(Эти строки были потом изъяты — Н.Ч.).
Не каждому дана судьба героя,
Хоть трудно женщине оставить дом,
Ушла ты партизанкою простою,
Чтоб смелой птицей реять над врагом.
(Последняя строка зачеркнута, вписана другая:
«Три трудных года билась ты с врагом» — Н.Ч.)
Судьбу твою запечатлел, запомнил:
Двенадцать пуль в бестрепетную грудь!
Да, в той заброшенной каменоломне,
Где ты мне говорила: «Не забудь!»
Ю. Софиев.
Обнаружил при раскопках гранки газеты «Советский патриот», Париж, 1946 г. rue Galliera.
39.
«Все прогрессы — реакционны, если рушится человек». Когда я напал на эту строку Андрея Вознесенского, мне показалось что поэт взял все мои мысли, всю мою взволнованность, искания, мучения, откровения моих последних лет и воплотил все в эту изумительную строчку. И с этого момента Вознесенский предстал мне совсем иным — единомышленником, соратником, сказавшим о «самом главном», о самом страшном, что присуще нашей эпохе.
Смутно, но настойчиво веду я свой спор с «дьяволом — Мыслителем»; по-прежнему прихожу на балюстраду Notre Dame le Paris, или просто стою внизу, у ночного портала, а он, подперев голову ладонями, смотрит холодно и насмешливо на меня, на Париж, на мир, на историю — один из самых ее «прогрессивных деятелей».
Ненависть моя к нему безмерна.
И кровь, восставал, швыряет мне (…)
Обломки застрявшие снов:
И ненависть крови, и ненависть веры,
И ярость во имя своей конуры,
И (…) доблести древней дары.
«Во имя, «во имя» лютуют без меры
С начала времен и до нашей поры.
«Во имя» античной доблести, «ad majoren Gloria Dei», «pro patria», «во имя любви к человечеству» и т. д. и т. п. И — убить! Убить! Убить! Убить! И хотя я вовсе не какой-нибудь «непротивленец» и вполне одобряю бравого генерала из «Трех разговоров»
В.Соловьева, покорившего башибузуков, но всем своим существом знаю, что всякое «во имя» сомнительно, когда это рушит человека, и еще знаю:
Вне человечности, без соучастья,
Вне доброты нельзя построить счастья.
И что — Доброта не только дар, но путь
Единственный из множества возможных.
И что — Бесчеловечность оправдать нельзя
Ни полуправдой, никаким «во имя».
И что XX век не только великий, но и страшный, потому что –
Двадцатый век! Он искалечил души
Насильем, ненависть и борьбой.
И еще…
Кто человечен,
Тот не смеет,
Для того невыносимо
Забыть
Ни Аушвица,
Ни Колымы,
Хиросимы!
XX век, пожалуй, он выполнял, самоотверженно и героическим, необходимую черновую работу истории, но нужно сознаться честно — часто марая не только руки, но души, и не только грязью, но и кровью, и тем самым «руша человека».
В прекрасных стихах это увидел и показал Наум Коржавин, тоже ставший мне особенно дорогим.
…Я понял,
Что борьбе отдала ты
И то, что нельзя ей отдать.
Все! — возможность любви,
Мысль и чувства и самую совесть, —
Всю себя без остатка…
А можно ли жить без себя?
И еще его слова:
Зло во имя добра!
Кто придумал нелепость такую
Даже в трудные дни,
Даже в самой жестокой борьбе,
Если зло поощрять,
То оно на земле торжествует
Не во имя чего-то,
А просто само по себе.
Вот почему «ветхий Адам» не построит нового мира.
40.
21/I 67 — отправил письмо Голенищеву-Кутузову
23/I — и Прилепскому
23/I — простой бандеролью книгу с(…) Леве (Льву Бек-Софиеву в Париж — Н.Ч.)
28/I — открытку Сосинскому
(Вырезка из книги, орфография с ятями — Н.Ч.)
Союз молодых поэтов и писателей в Париже. Сборник стихов № 2-й, 1929 г.
Юрий Софиев
***
Три сновидения владеют мною.
Три давних сна свиваются в один.
С волненьем тайным, лишь глаза закрою,
Предчувствую движение картин.
