Мысль о понесенных убытках не так уж терзала Мака и ребят. Они были люди бескорыстные. Они мерили радость не сбытым товаром, достоинство – не банковским счетом и любовь не тем, во сколько она им обошлась. Просто они немного обиделись, что Ли вроде их за дураков считает, а тем временем яйца с беконом на два доллара уютно улеглись у них в желудках поверх доброго глотка виски, а поверх закуски снова уютно улегся добрый глоток. И они сидели на собственных стульях в собственном доме и смотрели, как Милка учится пить молоко из консервной банки. Милке исключительно повезло, ибо пятеро ее покровителей имели пять выношенных теорий собачьего воспитания, настолько несовместимых, что Милку вообще не воспитывали. Она сразу оказалась не по возрасту развитой сучкой. Кто последний ее задобрит, с тем и ложилась спать. Они сманивали ее друг у друга, жульничали. Иногда все пятеро решали, что дальше так нельзя и пора взяться за Милку, но дело кончалось обсуждением метода воспитания. Они все в нее влюбились. Они восхищались ее лужицами. Они изводили знакомых рассказами о ее остроумии, и она околела бы от обжорства, если бы у нее не хватило ума отказываться от еды.
Джон устроил ей постель в футляре от старинных часов, но Милка там не спала. Она спала с тем, кто ей приглянется. Она жевала одеяла, рвала матрасы, разбрасывала перья из перин. Она кокетничала со всеми своими владельцами и натравливала их друг на друга. Они ею восторгались. Мак собирался обучить ее разным штукам и показывать в цирке, но не обучил ее даже проситься гулять.
Вечером они сидели, курили, переваривали, рассуждали и время от времени пропускали по одной. И каждый раз предупреждали друг друга, что пить надо поменьше, потому что виски – для Дока. Это уж точно.
– Как думаете, когда он вернется? – спросил Эдди.
– Всегда часов в восемь, девять приезжает, – сказал Мак. – Надо обмозговать, когда мы все устроим. Может, сегодня прямо?
– Ага! – согласились все.
– А может, он усталый, – заикнулся Хейзл. – Долго ехать-то.
– Да ну! – сказал Джон. – Лучший отдых – выпить в компании. Я один раз так устал, чуть не сдох, а выпил в компании – и как огурчик.
– Надо еще подумать, – сказал Мак. – Где мы все устроим? Тут?
– Да ну, Док так любит свою музыку. Всегда, когда гости, патефон заводит. Может, ему приятнее, чтоб у него устроить?
– Точно, – сказал Мак. – Но устроить-то надо, чтоб был сюрприз. Ну, пришли мы. Ладно. А с чего он поймет, что это вечер? А если виски сразу приволочь – какой же сюрприз?
– А может, все там украсить? – предложил Хьюги. – Вроде как Четвертого июля или на Всех Святых.
Глаза Мака уставились в пространство, рот приоткрылся. Он все себе представил.
– Хьюги, – сказал он. – Это идея. Не ожидал от тебя, но, ей-богу, ты попал прямо в яблочко. – Голос его понежнел, глаза глядели в будущее. – Я прямо так все и вижу, – сказал он. – Док возвращается. Усталый. В лаборатории свет. Он думает – кто там приперся? Поднимается по лестнице, и – Господи! – все черт-те как разукрашено. Гирлянды, банты и во такой торт. И до него доходит, что это вечер. И не какой-нибудь тухлый, завалящий. А мы сперва прячемся, и он даже не знает, кто все устроил. А потом выскакиваем и ржем. Представляете? Ой, ну, Хьюги, ты даешь!
Хьюги покраснел. Его идея была, собственно, не столь смелой и восходила к встрече Нового года в «Ла-Иде», но он не отказался принять лавры на себя.
– Да, очень здорово, – сказал Мак. – И вот, ей-богу, когда Док очухается, я ему расскажу, кто все придумал. – Они откинулись на спинки стульев и принялись мечтать. Украшенная лаборатория рисовалась им подобием оранжереи в отеле «Дель Монте». Потом еще немного добавили, просто в честь плана.
Склад у Ли Чонга был замечательный. Например, большинство лавок закупает черно-желтые бумажные гирлянды, черных картонных котов, маски и тыквы из папье-маше – в октябре. Перед Днем Всех Святых ими бойко торгуют, а потом они исчезают. Может, их распродали, может, разорвали, но в июне, скажем, их не купишь. К Четвертому июля – тоже флаги, знамена и фейерверки. Вот куда они деваются в январе? Исчезают – а куда? У Ли Чонга – дело другое. В ноябре запасайся себе на здоровье открыточкой на Валентинов день, а в августе – трилистниками, топориками, бумажными вишневыми деревцами. Ли хранил шутихи с 1920 года. Как Ли Чонг умещал эти припасы в тесной лавке – это профессиональная тайна. У него сохранились купальные костюмы еще с тех времен, когда носили длинные юбки, черные чулки и косынки. Велосипедные зажимы и старинные вязальные спицы. Значки «Помни о Майне» и спортивные знамена в честь «Победы Боба». Сувениры с Панамской международной выставки 1916 года, безделушки в форме башенок. И еще одно отклонение от общепринятого обычая отличало торговлю Ли Чонга: он не устраивал распродаж и не снижал цен. Что шло по тридцать центов, положим, в 1913 году – по-прежнему стоило тридцать центов, хоть могло показаться, что от плесени и мышей ценность вещи поубавилась. Нет, цена оставалась твердая. И если уж украшать лабораторию, украшать вообще, не считаясь с сезоном, но обращая ее в помесь сатурналии с шествием флагов всех наций, – самое милое дело было обратиться к Ли Чонгу.
