коллег, замыкался в себе. Он не пошел спать в свой кабинет и положил там
Макса, чтобы кто-то мог ответить на сигнал "тета". А сам устроился у
биотрона, поближе к Дэви. В эти дни Барнет стал ему самым близким человеком,
с которым он и делился обуревавшими его чувствами.
Испытывая тягостное волнение за судьбу Дэви, за судьбу своего открытия,
он начал готовиться к отражению нападения. Тайно от всех вооружил Барнета
новым излучателем биоволн. Попавший под его действие разражается неудержимым
хохотом, рвущим внутренности, и, если излучение не прекратится, через
полторы-две минуты человек гибнет в судорогах.
Мало того, испуганный Притт установил ежедневный пароль, по которому
Барнет допускает к биотрону сотрудников. Руководитель предупредил всех,
чтобы без пароля никто не входил в зал -- святая святых, ибо это теперь
опасно для жизни.
-- Я прошу понять меня, -- сказал он им, чувствуя потребность
оправдаться. -- Нам ежеминутно угрожает банда газетчиков, полицейских и
всяких темных личностей. Хотя мы под защитой излучателя забвения, они могут
подкупить охрану, могут сделать все, чтобы только выведать нашу тайну. Но я
вас заверяю, что никто живым не подойдет к биотрону. Человек Без Оболочки
будет сам защищать себя. А ему, как известно, терять нечего...
Альберт и Макс спокойно восприняли новый порядок. Пол выразил
недовольство, проворчав: "Могущественная корпорация сама найдет силы
защитить нас. Напрасно мы создаем трудности для себя", однако подчинился,
так как привык подчиняться приказам старших.
За эти же дни Альберт стал совсем другим. Он крепче сдружился с Максом
и перед лицом газетной свистопляски ощутил солидарность со своим учителем. В
этой сенсационной шумихе он улавливал скрытую враждебность науке, а
ханжеские выступления святош и "стопроцентных" американцев, вопивших о
"чудовищном покушении на христианскую мораль", воспринимал как вызов темных
сил.
И он с ожесточением принял этот вызов, забыв о своей недавней
оппозиции. В отличие от Притта, молодой ученый не растерялся. Вместе с
Максом они вдохновенно трудились над разгадкой тайны мозга, отказавшегося
вступать с ними в контакт. Им помогал Барнет своим тонким и быстрым
математическим анализом.
Еще в первый день неудачи Пол высказал предположение, что этот мозг
работает совершенно в другом диапазоне, нежели настроен их биотрон. Еще не
успели они вдуматься в смысл этого, как Притт резко возразил.
-- Ерунда! -- раздраженно сказал он. -- Миллс проводил свои опыты на
десятках, сотнях голов в одном диапазоне -- от альфы до лямбды и не встречал
препятствий.
Теперь же Макс и Альберт ухватились за эту мысль и начали лихорадочно
перечитывать труды создателя биотрона. Такой работы Миллс никогда не
выполнял, на главные мозговые центры он не воздействовал, а лишь на
отдельные рецепторы -- в этом состояла их надежда, что Миллс не мог,
естественно, утверждать универсальность найденной им полосы частот. Но
что-то должен же был сказать он в отношении расширения диапазона в будущем,
ну, хотя бы высказал какие-то предположения теоретического порядка!..
Но ничего похожего найти им не удалось. Чувствовалось, что изобретатель
биотрона нарочно остерегался раскрывать тайны своего творения: он почти
нигде не касался бионических характеристик своей схемы.
Специалист-электронщик, пожалуй, мог бы построить по этой схеме биотрон. Но
вряд ли понял бы его назначение и уж тем более -- не мог пустить его в ход.
Тогда они подумали, что у Притта -- любимца Миллса -- могут храниться
особо ценные, не опубликованные записи, которые профессор подарил ему или
которые он приобрел позже у наследников. Макс пошел к Притту, и тот достал
из сейфа стопку рабочих тетрадей Миллса.
-- Честно говоря, я сам давненько не заглядывал сюда, -- сказал он,
передавая тетради. -- Но помнится, Миллс что-то высказывает здесь о
положении контуров генератора. Да, да, да... Ну, в общем, посмотрите сами.
Только прошу -- не выпускайте этих тетрадей из рук и сразу же верните их
мне.
Заверив, что все так и будет, Макс помчался к Альберту.
