«Это ты про возницу спрашиваешь? – сообразила она. – Так отошёл он, а меня тут посторожить оставил».
«Куда он отошёл, охламон этакий? – ахнула девушка, сердясь ещё больше, отчего её лицо покрылось розовыми пятнами. – Ему ж велено тут быть неотлучно!»
«Не забавы ради, а токмо по надобности великой отлучился он, – отвесив с сиденья возницы шутовской поклон, ответила Цветанка. – Уж не серчай, госпожа!»
«Какая я тебе госпожа, – проворчала девушка. – Девка я на побегушках, а госпожа наша где-то меж торговых рядов, в толпе людской потерялась… Бегаю, ищу – не могу сыскать! Думала, что она сюда вернулась… Ну Живко, ну засранец! – Служанка негодующе хлопнула себя по ляжкам, вытягивая шею и высматривая кого-то среди прохожих. – Ишь, приспичило ему! На службе хоть малая нужда, хоть большая, а всё одно – терпеть надобно! Перед выездом, что ль, заблаговременно облегчиться не мог?»
Цветанку насмешило то, как служанка по-своему истолковала её иносказательно-туманный ответ о причине отлучки возницы. Хлопнув себя по колену, она затряслась от хохота, а девушка уставилась на неё.
«Над чем потешаешься, зубастый? Ишь, клыки… какие… – Каждое последующее слово звучало тише предыдущего, а под конец служанка и вовсе попятилась, испуганно тараща на Цветанку свои круглые овечьи глаза и оступаясь на ровном месте, словно у неё подворачивались лодыжки. – Ай, ай, нелюдь!»
С этим воплем она бросилась бежать, а Цветанка, соскочив наземь, крикнула вслед:
«Да стой ты, дурёха!»
При желании она могла бы легко нагнать девушку, но для этого той требовалось быть намного красивее. Терять время в беготне за дурнушками с овечьими мордахами она не собиралась: гораздо больше её озадачила загадочная владелица колымаги, которую Цветанка ни разу не видела, но почему-то сразу захотела разыскать. Было ли тому виной её природное любопытство, а может, Птица-Грядущее пощекотала ей душу своим пером – как бы то ни было, воровка, соглашаясь покараулить колымагу, заранее не задумывала обмануть возницу. Она намеревалась честно дождаться его возвращения и получить вторую половину вознаграждения, но сейчас это показалось ей глупым и бесполезным занятием. Сиденье отталкивало её с напряжённой силой, словно сделанное из хмари, и воровка, грызя в раздумьях ногти, сперва отправилась бродить вокруг повозки. Обходя лошадей, она трепала их по шелковистым шеям и длинным, заплетённым в косички гривам, а они, чуя в ней зверя, шарахались и топали копытами.
«Ладно, ладно, будет вам, – проворчала она. – Стойте, где стоите, лошадушки, а мне надо сбегать… выяснить кое-что».
Бродя по торговым рядам, она соблазнилась яйцами. Ими торговал пузатый, коренастый мужичок, сытый, румяный и приветливый на вид.
«Яйцо куриное, яйцо утиное да гусиное! А для особых лакомок – перепелиное!» – зазывал он во всю свою здоровую и откормленную глотку.
Вспомнив, как она с ребятами разоряла гнёзда лесных пичуг и пила вкусные сырые яйца, воровка облизнулась – тем более, что завтрак уже давно растаял в её ненасытной утробе, а время, судя по всему, перевалило за обед. Да, ей срочно надо разыскать ту госпожу, но… гораздо удобнее делать это на сытый желудок, рассудила Цветанка.
Яйца были разложены по корзинкам и туескам – по одной, по две, по три, по четыре и по пять дюжин. Облюбовав трёхдюжинную корзинку с куриными яйцами, стоявшую с краю, Цветанка улучила момент, когда к прилавку подошла покупательница. Торговец осторожно, чтоб не разбить, отсчитывал яйца, а покупательница, пожилая женщина, до самых глаз закутанная в серый шерстяной платок, качала головой:
«Чтой-то мелковаты… Они точно из-под куры, а не воробья?»
«Обижаешь, матушка, – басил торговец. – Курочки откормленные, в холе и неге живут, петушок их топчет исправно. Пусть не крупные яички, да зато свеженькие, ныне утром снесены!»
Для проверки он опускал каждое яйцо в воду, и все они тонули – значит, были хорошими. Пока суд да дело, воровка схватила корзинку, на которую положила глаз, и дала стрекача. Деньги у неё были, она вполне могла бы честно рассчитаться за яйца, но… сворованное казалось ей вкуснее, чем добросовестно купленное.
«Стой, стой! – заорал вслед торговец. – Люди добрые, держите вора!»
Всё это было так знакомо, что Цветанка едва не смеялась на бегу. Где уж этому пузану за ней угнаться! Он не догнал бы её, будь она даже обычным человеком, Зайцем-воришкой, а сейчас, когда под её ногами скользила незримая прослойка «той самой», придававшая ей неслыханную скорость – и подавно.
