Таким образом, письмо Тамары было получено ее дедом без кагальной перлюстрации. Он вскрыл его, не обратив внимания на почерк и потому не зная, кто ему пишет, и не подозревая в письме ничего особенного. Но с первых же строк, лицо его вдруг побледнело, брови тревожно сдвинулись и похолодевшие руки задрожали. В первую минуту он даже испугался, узнав, что это от внучки. «Боже мой! зачем это?.. Что ей надо!.. Зачем она к нему обращается, чего хочет от него, — она, отчужденная, отлученная раз навсегда от семьи, от еврейства?.. Что может быть у них общего? Ведь она умерла для него, для дома, для всех… и вдруг теперь это письмо, этот ее голос, точно бы голос из-за могилы… Должен ли он его слушать? Имеет ли право на это?.. Не совершает ли он этим хет годул — великий грех пред Израилем… Не лучше ли бросить это письмо не читая, разорвать его, уничтожить, сжечь, чтоб и следов не оставалось…»
И перепугавшийся старик, наедине в своем кабинете, тревожно оглядываясь по сторонам, как бы в опасении, чтоб его не застали или не подглядели за преступным чтением «такого» письма, поспешил запрятать его на письменном столе, под разными своими бумагами.
Он сознавал, что раньше чем прийти к какому-либо решению, ему необходимо успокоиться — прежде всего успокоиться, а потом, далее — там уже будет видно, что ему делать и как поступить. Он налил себе воды из графина и сделал несколько глотков, ходя по комнате. Чувство, овладевшее им, было какое-то смешанное: тут был и страх пред неведомым еще содержанием письма, и смутный страх за себя перед кагалом, точно бы он совершил пред этим. учреждением какое-то преступление уже тем, что получил такое письмо от отверженной отступницы и позволил себе вскрыть его и начать чтение… Что подумают, что скажут, если неравно узнают об этом?!.. Но к этому страху примешивалась и невольная радость, что внучка его — единственная близкая, и кровная его отрасль — еще жива и вспомнила наконец о нем, о своем деде, и начинает свое письмо такими теплыми, ласковыми словами. Бедное дитя!.. Он считал ее безвозвратно погибшей, бессердечной, искоренившей его из своего легкомысленного сердца, а она между тем взывает к нему «милый, добрый, дорогой мой дедушка!» Она, значит, по-прежнему любит его… А он?.. Разве он не любит ее… Правда, ему запретили питать к ней это чувство, но разве сердце его, в самой заповедной глубине своих тайников, послушалось этих запрещений… Разве возможно сердцу человеческому не любить, не сострадать, не болеть о своей крови?.. А ведь она родная, наследственная кровь его, — кровь Бендавидов… Но о чем она пишет?.. Верно уж не даром и не по пустякам, если после стольких лет молчания решилась наконец обратиться к нему…
Щадя чувство скромности читателя, автор не может себе позволить привести данную загадку, которую желающие проверить автора могут найти на стр. 46 «Первой учебной книжки» г. Паульсона. Неприличный смысл этой загадки известен всему русскому простонародью.
Мотив заимствован автором из книги «Что читать народу», т. II, стр. 71.
Основным мотивом для всей этой сцены автору послужило изложенное относительно Пушкинского «Пророка» в книге «Что читать народу», на стр. 666, том 1.
Мотив заимствован автором из книги «Что читать народу». Т. 1, стр. 792.
Подразделение географии на родиноведение, отечествоведение, народоведение и т. д., находится в издании Ф.Ф. Пуцыковича для народных и других элементарных училищ, одобренном ученым комитетом минист. народн. просвет, Спб., 1890 г., изд. 12-е.
Весь этот рассказ лишь в самой незначительной доле составляет плод фантазии автора, и то лишь насколько это требовалось самою фабулой романа. Изложенные здесь факты заимствованы автором из целого ряда печатных, за несколько последовательных лет, отчетов и протоколов очередных и экстренных земских собраний одного либеральнейшего уезда в одной из центральных великорусских губерний, и могут быть удостоверены точными ссылками на года и страницы этих земских изданий, если бы нашлись люди, сомневающиеся в возможности подобных фактов.
