вяло просил у родителей денег на выкуп. Стоимость жизни, подчёркнутая одиночным росчерком, была упомянута дважды. В самом конце послания ютились две строчки о тоске по дому и о мечте: намазать на хлеб домашнего вишнёвого варенья без косточек.
Мама расплакалась, и Илья, чтобы не слушать причитаний, ушёл к себе. Постмодернист не читался. Запланированный променад к знакомым панкам показался необязательным. Илья всё сидел и ковырял мозоли от струн на кончиках пальцев. Актуальный для тех времён бог — Виктор Цой — пристально рассматривал Илью мудрыми глазами. «Не остаться в этой траве. Не остаться…»
— Не стал родителей расстраивать, — сформулировал всем ясное отец, а потом добавил: — Солдатик…
Илью откупили от армии и устроили в институт на последние деньги. Оказывается, он мог сейчас сидеть в яме и сочинять письмо на случайный адрес. Вместо этого судьба позволила ему таскать выбеленные джинсы и иногда после утреннего душа фиксировать истерику волос на макушке маминым полузасохшим гелем.
В Белгороде отовсюду ревел «ДДТ». От цветочных магазинов пахло розами. В кинотеатрах вторую неделю крутили «Ворошиловского стрелка».
А что там? Яма из вымытых дождём камней. В ней — простуженный солдат, отодвигающий сапогом ведро с собственными испражнениями. У него не по моде отросли волосы. Сломанные ногти цепляются за пустые карманы брюк. Женщины в тёплых платках смотрят на него без уважения.
Где его родители? Может, в Москве, может, в Сибири, а может, их и вовсе нет. А вдруг его отец и мать — те трогательные старики из соседнего дома, которые тысячу лет вместе ходят в универмаг за хлебом, кефиром и консервами?
Илья смотрел на полку с чужими книгами и мечтал о своей. Случившиеся переживания следовало выпарить в текст. Перегнать их, как брагу в самогон. Капелька за капелькой. Пока что у него получилась только одна приличная вещь. В ушедшем месяце он решился отправить её на конкурс, но письмо с подтверждением никто до сих пор не прислал. Хотя он и не ждал, в общем-то.
Ничего не решив, ничего не придумав, он взял тетрадь и стал заполнять её неумелыми стихами. Строчка за строчкой, как уродливый домик из перегоревших спичек.
Через месяц было второе письмо, в котором не упоминалось варенье, но было подробно про отрезанную «от кителя» голову.
Солдату явно диктовали.
Прочитав, мама спросила у стен:
— За что нам это?
А Илья уже всё решил. Он планировал успеть до Нового года, до нового века.
В самом конце ноября было третье письмо. Чужая рука требовала денег, щедро размазывая слова по бумаге. Пленный был ещё жив — это главное. Вместе с письмом из Дагестана пришёл конверт из Москвы. Оказывается, вещица Ильи заняла первое место на конкурсе, и денежный приз ждал его в отделении банка, рядом совсем, за углом. Синий диплом победителя чуть измялся.
Заработанные на отгрузке овощей деньги, выклянченные у знакомых, скопленные мамой на шторы, и весь денежный приз Илья запустил мгновенным переводом вместе с письмом в Дагестан.
Снега было удивительно много, и техника не справлялась.
С тех пор, не сговариваясь, они ждали солдата в гости.
Солдат сообщил, что дом его находится в Курске, но заехать не обещал. Однако тридцать первого декабря после шести в дверь позвонили. В подъезде стоял сгорбленный парень с пакетом мандаринов. Синяки на его жёлтом лице почти выгорели. Откровенный запах смущал. Он сказал, что в Курск уже не добраться, и попросился на ночлег. Ему обрадовались, как чуду.
Солдат много ел и скупо расходовал слова. Мама поставила перед ним целую банку варенья, правда, не вишнёвого, а абрикосового. Стесняясь ссадин, он прикрывал лицо широкой рукой со сбитыми костяшками. Не отказался выпить, а выпив, чудовищно захмелел.
Илья смотрел на солдата как на сползающую к ногам вулканическую лаву. Отец несмешно рассказывал, как варил гудрон в Советской армии на морозе.
Было неловко, но вскоре, устав от искусственных поз, придавленные салатами, все расслабились и замолчали. Раз говорить не о чем, то и не надо. Неожиданно солдат скупо рассказал о порядках в плену и о дне спасения. Произнося слово «дерьмо», он виновато глянул на маму.
В одиннадцать часов он уснул на ненадёжной раскладушке, так, кстати, и не поблагодарив за выкуп.
Смешивая звуки в единый гул ненастроенного саксофона, Ельцин объявил, что уходит.
Илья слушал речь президента и смотрел на заворожённых родителей. По их лицам метались лучики, исторгаемые экраном телевизора. Глядя сквозь окошко на горбатый фонарь, можно было заметить, что снег прекратился.
Попрощавшись утром, солдат уехал.
Мама собрала ему завтрак в дорогу, хотя от Белгорода до Курска всего ничего. Солдат некоторое время понуро мялся в коридоре, сам себе наступая на ноги, а потом коротко кивнул и ушёл, неплотно прикрыв заскрипевшую дверь.
— Не поблагодарил всё-таки! — будто восхищаясь, сказал отец и добавил, убирая с прохода обувь: — Слов не нашёл, пацан. Или застеснялся.
Илья, как мамка, прощающая ребёнку мелкие шалости, махнул рукой и ушёл на кухню. Там в пакетике, как яйца в гнезде, приютились солдатские мандарины.
— Мам, иди, мандарин очищу.
С того самого дня Илья ничего не писал, кроме лекций в институте. Мира за окном ему хватало вполне. Выкуп солдатской жизни он считал своим отходным произведением. Честным, чистым и красивым.
Кто-то должен жить в двадцать первом веке. Вот он и будет. А сочиняют пусть другие, если им так этого хочется.
Был тот миг у природы, когда на солнце уже жарковато, а в тени отмерзают руки, уши и нос. Школьники, напрыгавшись на физкультуре, красные, взъерошенные, возвращались домой в одних рубашках, волоча дутые куртки между телом и лямками ранцев. Все они, конечно, подхватят воспаление лёгких и умрут в агонии, но это будет потом, а теперь, чтобы уберечь их от удара бутылкой — или что там ещё швыряют на митингах, люди в смешных касках не пускали детей на площадь, предлагая обход через двор. Дети послушно шли через тенистый дворик, пристально рассматривая новую локацию. А Никита сидел на скамейке и будто считал детей, бредущих мимо. Курил, покачивая длинной, тонкой, как у девушки, ногой.
Всего через двор за полчаса прошло девятнадцать школьников. Двадцатой была долговязая девчонка в шапке с ушками. Проводив её взглядом, Никита удушил окурок, сунул его в мятую пачку к павшим товарищам и забрал весь этот мавзолей с собой вместо того, чтобы выбросить в разинутую пасть чёрной урны. Это не глупо, ведь окурки хранят ДНК, а такими вещами лучше не разбрасываться. Потирая озябшие руки, он