И вдруг «подушка» из хмари исчезла из-под ног: на солнце набежало облако, и Цветанка временно улучшившимся зрением засекла ту, кого искала – богатую женщину с глазами Дарёны. В платье из золотой парчи, в опашне с меховым воротником и в украшенной драгоценными каменьями шапке, надетой поверх белой головной накидки, женщина кого-то высматривала в толпе, а её тревожные глаза были такими огромными, что Цветанка, наверно, могла бы с разбегу в них нырнуть и раствориться без остатка… Но вместо этого она поскользнулась и шлёпнулась прямо к ногам прекрасной незнакомки, забрызгав грязью край её дорогого платья. В довершение всего на голову воровке шмякнулась корзина с яйцами, а сзади её уже нагонял торговец. Но…
Эти глаза сияли путеводным светом, а под сенью этих ресниц Цветанка забывала о мучительном солнце. Златоузорчатая парча не определяла путей, которыми шла эта незнакомка, а жемчуга и яхонты не затмевали своим блеском сияния её души. Там, где ступала её нога, пространство пело чистым, высоким небесным гулом, а тьма прыскала в стороны и рассеивалась. Величественная в своей печали, она даже тосковала царственно, и всё преклонялось перед нею: солнце устилало своими лучами ей путь, окутывало ей плечи золотым сиянием, а холодный осенний ветер усмирял свою пронзительность, из воющего волка превращаясь в весёлого и игривого щенка…
А может быть, всё это мерещилось Цветанке, ошеломлённо смотревшей из грязи снизу вверх на знатную незнакомку, словно сошедшую с картины, показанной ей в рамке из крыльев Птицы-Грядущего. Воровка с радостью провела бы вечность у её ног, исполняя её повеления, лишь бы иметь возможность тонуть в янтарно-тёплой бесконечности её очей, казавшихся олицетворением чертога вечернего света, где жила Любовь. Любовь матушки…
«Прекрасная государыня, заступись! – обратила Цветанка к женщине восторженную мольбу. – Обещаю не остаться в долгу – послужу тебе, чем смогу!»
Незнакомка была сколь прекрасна, столь же и добра – величавым движением руки очертила вокруг Цветанки охранный круг своей власти, назвав её своим слугой. Торговец плюхнулся задом в лужу, а все потешались над ним, и воровка в том числе. Ни одного целого яйца не осталось, полакомиться не получилось, но это было пустяком по сравнению с той возможностью, которая открылась Цветанке.
Богатая госпожа оказалась самой княгиней Воронецкой, и ей требовалось как можно скорее попасть в Белые горы – туда, где её мужу, князю Вранокрылу, её уже не достать. Нет, не подвела Птица-Грядущее, не завела Цветанку на роковую тропу, как Призрачный волк, напротив – открыла ей дорогу к Дарёне. С корзиной яиц вышло удивительное совпадение: княгиня, бродя по рынку, ожидала своего сообщника в затеянном ею бегстве, и яйца были условным знаком. Счастливый случай, за который можно отдать половину своей жизни… или забрать чью-то чужую, выцарапав когтями и зубами этот подарок из рук у судьбы. У въезда на рынок стояла великолепная колымага с четвёркой гнедых, возница всё ещё гулял где-то со своей зазнобушкой, уверенный в том, что «паренёк» подменяет его на посту за жалкую горсть серебряников, а служанки, испуганной Цветанкиными клыками, и след простыл.
«Решайся, госпожа, – сказала воровка, готовая вскочить на козлы и гнать лошадей хоть на край света. – Другого такого случая может и не представиться!»
А про себя она благословляла любовь, делавшую самых сильных слабыми и уязвимыми, а самых умных и прозорливых – слепыми, глупыми и легкомысленными. Если б возница не был влюблён по уши в свою Ивушку, кто знает, как бы всё обернулось… Княгиня Воронецкая села в колымагу, и Цветанка, вскочив на козлы, взмахнула кнутом. Куда ехать? Решение вспыхнуло само во время тряской дороги. Никакого приюта, кроме пещеры в лесу, у Цветанки сейчас не было, и именно туда она направила лошадей, а те, подстёгиваемые присутствием оборотня, бежали ещё быстрее, как ужаленные слепнями – даже погонять не требовалось.
Цветанка думала, что изнеженная княгиня испугается глухого, уединённого места, в котором располагалась пещера, окружённая мрачными и кривыми вековыми деревьями – стариками с бородами из мха, но ничего подобного не случилось. Ждана вышла из повозки, решительно сверкая глазами, взгляд которых словно бросал вызов обступавшей их со всех сторон лесной жути. Волновалась она лишь за своих сыновей, оставшихся в княжеских палатах, да сомневалась, удастся ли Цветанке их выкрасть. Нацарапав на куске берёсты записку, она не без колебаний присовокупила к ней своё золотое запястье с вишнёвыми яхонтами. Цветанка не обиделась на княгиню за эти сомнения: как-никак, Ждана понимала, что имеет дело с вором.
