уже откровенно навзрыд вскрикнул он.
И, казалось, Господь услышал его. По телу разлилось живительное тепло, в
глаза вернулся блеск, проснулся аппетит. Добряков вспомнил, что не ел дня
три, вытащил из холодильника банку шпротов, вскрыл ее кухонным ножом и
одну за другой рукой побросал в рот крохотные рыбешки. Стало совсем
хорошо. Открыл вторую бутылку, выпил половину, закурил. Вернулась жажда
жизни, желание поехать к Зине.
«Вот эту допью – и все, - настраивался он. – И через полчаса начну
собираться. Мобильник пока не буду включать: она на расстоянии поймет
мое состояние. А пока еду, проветрюсь».
Он еще раз пошарил в холодильнике, вытащил залежавшийся помидор,
половину засохшей луковицы, порезал, покрошил в тарелку.
«Какая она у меня все-таки умница!» - с нежностью подумал о Зине.
Допил оставшиеся полбутылки, заел овощным крошевом и замурлыкал под
нос услышанный недавно шлягер.
393
Раздался звонок в дверь. Внезапный, резкий. Добряков вздрогнул и
прислушался. Еще один. Недоумевая, пошел в прихожую. Щелкнул
вертушкой замка, распахнул дверь и остолбенел.
На пороге стояла Тоня. Одетая в нарядный юбочный костюмчик, она
смущенно улыбалась и переступала с ноги на ногу. Добряков так и стоял с
непрожеванным помидором во рту.
- Пустишь? – Наконец, негромко спросила Тоня после показавшегося ему
вечным молчания.
- Чего ты хотела? – он наспех проглотил недожеванный помидор и
нахмурился.
- В гости зашла, разговор есть, - ответила она и, так и не дождавшись
приглашения, перешагнула порог, оттесняя его в глубь прихожей, и закрыла
дверь.
- Какой разговор-то? – насторожился он, пятясь в сторону кухни.
- Может, все-таки пригласишь? – настаивала Тоня.
- Проходи, - он пожал плечами.
Она прошла следом за ним. Он кивнул на табурет, она села.
- Слушаю, - начал он. – Только, знаешь, давай побыстрее, а то я уходить
собрался.
Она растерялась, замешкалась, опустила глаза и, как в прошлый раз,
принялась нервно теребить клеенку на столе.
- Ну, чего молчишь-то? – заметно раздражаясь и выходя из себя, торопил он.
Что-то говорило ему, что непременно следует ожидать какой-нибудь пакости.
394
- Ты можешь, конечно, как угодно относиться, - заговорила она негромко, не
поднимая глаз. – Это дела не меняет… Я все равно оставлю, - она запнулась.
- Чего оставишь-то? – страшная догадка наваливалась на него, все сильнее
придавливала книзу. Ноги онемели, он без сил опустился на соседний
табурет.
- Не «чего», а «кого», - поправила она. – У нас… у меня будет ребенок. От
тебя…
- Да ты одурела! – хотел выкрикнуть Добряков, но не смог. Какая-то
неведомая, помимо его воли, сила дернулась под сердцем, рванулась в легкие, сдавила дыхание, и его вскрик выкатился из груди беспомощным шепотом и
растаял, ею не услышанный.
- Что ты сказал? – она подняла глаза и посмотрела на него робко, покорно.
Он сглотнул тягучий сгусток, комом вставший в горле, попробовал
усмехнуться, но не получилось, и на его лице выступила, как ни крепился, пучеглазая предательская гримаса страха. Он побелел, уголки рта задрожали, на лбу проступили капельки пота.
- Я говорю, с чего ты взяла-то? - Слова ворочались во рту пудовыми
булыжниками.
- С чего я взяла, что беременна? – спросила она.
- Тьфу ты, да нет! С чего взяла, что от меня? – выпалил он и почувствовал, что сейчас услышит такое, от чего, наверное, с ума сойдет, но все равно
мучительно всматривался в ее лицо, которое светилось каким-то тихим,
спокойным счастьем. Он вздрогнул от леденящего холода, продравшего его в
одно мгновение.
395
- Так ведь я после того раза… ну, когда с тобой была, ни с кем больше не
встречалась, - снова спокойно и ровно ответила она. – Так что сомнений нет.
Ты отец ребенка.
- Погоди, погоди! – вдруг прорвало его, и он заговорил, опережая мысли, путая слова, сминая фразы: - Ты думаешь, я поверю?.. Ты, может, на понт
меня берешь, как мне знать?.. И время еще не определить… Тьфу ты!.. не
время определить!.. Когда была-то? Полмесяца всего? И что? Срок, скажешь?
Не врешь, а?..
- Чего ты так суетишься? – с легкой улыбкой она, видимо, наслаждалась его
смятением. – Я была у гинеколога. Беременность две недели. Вот справка, если хочешь.
