Шел гон, яркий, без скола[2], почти без перемолчек. Мчалась выжловка, не разбирая дороги, сквозь высокую траву, хлесткие прутья, через болотную грязь и подпорную воду — за ним, за ним, за убегающим, за тем, кто так маняще пахнет. И пела, кричала во весь голос, то победно чуть гнусаво трубя, когда настигала, то почти рыдая, когда зверь отростал[3] и надо было поскорее доспеть, то металлически звонко вскрикивая от радости и удивления, когда вновь попадала на потерянный след.
Шел гон, ровный, неумолчный, вначале по небольшому кругу под бугром, где я стоял, потом шире. Повела выжловка вторым кругом — голос полный, иногда поддваивает, вышла на мох, заиграло эхо в болотных кромках и островах, будто не одна собака гонит, а две — или бог знает сколько — гремят в тишине лесов.
Сел на пень и слушаю, слушаю. Знаю окрестные места и мысленно следую за выжловкой: там широко разлилась от осенних дождей речушка, большое зеркало воды, прошлепает по нему зверь, обманет — нет, скололась, конечно, но справилась, гонит; а дальше дорога хоть и не сильно езженая, трудно будет все же: перемолчка — и опять справилась; за дорогой чистый лес — тут хорошо, — и верно, ровный гон, а дальше — ох, не дай бог! — на склоне оврага столько ветровала после смерча, тяжело будет… Слушаю, слушаю и боюсь — стихнет, замрет голос, окончится гон. Так и есть! Замолчала, как оборвала, — все, конец, тишина. Со слуха не могла сойти: последний раз хорошо было слышно. Потеряла! Обидно, вот как обидно! Покачал я головой, как от боли, тихонько застонал… Нет! Не скол — перемолчка! Ярко дала голос. Снова радует настойчивый голос Шёлки.
Возликовала душа моя — радость-то, радость какая: родилась новая гончая, свой выкормок, не пропали зря работа и любовь к смешному маленькому существу, принесенному в дом за пазухой. И сколько впереди у нас с Шёлкой совместного счастья — охотничьих дней!
Сошла выжловка со слуха, а я не трублю, не иду в ту сторону — не хочу мешать. Хожу по дорожке и слушаю, слушаю. Оказалось, не один. Пастух встретился, спрашивает: «Что это?» — так необычен голос не дворовой собаки, а кровной выжловки на горячем гону. Идут с грибов сестра моя с мужем, говорят: «Хорошо, что ты здесь, — мы беспокоились: шли мимо болота, там Шёлка лаяла очень странно, с ней что-то случилось?» Не охотники они — не понимают.
И мой друг, сосед по деревне, заядлый гончатник Володя, старый, больной, прошел сто шагов к полю от крыльца, где он отдыхал после положенной двухсотметровой прогулки, и слушал, как выжловка с песней, без скола провела зайца через наши поля к озеру, вернула через лес, через пищугу у реки в болото и увела со слуха, а он все стоял и надеялся, что услышит еще; уверен я, уверен, что слезу уронит, может быть и не одну.
Гон стал угасать и стих недалеко от места подъема. Я сидел там на пеньке и не удивился, когда прибежала Шёлка, горячая, взволнованная. Поджав прутик-гон, шумно лакала воду из лужи. Еще раз посунулась куда-то в сторону, вернулась и вдруг забралась мне на колени. Я поцеловал ее в ровную белую проточину на рыжей голове, не согнал — ведь она еще маленькая, — сказал грубым, охотничьим, приказным голосом сейчас нелепое: «Стоять! Стоять!» Сидел тихо, гладил ее, смотрел, как собачонка, мурлыкнув, закрывает глаза, и думал: «Вот так, звонко и заметно, рождаются новые гончие».
— А скажите, пожалуйста, если перед собакой выскочат сразу два зайца, которого она погонит: правого или левого?
— Это очень опасный случай, — без улыбки отвечает Александр Александрович. — Если зайцы поднялись одновременно и на одинаковом расстоянии, горячая гончая может разорваться пополам!
Константин Николаевич, заметив, что его друг начинает раздражаться, сладко потянулся и сквозь не очень натуральный зевок пробасил:
— Спать пора, народы. Завтра еще до света поднимемся. Пойдем-ка, Саша, на погоду посмотрим.
Под фонарем, крутясь, поблескивала мельчайшая изморось. Влажный воздух был напоен сладковатым запахом палых осиновых листьев. Услышав шаги охотников, в сарайчике заскулили собаки.
— Саша, не сердись, что они тебе такой допрос учинили. Я сказал, что цена подходит, привезу друга, сведущего человека, пусть послушает собак, как скажет, так и будет — куплю или не куплю. Вот и щупали, что, мол, за эксперт.
— Терпеть не могу собачьих барышников!
— Почему барышники? Народ неплохой. Охотники и гончатники заядлые. Ивану Ивановичу понадобилось крышу на доме перекрыть. Расход большой. А у меня так подошло: отпуск на весь ноябрь и премию дали.
