– И часто он туда ходит? – полюбопытствовала воровка у молодой хозяйки. – Не шибко ли хмельным злоупотребляет?
– Да нет, меру он знает, – ответила та. – Нам дочку растить да в люди выводить надо – не очень-то разгуляешься. Знамо дело: дочь в колыбельку – приданое в коробейку… Да и второе дитё на подходе. – Вербица намекала на просторный покрой своей одежды и повязанный высоко, под самой грудью, передник, под которым круглился живот. – Дочь уж есть, на сей раз муж сына хочет, да и я сердцем чую – мальчик будет.
Её желтовато-бледный, не вполне здоровый цвет лица и печальный изгиб тёмных и густо-пушистых, как мохнатки вербы, бровей вызвал у Цветанки смутную тревогу. Долго ли просуществует молодая семья? Не сляжет ли Вербица вскорости от какой-нибудь хвори, не умрёт ли при родах? Жуя ржаной пирожок и запивая его квасом, поданным в праздничной расписной братинке, Цветанка думала: хрупка человеческая жизнь, недолго она теплится, и задуть её легко, как пламя масляной лампы…
Дожидаться Соловейко воровка не стала: близился вечер, и звериная суть к темноте пробуждалась, проступая ярче и опаснее в её облике. Глаза приобретали жёлтый волчий отблеск, клыки удлинялись так, что и рта раскрыть было нельзя, не выдав себя с головой; руки покрывались густой порослью, и на них вырастали изогнутые жёлтые когти. Ни к чему было видеть Вербице эти признаки нечеловеческой сущности, и Цветанка, откланявшись и попросив передать хозяину привет, покинула этот бедный, но ставший по-настоящему семейным дом.
Дни стояли пасмурные, не беспокоившие её глаза ярким светом. Цветанка переночевала в лесу, перекинувшись в Марушиного пса, а на следующий день, одевшись, отправилась навестить Берёзку.
С её приходом в семью дела мастера Стояна Рудого и его сына Первуши пошли в гору: они переселились в более просторный, новый дом и развернули своё дело ещё шире. Резная деревянная посуда, которую они делали, славилась своим чудодейственным свойством – приносила удачу тем, кто её приобретал. Спрос на неё был так велик, что отцу и сыну пришлось нанять себе в помощь нескольких подмастерьев, которые вытачивали и начерно обрабатывали заготовки, а Стоян с Первушей украшали их, придавая им завершённый, товарный вид – так дело пошло быстрее. Мастерская занимала отдельную, светлую и просторную пристройку, в которой остро и насыщенно пахло деревом, красками и варёным льняным маслом; работа там шла с раннего утра до позднего вечера. Распродавался весь изготовленный товар без остатка, до самой последней ложки, а поток покупателей никогда не иссякал. Стоила эта посуда дороже обычной, но людей цена не останавливала: кто ж не хотел себе хоть капельку счастья?
В чём же была тайна этой приносящей удачу посуды? Разгадка осенила Цветанку, когда она увидела ловкие пальцы Берёзки, сквозь которые тянулась тончайшая пряжа. Та ни на миг не прекращала своё дело, даже когда разговаривала с Цветанкой. Веретено само крутилось в двух вершках от пола чудесным образом – точно так же, как когда-то у бабушки Чернавы, а молодая мастерица рассказывала:
– Пряду вот потихоньку… Пряжа не простая, а наделённая силой, которую передала мне бабуля. И охраняет эта нить от опасностей, и помогает решение мудрое принять, и удачу привлекает, и позволяет скорее любовь свою встретить. От дурных снов бережёт, от хворей спасает, печали прогоняет.
Она работала у оконца светёлки, затянутого морозным узором, и Цветанка не могла надивиться произошедшей с «сестрёнкой» перемене. Она помнила Берёзку девочкой-дурнушкой, а сейчас перед ней была стройная и тонкая, как юное деревце, девушка. Черты её лица приобрели светлую, законченную, чуть строгую зрелость, брови с ресницами потемнели, движения стали завораживающе-плавными, а ловкие и гибкие пальцы плели волшебство. Наверняка и посуда, проходя через эти руки, впитывала их силу…
– Нет, к ремеслу своему муж и свёкор меня не допускают: не женское это дело, – со сдержанной улыбкой призналась Берёзка. – Но нитки, которыми рубашки их вышиты, я сама пряла и красила, сама и узоры из стежков выкладывала.
Всё это приносило в дом достаток и отражалось на одежде самой мастерицы. Передок повойника на голове Берёзки блестел богатой вышивкой и узорами из бисера, на лбу мерцала мелкожемчужная бахрома очелья, подол клетчатой чёрной юбки также был украшен искуснейшей, сложной вышивкой. Тёплая душегрейка на меху, отделанные мехом домашние чёботы на детски-маленьких ножках, узорчатый головной платок из иноземного шёлка, заколотый под подбородком жемчужной булавкой и переливчатыми складками ниспадавший ей на плечи – одним словом, Берёзка стала самой настоящей щеголихой.
