Потом котенок пробежал под турником, на перекладине которого повис сбитый монстр, с разбегу запрыгнул на детскую горку и забрался на ее вершину. За горкой в этот момент Константин вставил в автомат снаряженный магазин и взялся за рукоятку затворной рамы.
– Мяау…
Человек замер и поднял голову. Прямо перед ним, содрогаясь от пронизывающего ветра, стоял Вася. Он тянул к командиру свою мокрую мордочку и жалобно мяукал, переступая с лапы на лапу.
Все закончилось, атака была отбита, никт о из отряда не пострадал. Прекратился дождь. Не веря в происходящее, Константин протянул руку к котенку и прикоснулся к его усам. Вася тут же принялся тереться головой об пальцы, издавая тихое урчание. Тогда майор сделал шаг вперед и взял котенка на руки, ощущая через защитные перчатки дрожь грязного тельца.
– Командир?
– Все нормально. Готовьте раненого к эвакуации. Разведчиков ко мне, – как тогда, в первый раз, когда он нашел котенка, командир расстегнул комбинезон и спрятал Васю за пазуху, не обращая внимания на грязь. «Как Дашка-то обрадуется, – подумал он, поворачиваясь к разведчикам. – А то несколько дней уже глаза на мокром месте… Эх, Вася-Вася, хотел бы я знать, где ты был все это время и как здесь очутился?..»
Душно и темно во внутреннем кармане куртки, но вместе с тем невероятно уютно.
Котенок ждал предстоящей встречи с нетерпением. Все его раны залечили, а недельный карантин уже закон чился.
Вжикнула застежка, пространство вокруг заполнил яркий свет, который не ослепил, а мягко выделил очертания окружающих предметов.
– Ва-а-ася! – услышал котенок радостный возглас. Даша подхватила его на руки и прижала к себе, глаза ее блестели – то были слезы радости. Рядом ахнула Надежда. Константин довольно засмеялся, глядя на них и что-то рассказывая о том, как Вася нашел его.
Все плохое осталось позади. Котенок вернулся домой.
Элона Демидова
Цепь
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,
– И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
Ф. Тютчев
– …будь ты проклят, Дружинин!.. Бога не боишься!.. – хрип клокочущей горячей ненависти, прерываясь стонами и всхлипываниями , отражался от забрызганных кровью стен темноватой каморки и возвращался в центр, к телу, привязанному к перекладинам, сбитым наподобие креста.
– Поздно Бога вспоминать, да и незачем. Просто скажи, где склад? – спокойно произнес человек, приближая фонарь к лицу… вернее, к тому, что осталось от лица привязанного.
– Не знаю где… не знаю… подонок!.. нет его… сказки это все… детей за что, урод?.. Детей отпусти!
– Какой ты упертый мужик, Васильев. Я вот тоже хотел бы отпустить твоих детей, но ты же не даешь мне такой возможности. Ты сам их не жалеешь. Ну посуди сам, чего запираться? Тебе зачем теперь эти патроны? Отдай по-хорошему. Отпущу детей. Обещаю. Что скажешь?
В ответ он услышал смех, больше похожий на лай.
– Понимаю тебя. Ага-ага, верить моим обещаниям трудно. И все же… Подумай. Я вернусь через пару часов. Покушать надо, водички попить, да и свежим воздухом подышать не мешает , вонь-то здесь какая… Ну, что? Не хочешь говорить? Ясно. Идем, Панкрат.
Первое звено
Тишину туннеля нарушили звуки, и они, без сомнения, приближались. Вот уже и пляшущий в такт шагам свет не давал усомниться: шли люди, которые на удивление легко миновали пару растяжек.
– Уж не сами ли, други, вы их и поставили? Та-ак, давай-ка схоронимся получше! – пробормотал себе под нос мужчина, ловко перехватывая автомат левой рукой, кисть которой торчала под таким немыслимо странным углом, что производила впечатление вывихнутой или даже сломанной.
Человек этот был известен в Метро под прозвищем Степан-Клешня, и как ветеран труда, инвалид, а к тому же владелец значка «Заслуженный железнодорожник» (который он вообще-то снял с мертвеца, обнаруженного в одной из вылазок), получал удвоенный паек на Красной ветке. Но руководство Кропоткинской уважало его совсем по другой причине: Степан досконально изуч ил проходы, отходящие от основных туннелей, и временами делился своими знаниями с начальством.
Кроме того, в узких кругах, за умение открыть любую дверь, его звали Степка-Золотая-Ручка, хотя свои таланты медвежатника Степан Ильич отнюдь не афишировал. И уж совсем единицы знали, что, обладая фотографической памятью, этот человек навсегда запоминал все, когда-либо попадавшееся ему на глаза.