Мак и ребята это знали. Но Мак сказал:
– А где большой торт достать? У Ли такого нет, у него только кексики несчастные.
Хьюги решил снова блеснуть.
– А может, Эдди торт спечет? – предложил он. – Эдди же кондитером в «Сан-Карлосе» работал.
Общий восторг захватил и Эдди, так, что он даже забыл, что тортов в жизни не пек.
Мак вдобавок все обосновал психологически:
– Доку так в сто раз приятней будет, чем покупное дерьмо. Главное, от души.
День и виски убывали, воодушевленье росло. Без конца ходили к Ли Чонгу. Один мешок совсем освободился, а в ящике у Ли Чонга стало тесновато. К шести ребята прикончили галлон виски и стали покупать «Старую Тенниску», по пятнадцать лягушек полпинты, а на полу Ночлежного Дворца высились груды украшений – мили гирлянд в честь всех принятых торжеств и кое-каких отмененных.
Эдди хлопотал над тортом, как курица над выводком. Он пек его в умывальном тазу. Фирма, изготовившая полуфабрикат, гарантировала успех рецепта. Но торт сразу повел себя странно. Как только его замесили, он стал корчиться и пыхтеть, будто его раздирают изнутри дикие звери. Уже в печи он пустил пузырь вроде бейсбольного мяча, пузырь стал плотным, прозрачным, а потом зашипел и лопнул. В торте остался такой кратер, что Эдди замесил еще теста и залепил дыру. Но торт повел себя совсем уж непонятно, низ подгорел, пуская черный дым, а клейкая верхушка ходила ходуном и шла пузырями.
Когда Эдди наконец вынул его студить, торт напоминал батальную миниатюру Бела Геддеса на пласте лавы.
Торт вообще не удался, потому что, пока ребята украшали лабораторию, Милка его объела, потом ее на него вырвало, и она легла спать на остатках теплого теста.
А Мак с ребятами взяли гофрированную бумагу, взяли маски, метелки, картонные тыквы, взяли красно-бело-синие флаги и двинулись по пустырю и через дорогу к лаборатории. Последних лягушек спустили на кварту «Старой Тенниски» и два галлона вина по сорок девять центов.
– Док любит вино, – сказал Мак, – по-моему, он вино даже лучше любит, чем виски.
Док никогда не запирал дверь. Он исходил из теории, что кто хочет вломиться в дом, всегда сумеет вломиться, что люди в основном честны да и в общем-то в лаборатории среднему человеку нечего красть. Самое ценное здесь были книги, пластинки, хирургические инструменты и оптические стекла, а уважающий себя взломщик на них и смотреть не станет. Теория, верная в применении к ворам, взломщикам и клептоманам, но совершенно неприменимая к друзьям. Книги часто «брали почитать». Ни одна банка бобов не пережила отсутствия Дока, а часто, вернувшись за полночь, он заставал гостей у себя в постели.
Ребята свалили украшения в прихожей, и тут Мак всех остановил.
– Что Доку будет дороже всего?
– Вечер! – сказал Хейзл.
– Нет, – сказал Мак.
– Украшения? – сказал Хьюги. Он чувствовал ответственность за украшения.
– Нет, – сказал Мак. – Лягушки. Это главное. А когда он вернется, Ли Чонг, может, уже закроет, и тогда Доку не видать своих лягушек аж до завтра. Э нет! – закричал Мак. – Пусть лягушечки будут в комнате тут как тут, а рядом – флажок и лозунг: «Добро пожаловать, Док!»
Комитет, посланный к Ли, встретил упорное сопротивление. Чего только не мерещилось подозрительному уму. Ли объяснили, что его приглашают на вечер, что он сможет следить за своей собственностью, что никто не оспаривает его прав. На всякий случай Мак даже составил бумагу, вводящую Ли во владение лягушками.
Когда протесты Ли несколько утихли, ребята перетащили ящик к Доку, обили его красной, белой и синей бумагой, начертали лозунг йодом на куске картона и начали украшать лабораторию. Виски они уже прикончили. Праздник шел полным ходом. Они развесили гирлянды и прикрепили к стенам тыквы. Прохожие присоединились к веселью и бросились к Ли за выпивкой. Ли Чонг сперва присоединился к гостям, но пресловутый больной желудок скоро вынудил его уйти. В одиннадцать зажарили бифштексы и съели. Кто-то, роясь в пластинках, нашел Уильяма Бейси и пустил на полную громкость. Его слышали от судоверфи до «Ла-Иды». Клиенты из «Медвежьего флага» приняли Западно-Биологическую за конкурирующее заведение и бросились туда, радостно вопя. Их изгнали возмущенные хозяева, но лишь после долгой, кровавой битвы, от которой пострадали два стекла и дверь. К сожалению, разбились кружки. Хейзл шел через кухню в уборную, опрокинул на пол и на себя сковороду с горячим салом и жутко обжегся.
