Ничего этого не сказал дядя Вася. И ни о чем не догадывалась Оксана. Один только Авдеев, кажется, читал написанное в незримой житейской книге. Но и у него не нашлось для дяди Васи ободрительного слова. Сердился Авдеев на глупого старика, очень сердился.
Выйдя на улицу, Оксана осторожно спросила у Ильи Ильича:
— Кто вы, дядечка? Почему они вас боятся?
Авдеев ласково улыбнулся ей, недоверчиво стоявшей на пороге новой жизни:
— Дочка, я простой буровик. Рабочий человек. Потому и боятся…
* * *
Оксана со Степаном поселились в рабочем общежитии. Дора Семеновна, хоть и боролась с аморалкой из последних сил, позволила им жить вместе аж целых три недели до брака. Авдеев убеждал ее медовыми речами. Дора сердилась, предлагала поселить влюбленных в разных комнатах — «а уж когда поженятся, тогда прошу», — но Авдеев только посмеивался.
— Ты педант и ханжа, Дора Семеновна, прости мне такие слова. Какой смысл селить их порознь, если они через три недели все равно поселятся вместе? Только комнаты зазря тасовать и вещи таскать туда-сюда… Ты шире смотри. И экономию соблюдай.
Дора Семеновна наконец захохотала:
— С тебя шоколадные конфеты, Ильич!.. Умеешь заболтать — чистый змей-искуситель… Чего только не наплел, даже экономию…
Степан хотел отметить свадьбу пышно. Оксане было все равно. Она становилась женой геолога, симпатичного парня, о котором почти ничего не знала, кроме того, что он не побоялся ни наглости Дрына, ни угрюмости дяди Васи. Это ведь Степан привел к ним Авдеева. Степан избавил ее от страшной участи стать наложницей вора в законе. Оксана уже понимала, что женой ее Тертый не назовет — она только игрушка, уплата карточного долга…
Она старалась выбросить из головы эти тяжелые мысли. Хорошо, что они ушли из дома дяди Васи. И с дядей Васей всякое общение оборвалось. Он сам настоял. «Я — человек запачканный, а ты чистенькая, без единого пятнышка, как новая скатерочка, Оксана», — сказал он на прощание.
Степан вызвал на свадьбу свою маму. Алина прилетела из Москвы при первой же возможности. Ей пришлось брать отпуск, договариваться на работе, занимать деньги. Она везла подарки: хорошие занавески, пачку постельного белья, отличный индийский стиральный порошок «Дарья», какой просто так не купишь (он и стирает, и немного отбеливает). Свадьба единственного сына — самое важное событие в жизни матери. Так думала Самарина. Ее смущала скоропалительность этого брака, но, в конце концов, ребятам видней. Сейчас новое время. Если не сладится — можно развестись. И кто знает? Вдруг Степушка все-таки захочет жить в Москве…
Алина понимала, что эти расчеты говорят о ее эгоизме. Желать, чтобы брак сына расстроился? Втайне мечтать о том, что он разочаруется в своей «сибирской» карьере и возвратится к маме под крыло? Высказать эти мысли вслух она не решилась бы никому. Но перед собой оставалась честной. Да, ей этого бы хотелось…
Оксана показалась ей и неглупой, и красивой. И, главное, зоркий глаз матери сразу уловил: эта девушка боготворила ее сына. Что ж, хорошо, пусть будет Оксана. В конце концов, это не худший вариант.
С будущей свекровью Оксана держалась просто, спокойно, хотя немного скованно. Она вообще была молчаливой, как будто когда-то ее сильно напугали и теперь она не слишком-то доверяла людям.
О прошлом Оксаны Алина, разумеется, не знала. Об этом вообще знали только Степан, Авдеев и дядя Вася. А они, по понятным причинам, ничего Алине не рассказывали.
Неправдоподобно молодая, ухоженная, красивая москвичка произвела настоящий фурор в Междуреченске. Все знакомые и друзья Степана, по очереди, дружно отказывались верить в то, что эта «юная девушка» — действительно мать взрослого мужчины, жениха…
Свадьба отшумела и отошла в прошлое. Начались будни. Алина улетела в Москву, дав, однако, обещание сыну вернуться при первой же возможности — в отпуск. Теперь, когда она побывала в Междуреченске, ее представление о Сибири как о каком-то загадочном, абсолютно диком крае развеялось. Везде люди живут, в который раз уже твердила себе Алина. Наши советские люди. Везде встретят, помогут, везде поддержат. Тем и удивительна Советская страна: где бы ни оказался человек, куда бы ни забросило его судьбой, повсюду он встретит тех, кто и приветит, и поможет встать на ноги.
