дивьим своим чутьем, как осколок зеркала заворочался у Мораны в груди, прорычал Ирвин. – За столько «обычных» жизней ты могла бы уже и придумать, как избавиться от всей этой дряни.
– Ну если ты знаешь хоть одну ведьму-хирурга… – просипела Морана и, почувствовав, как подогнулись колени, без сил навалилась на Ирвина. Тот смачно выругался, прижал Морану к себе и, достав из кармана деревянное родовое кольцо, решительно надел на ее безымянный палец.
Боль тут же ослабла, а вскоре рассеялась вовсе. Может, из-за кольца, а может, потому, что Герда закончила колдовать.
Да уж, кто мог бы представить, что древняя магия троллей перейдет от последней из них к человечьей девчонке? Что для мира пройдут десятки-десятки лет, а Герда так и не угомонится: не отпустит прошлое, не заживет своей жизнью – будет вновь и вновь разрушать чужие.
По вине Герды Морана потеряла силу и ритуальную рощу. А затем семь раз лишалась всего, что успела построить. Семь раз открывала глаза и вдруг находила себя в том же городе, но в новой точке отсчета, а порой – в новом теле. Не чужом, но едва ли знакомом. Семь раз лишалась своей силы, семь раз возвращала ее по крупицам, несмотря на осколок, который при каждой попытке раскалялся и жег изнутри. Так близко к сердцу, что, пропуская удар, оно грозило остановиться.
Но будто этого мало, Герда семь раз стирала воспоминания Кая, исполосовав память его, точно ветошь; семь раз рассказывала про аварию, которой не было; семь раз заставляла верить сказкам, в которых Герда играла главную роль, а Моране полагалось оставаться не за кулисами даже – в подсобке.
И ради чего?
Ни одна из иллюзий, созданных Гердой, долго не продержалась. Случайная встреча Мораны и Кая, перехваченный в толпе взгляд, соприкосновение рукавами, будто в паршивом кино, – что-то да нарушало план Герды. И тогда оковы тролльей магии теряли над пленниками всякую власть: Кай вспоминал, а Морана дышала, не боясь осколка в груди, и сила, пробудившись после долгого сна, вновь горела на кончиках пальцев.
Вот только магия троллей оказалась древнее, чем сила моран, и оттого брала верх; а значит, все начиналось сначала
Герда даже не позволяла им постареть: после очередного временного скачка, они становились такими же, какими были в ночь перед первым. Не молодыми – безвременными.
Конечно, Снежной королеве было не привыкать: унаследовав силу погибших моран и их непрожитые годы, она была обречена хранить свою молодость вечно. Но оказалось, морщинки и седина имели ни с чем не сравнимую ценность – только и они были теперь во власти не времени вовсе, а Герды.
***
Прага, год 1899.
Комната на чердаке была маленькой и темной. Черепичная крыша, остывая после жаркого дня, громко потрескивала, и Морана с непривычки то и дело поглядывала в окно.
— Как ты можешь быть уверен, кто я, если я даже выгляжу по-другому? — Обнаженная, она сидела перед крохотным зеркалом и в свете огарка пыталась рассмотреть свое лицо, как делала не единожды, но всякий раз, так и не найдя ответов, оставалась раздраженной и сбитой с толку.
— Это всего лишь иллюзия. — Кай перехватил в зеркале ее нахмуренный взгляд, мягко улыбнулся и, подойдя сзади, положил ладони на плечи. — Я не могу знать, что видишь ты, но с каждый днем я все яснее вижу тебя прежней.
— У прежней меня было другое лицо. А еще голубоватая кожа со снежным узором и светлые волосы, которые к тому же не осыпались, будто жухлые листья.
— Просто раньше тебе не приходилось самой их расчесывать. Что? Я помню, за тебя это делал какой-нибудь ветер. Ты всем находила работу.
Морана хмыкнула, передвинула зеркало ближе и, огладив пугающе острые скулы, тихо произнесла:
— Кажется, я стала похожа на последнюю морану из вербной рощи.
— Ты говорила, что никогда не встречалась с другими.
— Мы видели друг друга во сне. К тому же, когда я получила их силу, они стали частью меня.
— Хм… Сколько вас было, двенадцать? Хочешь, я их нарисую? — задумавшись, предложил Кай и тут же потянулся за стопкой бумаги.
— Зачем?
— Что, если нас еще куда-то забросит? Так я смогу быстрее тебя узнать.
— Еще куда-то? — Морана скривилась и, не сдержавшись, повысила голос: – Как насчет того, чтобы вернуть все обратно?
— Вернуть что? За годы, что мы пропустили, от рощи ничего не осталось. А твоя сила… ты даже не знаешь, к чему ее приложить. — И, предупреждая возражения, примиряюще добавил: – Ладно, я помню, сейчас разгар лета: давай дождемся зимы и там разберемся.
— Как у тебя все просто. И наверняка все-то ты знаешь.
Кай добродушно рассмеялся и на его взрослом лице появились знакомые ей детские ямочки:
— И с чего ты обо мне такого высокого мнения? Я не знаю, например, как мы здесь оказались и почему проскочили через целую прорву лет. Не знаю, есть ли еще что-то, чего я не помню. Или почему вместо рощи ты оказалась здесь – среди ненавистных тебе людей – и на время лишилась силы. Но главное – я не знаю, как ты не умерла от скуки и никого не убила, прослужив полгода… кем ты была, компаньонкой? У дамы, которая покрылась плесенью и даже из дома не выходила.
— К твоему сведению, я пыталась выжить. В мире, в котором у меня даже малого не осталось и о котором я ничего не знаю.
— Так же, как и я. В моем городе появились электрические фонари, а я даже появления газовых не застал. В районе, где я вырос, снесли почти все знакомые мне дома и выстроили на их месте целый кусок Парижа. И вон, слышишь, по улицам теперь ездят трамваи, а я до недавнего времени понятия не имел, что это вообще такое. Думаешь, я знаю, как в этом мире жить? Но я видел, как ты из снега лепила чудовищ и те становились живыми, и как лисицы, пролежавшие подо льдом целую зиму, бегали по лесу после того, как ты над ними поколдовала. Что же мы с фонарями и трамваями не справимся? Уж как-нибудь и в этом мире найдем себе место.
Морана хотела было сказать, что настрой Кая изрядно ее раздражает, но в конечном счете Кай всегда был таким: что мальчишкой, которого она слишком поздно выставила из своего чертога; что молодым мужчиной, которого лучше было бы не встречать. Вечно верил во что-то, мечтал, и, казалось, все ему нипочем.
Когда Морана спасла ему жизнь и назначила за это цену в три года, которые он должен был служить ей и заботиться о роще, Кай лишь улыбнулся и спросил, можно ли на эти три года «убавить зиму»? Когда вырос из старой своей одежды, и Морана соткала для него новую из ночной тьмы и лунного света,
