поначалу напомнила галку: волосы на пробор были туго стянуты назад, в пучок, губы были поджаты, выделялся прямой тонкий носик с горбинкой, и глаза казались чуть навыкате, хотя просто сильно блестели и были припухшими от переживаний.
Вмиг я оказался на ногах, едва не повалив стул, и — бодр как никогда.
Девушка же оказалась вдруг совсем невысокой...
Она передернула плечами и, отступив на шаг, еще более холодно спросила меня:
— Зачем вы здесь?
Начав с учтивого приветствия и представившись, как говорится, по полной форме, я вежливо ответил, что — «по весьма серьезной необходимости».
Я выложил ей разом все, что только пришло мне на ум:
— Видите ли, сударыня, случилось поразительное совпадение сразу нескольких ужасных событий. Несчастье в вашем доме... Кроме того, поблизости от вас... на дачах... произошло два дерзких ограбления. Не трудно догадаться, что наш долг — произвести скрупулезный анализ происходящего и предугадать все возможности.
— Теперь вы подстерегаете грабителя у дверей моей спальни, — произвела и свой «анализ» хозяйка усадьбы.
— В нашу задачу входит и посильная защита граждан от посягательств... — пробормотал я, лихорадочно соображая, как выпутываться дальше. — Кроме того, ваш доктор уехал, доложив о состоянии вашего здоровья. Здесь, со мною, есть врач.
— Очень уместно, — сдавленным голосом произнесла она, но тут же снова вздрогнула вся и, вскинув голову, посмотрела мне прямо в глаза. — Если вам угодно сделать допрос, делайте сейчас же, пока действуют эти капли, которых я напилась. Потом я за себя не поручусь...
Невольно я глубоко вздохнул, будто собираясь выговорить разом все три десятка вопросов, что мне не терпелось ей задать. Но я успел подумать, что силы капель Шмидта может не хватить.
— Допрос? — изобразил я недоумение и пожал плечами. — Увольте, сударыня. Просто есть повод для беспокойства. У вас, в одной из комнат, стучала оконная рама. Возможно, злоумышленник успел проникнуть в ваш дом... в такой недобрый час. Хотелось бы удостовериться как можно быстрее в том, что отсюда не пропали никакие ценности.
— Здесь нет никаких ценностей, — с твердостью ответила барышня, опустив голову. — Давно уже нет.
— И все же я не могу уехать от вас немедля, — так же твердо сказал я.
Она снова подняла взгляд:
— Вы хотите осмотреть дом?.. Извольте.
— Желательно ваше свидетельство... того, что все осталось на своих местах, — со всей учтивостью потребовал я.
— Извольте, — покорно сказала она.
— Не стану вас мучить, — уверил я. — Мы только осмотрим ту комнату, где оказалось открытым окно.
Я первым сделал шаг в темноту. Я опасался, как бы перед нами не объявился внезапно Варахтин. Я нарочно держал лампу в левой руке и немного выставил правый локоть, однако Анна Всеволодовна Белостаева шла сама, уверенно, как бы не нуждаясь в поддержке. И все же я дождался... За несколько шагов до двери кабинета она не то, чтобы взяла меня под руку, а просто вцепилась крепко в мой локоть и застыла на месте.
— Что-то не так, сударыня? — предупредительно спросил я.
— Я не могу... — мелко задрожав, выговорила она.
В следующее мгновение она сильно вздрогнула — и снова стала решительной особой, совсем не подходившей под описание ее доктора.
— Извините... Ничего особенного, — сказала она. — Пойдемте, куда вам будет угодно.
Я выставил лампу вперед и потянул к себе дверь кабинета.
— Для безопасности позволю себе войти первым, — предупредил я.
Комната осталась в том виде, в каком мы оставили ее с Варахтиным.
— Это кабинет отца, — тихо сказала хозяйка усадьбы, оставшись на пороге.
— Здесь не затворено окно, — напомнил я.
— Я сама открывала его, — был ответ. — Просто так... Отец любил здесь сидеть с открытым окном даже в холода... Уходя, забыла закрыть.
Я удивился, но вида не подал.
— Здесь всё на месте, как раньше?
— Я же сказала вам, что в доме нет никаких ценностей. Тем более в этом кабинете. В нем никто не бывает.
— Но грабитель мог этого не знать... Действительно ли все на месте?
Девушка рассеянно осмотрелась, не сделав ни шага от порога.
— Да, — свидетельствовала она.
— Не мог ли ваш отец хранить ценные бумаги в каком-нибудь необычном месте?
Глаза Анны Всеволодовны расширились и заблестели еще ярче. Ее приоткрытый ротик показался мне прелестным... и вся она показалась мне куда милее, чем при первом взгляде.
— Признаюсь честно, мое внимание привлекла вот эта рамка на камине, — сказал я. — Она пуста.
Девушка опять передернула плечами, как от холода, и с полминуты оставалась в молчании.
Она заговорила вновь, отвернувшись в сторону и от меня, и от камина:
— Я сама вынула то, что в ней было... К нам приехал фотограф... Лучший в Москве, как говорил папа. Там, — она взмахнула рукой, покрытой шалью, и вправду получилось, как слабым крылом, — была вся наша семья перед отъездом... Фотографическую карточку я сожгла, а рамку оставила. Рамку делал папа... и вот эту, рядом, тоже он сделал сам, своими руками.
— А другой портрет появился раньше? — задал я вопрос, цель которого сам толком не знал.
Я был изумлен и растерян: изящная версия рушилась, терялось, казалось бы, очень ясное направление следствия.
— Раньше. На много лет раньше... Когда все было хорошо. — Она обратилась ко мне, взгляд ее вдруг стал потухшим. — Какое это имеет значение, господин Пинкертон? Все давно мертвы. Какая разница в том, годом раньше или позже?
— Извините, издержки службы, — пробормотал я.
Меня выручила оконная рама, скрипнув за моей спиною.
— Позвольте закрыть? — спросил я.
— Я сделаю это сама, — решительно сказала девушка.
Она стремительно пересекла комнату и, с силой ударив оконной рамой, спустила шпингалет.
— Пойдемте отсюда, — прямо-таки приказала она и так же стремительно вышла.
Мне было позволено проводить хозяйку до дверей ее комнаты. Я взглянул на стоявший тут не к месту стул и брошенный на него плед и подумал, что, должно быть, я выглядел на этом месте очень глупо.
«Она не похожа на истеричку», — сделал я последний в тот день ясный вывод.
Вскоре, оставшись наедине с Варахтиным, я все рассказал ему и только развел руками, наверно, тоже как крыльями — вроде ощипанного гуся.
Поразмыслив так и эдак, покачав головой, Варахтин пробормотал с