— Я, Костя, не против, что собак покупаешь. Рад, что ты охотой увлекся. Сколько тебя, еще молодого, в охоту втягивал? Не получалось. Теперь Анна твоя говорит: «Костя каждый выходной в лесу». А торговлю собаками не люблю, в жизни ни одну не продал. Какая ни на есть — пусть живет. Если плохая — чаще всего сам охотник виноват.
— Смех был, когда я вас познакомил! Сели за стол и вроде обнюхиваться начали…
— Похоже. Тем более, один из них явно на собаку смахивает. Уши большие, лопушками, губы толстые, спереди сжатые, а сбоку посмотреть — зубы видны, как скалится.
— Это Илья Андреевич.
— Второй — маленький, унылый, носик пуговкой, глазки мышиные.
— Это Иван Иванович.
— Он меня больше всего допекал. И всё свое: «У нас так принято. Говорите так, а у нас иначе… И это не по-нашему!» Вроде намека — не суйся в наши дела.
Детским голосом пропела электричка и, притормаживая, простучала колесами за забором. На светлом экране окна появилась тень человека с ружьем.
— Еще охотники подвалили. Надо завтра встать пораньше и отойти подальше.
Константин Николаевич зябко повел плечами:
— Холодно становится, пойдем в дом!
Вышли рано. Иван Иванович не преминул заметить:
— У нас так принято: света нет, а мы в лесу! Не то что городские егеря — до полдня спят.
Только после часа ходьбы настолько посветлело, что Александр Александрович мог разглядеть собак. Выжлец ладный, с хорошей костью, одет нарядно. Только морда совсем седая, глаза поголубели; наверно, и зубов мало осталось. Выжловка молодая. Прекрасная голова: сухая, в хорошем русском типе. Чистые ноги. Жидковата немного. Это ничего, после щенков раздастся…
Первого зайца взяли почти без гона. Смычок[4] дружно помкнул[5] — далеко впереди заяц с подъема пошел прямо на цепь охотников. Александр Александрович видел, как его друг, видимо издалека заметив зайца, приготовился и неподвижно стоял, ожидая. «Научился, знает, что, чуть пошевелись, сучком тресни, кинется заяц в сторону за кусты да кочки, только его и видели».
Глухо хлопнул выстрел.
— Саша! Слышал, какие голоса у собак? И заяц недолго жил.
— Очень жалко, что недолго, — гона не послушали. Ладно, кричи: «Дошел!»
— Дошел! Дошел!
— Да не так, надо протяжно. В лесу слов не понять: «дошел», «пошел»… Надо называть собак резко, отрывисто, а «дошел» кричать протяжно.
— Доше-е-л! Доше-е-л!
Солнце перевалило за полдень, когда в заболоченном лиственном лесу гончие столкнули второго зайца и горячо погнали. Александр Александрович поднялся на бугорок у фундамента старого хутора.
Днепр отдавал басистый голос скуповато и мерно: «Ах! Ах!» Висла лила и лила голос взахлеб, как непрерывную ноту, примолкая только на сколах.
Гон шел небольшими и правильными кругами по низине, где остались охотники. Удивительно было, что заяц, петляя, не наскочил еще на стрелков… Видимо, там очень плотное место: кусты, кочки, тростник.
Гончие скололись. Белоигганный зайчишка резко выкатился из тальника, пробежал полем, вернулся своим следом — сдвоил, прыгнул в сторону — скинулся и опять исчез.
Александр Александрович внимательно наблюдал.
Вот показалась Висла. Пересекла заячий след, вернулась по кромке кустов, где беляк скинулся, и молча побежала дальше. Что же это такое? Заяц был тут, след парной, а она даже не задержалась на нем, голоса не отдала. Вот скачет Днепр. Интересно, что этот покажет? Может быть, заяц мне почудился?..
Ай да старик! Не дошел до следа шагов пять-шесть, свернул по ходу зайца и погнал полным голосом. Тотчас в стороне залилась, пошла наперерез Висла. Так вот в чем дело! Похоже, что у нее совсем нет чутья. Бывает такое, чаще всего после чумы. Теперь она гонит на веру, по голосу Днепра. Какой же это смычок? Что с ним будет через год, когда Днепр сядет на ноги[6]? Кто будет гонять? Бесчутая Висла?
Александр Александрович пошел на удаляющийся гон. Заяц покружился на дальних вырубках и опять вернулся.
«Странный случай, очень странный. Допустить, что хозяева ничего не знают? Не может быть, охотники они дельные. Что же тогда?»
Александр Александрович задумчиво бродил по чавкающим и путаным тропинкам.
Встреча с Иваном Ивановичем произошла неожиданно. Охотники шли навстречу по узенькой дорожке, повернув головы в сторону недалекого гона, и сошлись грудь в грудь.