За ним укрепилась слава одиночки и молчуна. Да и о чем было разговаривать с существами, ползающими по туннелям, словно насекомые, без цели и смысла? Впрочем, муравьи или пчелы организовали бы разумную форму сотрудничества, а люди напоминали тараканов: каждый тащил под себя, в лучшем случае, делясь со своей самкой.
Кому он мог рассказать о своей стойкой неприязни к героическим сталкерам, которые у всех вызывали восхищение и желание подражать, у него же ассоциировались с навозными жуками, что рылись в трупе погибшей цивилизации. Про себя он брезгливо называл их не иначе, как парасхитами, словно древнеегипетских могильщиков из Города Мертвых, чьей обязанностью было извлечение внутренностей и высасывание мозга, при подготовке трупа к мумификации.
Может быть, всему виной была его короткая любовь к Любе? Она стала женой командира отряда сталкеров, и, встречая счастливую пару, Степан переживал мучительные приступы бешеной ревности, но ни за что не хотел уходить со станции. Низ живота завязывался узлом, он задыхался, будто обварившись кипятком, и разбивал в кровь кулаки, колотя гранитный пол… Однако, меньше чем через год, сталкер не вернулся из очередного рейда, а женщина вместе с палаткой и снаряжением перешла «по наследству» к следующему, кто возглавил отряд. И теперь, видя Любу возле гермы в группке встречающих, Степан едва узнавал в существе с потухшими глазами девушку, что лишала его сна. Красота юности вспыхнула яркой искрой, чуть разгорелась и потухла.
Вскоре мужчина отыскал пустой закуток в туннеле за трехсотым метром, подальше от людей, и оборудовал холостяцкую нору, не в силах наблюдать за угасанием любимой когда-то женщины. Никто не бывал у него в гостях, да и он появлялся на станции разве что по неотложным делам.
Диггер любил читать, даже шутил иногда, что остаться на свободе при его второй профессии можно лишь, если много знать, и не только УК. Степан отдавал предпочтение детективам и древней истории, так что ему вполне хватало героев Чейза и «Двенадцати цезарей» в качестве собеседников. Совершая свои одинокие рейды по туннелям, он зарабатывал ровно столько, чтобы хватало на жизнь: добротную одежду, хорошее оружие и книги, а в еде он всегда был неприхотлив…
Идущих было двое. Затаившись в густой тени, Степан увидел высокого худого мужчину, одетого в кожаный плащ. Он двигался с небрежной легкостью. Его спутник. Напротив, вызывал ассоциации с грудой кирпичей.
– Может, это… Валерий Се ргеич, надо было, того, пост выставить, ну… перед дверью? – донесся вопрос.
– Ага-ага. И всему Метро объявить, где я его держу? Тогда уж постом не обойдешься. На одной Кольцевой знаешь, сколько любителей поживиться, не говоря уж о нашем криминальном элементе. Да еще и фашистов не забудь! Там Курская дуга будет! Нет, Панкрат, пусть о его местонахождении только мы с тобой знаем. Так спокойней.
– А вы думаете, Валерий Сергеич, что этот… ну, склад… все же существует?
– Я ЗНАЮ, что он есть. Иначе бы не тратил столько своего времени и твоих сил. А почему сей факт у тебя сомнения вызывает?
– Может, он и правда ничего не знает… Или вообще нет никаких патронов… Да я бы уже давно все сказал… на его месте…
– Вот понимаешь теперь, почему ты не на его месте? Потому, что молчать не умеешь, ну и, конечно, потому, что ничего не знаешь. Но Васильев у меня тоже расколется. Заговорит!
Степан еще некоторое время не покидал свое укрытие, дожидаясь, пока звуки голосов затихнут, и в туннеле воцарится безмолвие, с обычными шорохами и поскрипываниями. Никогда прежде не приходилось ему решать подобную задачу, и главное – он отлично понимал, что другого шанса судьба, скорее всего, не даст. Хотя огромный прежде мир сократился до маленького пятачка – сотня станций и полторы сотни километров туннелей, – а скорость передачи новостей замедлилась до передвижения улитки, но события на Красной Пресне уже стали достоянием пересудов и в кабинетах начальства, и в кабаках, и в палатках. Слухи о перевороте, о невиданной жестокости новой власти и о бесследном исчезновении бывшего начстана Васильева, возможно, перевирались, так как, чем дальше от Пресни жили люди, тем больше фантастических подробностей появлялось.