-- Знаешь, я все более склоняюсь к мысли, что Пол высказал счастливую
догадку, -- встретил его приятель. -- Обрати внимание на группу крови. У
Барнета -- первая, а у этого -- третья. Значит, атомные решетки белковых
молекул у них разные...
-- Следовательно, и частоты колебаний, на которых работают их нейроны,
не могут быть одинаковыми! -- с готовностью подхватил Макс. -- Но посмотрим,
что скажет нам старина Миллс, -- и он торжественно протянул другу заветные
тетради.
Для них это был кладезь мудрости и откровений. Читая, они
удивленно-радостно восклицали: "Ну, как это нам раньше не попалось!.." И,
наконец, вот оно, чего так упорно они искали, что предвидели в своих
догадках!..
"...Заранее не желая отождествлять обычные электро- магнитные колебания
с доселе неизвестными изменениями магнитного поля, которые вызываются особой
пульсацией биопотенциалов нейронов, я ввожу новую шкалу для измерения
положений контуров генератора и приемника биоизлучений. Устанавливаю это
чисто эмпирически в надежде вернуться позже к более последовательной
разработке шкалы (градация, разбивка на диапазоны). Учитывая большую
дискретность во многом неизвестной мне величины, я в качестве первых вех
ставлю на своей шкале буквы греческого алфавита: альфа, бета, гамма, дельта,
эпсилон, фау, дзета, ета, тета, йота, каппа, лямбда. Полагаю, что дальнейшее
проникновение в мыслительные центры потребует расширения полосы частот и --
в значительной степени..."
-- Недаром старик оставил нам в запас еще целых четырнадцать букв, --
весело заметил Альберт, успевший сосчитать в уме от ми до омеги.
Они тут же позвали Пола и от души поздравили его, а затем показали
тетрадь Миллса. Потирая ладонью скулу (признак большого волнения), Пол
отвечал великодушно:
-- Ну, что я, ребята, без вас!.. Вот ведь отвергли мою гипотезу, я и
отошел. А вы до конца дело довели. Однако радоваться, по-моему, еще рано.
Перестройка контуров у нашего "алтаря" -- дело нешуточное, а настраивать их
-- ох, и наплачешься!.. Если в месяц уложимся -- можем считать себя
счастливчиками. Но когда начнем? Такая кутерьма идет, шеф наш не в себе...
-- О перестройке биотрона и речи быть не может, -- заметил Альберт. --
Не бросим же мы Барнета, да и Притт на такое не пойдет. Новые контуры
придется изготовлять и пристраивать к биотрону, как приставку...
Лансдейл и его воины доблестно отражали нашествие теле-, кино-,
фоторепортеров и дотошных газетчиков. Некоторые не стеснялись среди бела дня
перелезать через ограду парка. Тут их, бедняг, забывших, зачем они,
собственно, лезли сюда, встречали сердобольные служители и ласково, под руки
выпроваживали за ворота прямо в бар, что напротив. Хозяину этого заведения и
во сне не снилось такое просперити: у него кормились и поились знаменитые
телекомментаторы, журналисты, радиообозреватели. Все они ждали своего
заветного часа, когда им откроется доступ к информации, которую жаждет
получить падкая на сенсации публика. Но час этот все не наступал, и доллары
продолжали сыпаться в кассы автоматов и на поднос бармена. Время от времени
пресса требовала к себе Лансдейла. Он выходил на "пресс-конференцию" и,
обстреливаемый десятками фотовспышек, вежливо улыбался и отвечал одно и то
же: "Нет, я не получил разрешения", "Извините, я не уполномочен отвечать на
этот вопрос" и все в таком же духе, пока его не отпускали с досадой.
Но сегодня с утра Лансдейл не вышел на зов прессы. Старший охранник
сообщил журналистам, что его шеф уехал в офис корпорации. Это всколыхнуло
надежду у заждавшихся людей, однако напрасно. Начальник охраны вез на доклад
Боссу запись подслушанного разговора, которая, по его мнению, должна убедить
хозяина, что в лаборатории Притта зреет заговор и, стало быть, он, Лансдейл,
был трижды прав, когда указывал на подозрительное поведение этого ученого.
Взять хотя бы ту подозрительную поездку на конгресс биоников. Ведь
Притта в зале заседаний не оказалось ни в первый, ни в последующие дни.
Но когда он по долгу службы поинтересовался у самого ученого, где тот
разгуливал, хитрец разыграл сцену оскорбленной невинности: "Вы еще спрячьте