– Как же тебе живётся, милая? – спросила Цветанка. – Не обижает тебя семья мужа?
Берёзка качнула головой, скромно опустив ресницы.
– Что ты. Первуша меня любит, а свёкор со свекровью души во мне не чают… Никто мною не помыкает, слова злого не скажет. Работы по дому много, но мне она в радость – так же, как и дело моё. Мир у меня в душе: пользу приношу и семье, и людям.
И правда: свекровь называла её исключительно доченькой, непосильно много работы на неё не взваливала, а когда Берёзка садилась к окошку за свою чудесную пряжу, никто не смел её отвлекать от дела. Может быть, домочадцы просто побаивались юной преемницы бабки Чернавы, оттого и уважали её. Детей у них с Первушей пока не было, а младший братец Берёзки, Драгаш, стал им вместо первенца и звал старшую сестру матушкой.
– А как ты? Как твои дела, Заинька? – спросила Берёзка в свою очередь. – Уж больно внезапно вы с Дарёной пропали, нам ни слова не сказав… Отчего так?
– Позволь мне не называть причины нашего отъезда, – тихо проронила Цветанка. – Поскитались мы вдоволь, помотались по воронецким землям, зарабатывали песнями да игрою на домре. Не голодали. Дарёнка… – Цветанка слегка запнулась: трещинка на сердце открылась и выпустила янтарную слезу. – Дарёнка в Белых горах сейчас живёт… Замуж там собирается выйти… Ну, то есть, невестой женщины-кошки она стала. А я… Я всё кочую и скитаюсь, как прежде.
– Вон оно как…
Глаза Берёзки, полные всезнающей, пророческой мудрости, не по годам проницательные, улыбнулись Цветанке с тёплым, грустноватым пониманием. Они читали в её душе все недоговорки, мягким и ласковым лучом света выхватывали из тьмы молчания всю недосказанную и горькую правду.
Не обошлось, конечно, и без угощения: Цветанку усадили за изобильный обеденный стол. Из-за питания сырым мясом и рыбой она даже немного отвыкла от людской еды и соскучилась по ней, а потому уплетала всё за обе щеки с удовольствием. Первуша, с негустой молодой бородкой и по-мастеровому подвязанными через лоб тесьмой волосами, за эти годы возмужал, раздался в плечах, заматерел – словом, стал совсем взрослым, но Цветанке был рад, как и прежде – с сиянием в глазах, неизменным со времён их детской дружбы. Разумеется, Цветанку засыпали вопросами о её житье-бытье, о причине исчезновения, но она отвечала уклончиво, рассказывая только часть правды. Узнала она за столом и местные новости. Два других её приятеля, Тюря и Ратайка, тоже обзавелись семьями. Ратайка вылечился от своего неудобного недуга, и прозвище Бздун понемногу забывалось; службу он теперь имел уважаемую и важную – в недавно созданной городской пожарной дружине. Деревянные постройки горели часто, и работы было много. Тюря по-прежнему трудился по плотницкому делу вместе со своим отцом, а прошлой осенью у него родился первенец. У Ратайки жена была на сносях: они также ждали своего первого ребёнка.
С приближением вечера Цветанка засобиралась уходить, чувствуя, что в её внешности скоро проступят черты оборотня. Холодная синь в воздухе тревожно и предупреждающе зазвенела, и воровка начала прощаться. Но не тут-то было: едва ступив на порог дома, Цветанка очутилась в объятиях старого друга Тюри, к которому, как оказалось, Стоян послал одного из своих подмастерьев с новостью о возвращении Зайца. Тюря примчался в полушубке нараспашку и в съехавшей на затылок шапке, а его глаза сияли неподдельной радостью. Конечно же, все вернулись за стол с новым гостем, и Цветанке пришлось повторять ответы на уже неоднократно заданные вопросы. Она была рада увидеться с друзьями, но чем ближе подступали сумерки, тем заметнее становилось её напряжение.
– Заяц, что это с тобой? – удивился Первуша. – Тревожный ты стал какой-то, закручинился… Что стряслось? Ты чего-то не договариваешь!
Не успела Цветанка открыть рот для ответа, как к столу пожаловал ещё один гость – Ратайка, которому тоже передали радостную новость о возвращении его старого друга. Из мальчишки с обидно-смешной кличкой он вырос в весьма пригожего парня с иссиня-чёрными кудрями, короткой чёрной бородкой, красивыми усами и выразительными, густыми бровями. «Этак скоро весь Гудок узнает, что я здесь, – беспокоилась про себя Цветанка. – И Ярилкина шайка тоже…» Наверняка ворам хватило ума связать убийство их главаря с её исчезновением, и это нависало грозной тучей над головой Цветанки. Нет, не то чтобы она опасалась встречи с собратьями по ремеслу – теперь, став сильной и почти неуязвимой, людей она не боялась, однако окружать своё посещение родного города шумихой она желала меньше всего. А известие о ней растрезвонивалось с пугающей скоростью.
