возрождена – другими словами, возвращена к status nascendi [158]. Но гипноз – это только игрушка артиста, которая больше вреда, чем пользы принести может, заменив психические процессы пациента собственными предубеждениями гипнотизёра.
Кажется, мне удалось достаточно точно передать общий смысл его лекции. Он на мгновение остановился перевести дыхание – что и не удивительно – а продолжение прозвучало гораздо конкретнее.
– Память похожа на чудесное растение, gnädige Frau. Она не может сразу появиться в законченном виде, она должна расти медленно и естественно из семени. Семя в его рассудке сохранилось. Верните профессора на место, помнит которое он. Не навязывайте воспоминания ему. Не настаивайте на фактах, которые он искренне абсолютно ложными считает. Катастрофой это было бы в его случае, потому что, если правильно понял я его характер, он – человек, который настойчиво поступать прямо противоположно тому будет, что вы ему сказали.
– Вы абсолютно правы, – согласился Сайрус.
– Но ваши предложения слишком неопределённые, – пожаловалась я. – Вы говорите, что мы должны вернуть его в Амарну?
– Nein, nein! Вы никуда не должны. Он сам отправляется туда, куда хочет, а вы его сопровождаете. Об Амарне он упоминал постоянно. Место раскопок археологических, да?
– Всего лишь самая отдалённая и пустынная местность в Египте, – медленно произнёс Сайрус. – И мне это не кажется такой уж разумной мыслью – по разным причинам.
Доктор сложил нежные руки на выпирающем животе и мягко улыбнулся нам:
– У вас нет выбора, мой друг Вандергельт. За исключением тюремного заключения, которое закону противоречит, единственная альтернатива ваша заключается в том, чтобы объявить его недееспособным. Ни один авторитетный врач не подпишет документы такие. Как и я. Он не недееспособен. Он не сумасшедший, в рамках юридического определения слова этого. А что до недоступности медицинской помощи в этом месте – Амарне – беспокоиться не следует вам. Физически на пути к выздоровлению находится он и скоро снова собой станет. Нет никакой опасности повторения.
Однако опасность сохранялась, хотя и не такого рода, о которой говорил этот милый доктор. После его ухода Сайруса прорвало:
– Я горько разочарован в Шаденфрейде. Из всех оскорбительных теорий… Он никогда не называл меня хищным зверем.
- Он энтузиаст. Энтузиасты склонны преувеличивать. Но я вынуждена согласиться с некоторыми из его теорий. То, как он назвал брак перемирием…
– М-да. Это не соответствует моему представлению о брачном состоянии, однако думаю, вам больше известно об этом, чем жалкому старому холостяку вроде меня. Но я категорически против Амарны. Вы с Эмерсоном в этой пустыне окажетесь в роли уток в тире.
– Я не согласна, Сайрус. Легче охранять любого в безлюдной пустыне, чем в битком набитом мегаполисе.
– В некотором смысле, может быть. Но...
– Сайрус, не стоит по-пустому тратить время на споры. Как сказал доктор, у нас нет выбора. И как здорово будет, – задумчиво промолвила я, – снова увидеть любимую Амарну.
Суровое лицо Сайруса смягчилось:
– Вы не обманете меня, Амелия. Вы – самая храбрая женщина из всех известных мне, и ваша невозмутимость делает честь всей британской нации, но абсолютно неправильно, дорогая моя, подобным образом подавлять свои чувства. У меня довольно крепкое плечо, если вы хотите выплакаться на нём.
Я отклонила это предложение с должным выражением благодарности. Но если бы Сайрус увидел меня