Она порылась в сумочке, проворно, будто заранее приготовила, извлекла
сложенную вчетверо бумажку и, развернув ее, повертела у него перед носом и
так же быстро спрятала обратно. Он успел, однако, заметить какую-то печать, какие-то столбцы цифр, чью-то размашистую подпись.
- Тут все ясно, - сказала она. – А ты мне вот что скажи, мне знать надо.
Будешь ты признавать ребенка или нет?
- Вот еще! При чем тут я! Он и не мой вовсе! – отмахивался от нее Добряков.
- А я глупая, пока к тебе шла, еще надеялась на что-то, - грустно улыбнулась
она.
- Так послушай, если что-то не того… так можно ведь избавиться от ребенка!
– выпалил он, не подумав.
- Что-о? – округлила она глаза, которые сразу стали злыми, как у
разгневанной тигрицы. – Вот так, да? – Он успел заметить, как вдруг
396
затрепетала, запульсировала одинокая жилка у нее на шее, под левым ухом. –
Ну хорошо, ты мне оставляешь иного пути!
Она встала и решительно направилась в прихожую, бросив через плечо:
- Я буду действовать по-другому! Учти, тебе мало не покажется! И подруга
твоя узнает обо всем первой!
Добряков взметнулся молниеносно, бросился за ней, схватил ее за плечи,
резко развернул к себе и зашипел ей в лицо:
- Что ты сказала?.. Не вздумай!.. Я тебе говорю!..
Она дергалась в его руках, пытаясь высвободиться, и смотрела на него не
испуганно, а как-то презрительно, как на какую-то гадину, которую хочется
поскорее сбросить с себя.
- Отпусти… слышишь… Мразь какая… Ненавижу… Ты у меня
допрыгаешься… - с трудом выдавливала она слова, стиснутая его железной
хваткой.
- Да никуда ты не пойдешь! – взвился Добряков. – Никуда больше не
пойдешь! Никогда! Сволочь такая! Гадина!
Не помня себя, он вдруг схватил ее за горло обеими руками и стал сжимать
тонкую, почти совсем детскую шею. Особенно чувствовалась под руками
какая-то пульсирующая, непокорная жилка.
Тоня в ужасе смотрела на него, не в силах даже сопротивляться. Наконец
глаза ее начали меркнуть, заволакиваться туманной поволокой, а потом и
совсем потухли.
Добряков разжал пальцы. Тоня упала на пол. Он тупо, равнодушно посмотрел
на нее, вернулся на кухню и взял в руки бутылку водки. Отвинтил пробку, 397
налил полный стакан и влил в себя, не поморщившись и не закусывая.
Закурил, но сигарета пришлась не по вкусу. Во рту держался прочный вкус
чего-то железного, твердого и немного ржавого.
«А-а-а, - догадался он. – Это та кровь во мне говорит. И она так и будет
постоянно напоминать об этом… Не хочу!»
Допивая водку, он успел, видимо, оценить весь ужас своего положения. Он
вдруг совершенно ясно понял, что все кончено. Еще вчера он предвкушал их
с Зиной будущую жизнь, уже такую близкую, еще недавно ему казалось, что
их счастье не за горами, что не сегодня-завтра он заберет ее из клиники и они
заживут, наконец, уединенной мирной, обеспеченной жизнью, что не надо
будет работать и думать о завтрашнем дне, что мудрая, опытная,
рассудительная Зина все предусмотрит и все устроит… А теперь все
разрушилось на глазах, сломанное этим неожиданным визитом.
Он допил водку, прошел в комнату, встал на стул под люстрой, снял ее с
крюка и бросил на пол, на ковер. Матовые плафоны тяжело звякнули, но не
разбились. Потом слез со стула и отыскал в гардеробе старый, еще отцовский
ремень из крепкой сыромятной кожи. Прошел на кухню, взял нож и вырезал
на конце ремня рваную, неровную дыру размером с горошину. Вернулся в
комнату, встал на стул и накинул ремень на крюк. В последний момент
почему-то подумал о Тоне. Вспомнил ту непокорную, пульсирующую жилку
на шее…
20
Зина каждый день звонила Добрякову, еще несколько раз просила Петю
сходить к нему домой, но это ничего не принесло. Измучившись неведением, она считала часы, когда ее выпишут, и выпросила у врача разрешения уехать
398
на день раньше положенного. Созвонилась с Петей и попросила его заказать
такси. Петя заказал и приехал сам.
По просьбе Зины водитель подъехал к дому Добрякова. Она расплатилась и, опираясь на тросточку, вышла из машины. Петя поддерживал ее под руку.
Они вошли в подъезд и вызвали лифт. Пока он поднимался, Зина была сама
не своя, будто предчувствовала недоброе. Вытащила из сумочки ключи,
волнуясь, долго не могла попасть в замочную скважину, наконец, попала,
толкнула дверь. Дверь не подавалась, словно что-то тяжелое подпирало ее