Библиотекарша Маша собирала чемодан. Вещей у нее было немного: несколько платьев, пара туфель… «Глупо обзаводиться хозяйством, когда еще и жилья-то своего нет», — говорила она с грустью.
Маша любила то, что в начале шестидесятых называли «мещанством»: кружевные салфетки, вышитые подушки, фарфоровые фигурки и даже — о, ужас — хрустальные вазы. В рамках «борьбы с мещанством» комсомольцы объясняли своим отсталым родственникам, почему необходимо избавиться от всех этих предметов и заменить их, если уж так сильна тяга к украшательству, на что-нибудь более современное, лаконичное. Например, на фольклорную глиняную фигурку барана, покрытую синей глазурью. Или на чайник в виде петуха. Ахи и охи типа «Это же было мое приданое» в расчет не принимались.
А вот Маше хотелось бы такого «приданого»… Да негде разместить ей все эти подушечки, салфеточки и чашечки. Думала, выйдет замуж, устроит жизнь… Но не вышло. Хотела в Междуреченске на квартиру претендовать, даже в очередь ее внесли, — а теперь вот уезжает и из Междуреченска.
— Уезжаешь? — гневно вопросила Вера, когда Маша поделилась с ней своими печальными мыслями. — Да ты, Машка, бежишь! Бежишь как последний дезертир! Ты драпаешь!
— Вера, зачем ты так? — попыталась отбиваться Маша, но Вера не поддавалась и на компромиссы не шла.
— Ты сама говорила, что я должна уехать и пойти учиться, — напомнила Вера. — А как я теперь уеду? На кого библиотеку оставлю?
— Вернешься и будешь заведующей с дипломом, — сказала Маша. — Или вообще заочное закончишь.
— Заочное — это не образование, а одна шутка природы, — высказалась Вера. И надулась, увидев, что Маша удивленно подняла брови. — Что?.. Я уже наводила справки. Думаешь, я дурочка? Мне из института ответили… А от себя один профессор приписал, что заочное — это крайняя мера. Кто учится на заочном — у того все на совести и честном слове, а на совесть студентов рассчитывать не приходится. И еще он написал, что студент должен быть студентом: ходить на лекции, и все такое, а не учиться урывками, между авралами на работе. Мол, сейчас уже не послевоенное время, когда людей не хватало, сейчас молодежь обязана отдавать учебе все силы.
— Ясно, — через силу улыбнулась Маша. — Но, Верочка, может быть, пришлют кого-то мне на замену…
— Как же, пришлют! — вздохнула Вера. — Так и помру тут недоучкой… Давай помогу застегнуть.
Они закрыли чемодан (все-таки вещей набралось порядочно). Маша вышла на порог, в последний раз оглядела знакомую улицу.
— Не провожай меня, Вера, — попросила она. — И так сердце разрывается.
— Разрывается — не уезжай, — проворчала Вера тихонько, но Маша услышала.
Она покачала головой и быстро зашагала в сторону железнодорожной станции. Совсем недавно был праздник, пустили первый состав… Совсем недавно Векавищев говорил ей о «работе над ошибками». Но Маше не хотелось работать над ошибками. Ей хотелось просто отдохнуть. Перевести дыхание. Не копаться в себе, ни в чем не разбираться. Остаться наедине с собой, среди незнакомых людей, среди тех, кто ничего о ней не знает. Начать с чистого листа. Так ведь тоже делают школьники? Выбрасывают тетрадь с двойками и берут новую. И дают себе слово: в этой тетрадке — никаких помарок, никаких ошибок. Отныне я буду стараться и получать одни пятерки.
Как же!.. Благими намерениями…
Поезд подошел, остановился. Маша вошла в вагон, прошла до своего места.
В углу уже находился пассажир. Он читал, закрывшись книгой. Он сидел в полутьме, и Маша поначалу не обратила на него никакого внимания. Поставила чемодан на полку, села.
И обомлела.
Прямо перед ней сидел Василий Болото.
Маша вспыхнула:
— Вы?..
Болото молча смотрел на нее. Непонятно было, о чем он думает.
— Вы? — повторила Маша шепотом. И вдруг страшный гнев охватил ее. Она встала, но поезд качнуло, и Маша упала обратно на свое место. — Вы?! Вы что, преследуете меня?
Болото криво ухмыльнулся:
— Вот еще — очень надо мне вас преследовать… Я из Междуреченска уезжаю, чтоб от вас подальше быть. А вы — вот она, тут как тут! Да это вы меня преследуете… С какой такой радости вы забрались в этот поезд?
— Ни с какой… Как вы со мной разговариваете? — возмутилась Маша, но на сей раз ее гнев был уже слабее. — По какому праву? Я подала заявление об уходе, вчера это заявление было подписано, и сегодня я…
— А какого дьявола вы подали заявление об уходе? — взъелся Болото.