Вечерний синий и прозрачный воздух
Снов неправдоподобных, редких снов —
И призрак миротворный, призрак грозный
Тысячелетних каменных домов.
Из стиснутых — о, этот камень темный —
Нагромождений труб, домов и скал,
— Из недр земли и к небесам взметенный —
Всегда таким, мой город возникал.
И сон другой: встает перед мной
Мир скал, гранита, мрамора и глины.
Упорно в гору камень голубой
Несут строители, напружив спины.
Хоть погребут бессчетные века
Под остывающею плотной лавой
Тяжелый труд — упрямая рука
Возводит к небу остов остроглавый.
И третий сон: опять прозрачный вечер,
Голубизны небесной вечный снег,
Сползающий к долине синий глетчер
И восходящий к звездам человек.
(«И к звездам к звездам человек» — дописано рукой Ю. Софиева — Н.Ч.).
41.
(Газетная вырезка со стихами Виктора Мамченко и правкой — Н.Ч.).
Веет снегом, веет зыбко
Из заснеженных полей;
Белоснежная, улыбка (снежнозубая улыбка)
У красавицы моей;
Ее они лучевые
Часто вижу я во сне (и во сне);
Вся звучит — как ключевые
Воды в солнечной весне;
С новогоднею звездою
В косы месяц заплела,
Чтоб надежда над землею (красотою)
Счастьем-лебедем плыла;
С Новым годом — в счастье новом,
И, влюбленность не тая,
Вверх, бокал свой, с добрым словом —
(Вверх бокалы, с добрым словом)
Крепни, Родина моя! (Это Родина моя!)
Виктор Мамченко.
«Голос Родины», 1966 г. Красными чернилами — первоначальный текст, «исправленный» редакцией — рукой Виктора у нас его текст — в скобках, — H.Ч.).
(Газетная вырезка «“Признания Коха” тайна похищения янтарной комнаты приоткрывается» Ю.Пономаренко — Н.Ч.).
42.
(Газетный разворот со стихами «Одна земля, одна любовь», антология современной поэзии, где представлены: Н.Тарасов, Наум Коржавин, В. Корнилов, Б.Ахмадуллина, В. Сидоров, Р. Заславский, Т. Бек, Н. Старшинов, М. Борисова, С. Островой, Б.Слуцкий, Н. Злотников, Л.Васильева — Н.Ч.).
43.
«Употреблять в стихах слова «родина», «отечество», «Россия» считалось предосудительным, «старомодным», взятым напрокат у чуждых революционному духу поэтов. Перелистай страницы журналов и поэтических сборников тех лет. Самые разнообразные по форме и содержанию стихи имели одну общую черту: робость, когда речь шла о земле, на которой мы были рождены», А. Коваленков «Письмо старому другу», 1957 г.
В этом же письме признание, что ему «стыдновато вспоминать о кое-каких своих поступках».
— Только ли стыдновато?
(неразборчиво, французская фраза — Н.Ч.)
…Блока час настал.
Горит его магический кристалл —
Вселенской диалектики основа.
Все для большого синтеза готово!
Вот — внук того, кто Зимний штурмовал.
Любуется бессмертьем Гумилева…
Народный, разум, все ему простил —
Дворянской чести рыцарственный пыл
И мятежа бравурную затею —
Прислушайтесь: над сутолокой слов
Его упрямых, бронзовых, стихов
Мелодии все громче, все слышнее.
Это стихи Гнедич Татьяны, из № 1-го «Простора», 1967 г.
Бутовский сегодня рассказал мне, что она замечательная переводчица и поэтесса, хвалил ее перевод «Дон Жуана». Сидела во время культа. (…) в Ленинграде. Все для большого синтеза готово. И этот синтез доказывает относительность принципа партийности литературы, поэзии, вообще искусства. Подлинно великое и прекрасное несоизмеримо со злободневным. Все эти «внуки», которых я вижу, являются живым доказательством, но живое искусство всегда связано со своим временем, но всегда больше «подсобной роли», больше, чем полезный митинговый плакат, оно бессмертное свидетельство о преходящем. «Хорошо», сослужив свою службу, вряд ли перешагнет в «вечность», вряд ли останется там хорошим, а вот «Облако в штанах» и лирика М. обеспечат ему прочное место в искусстве, и это навсегда «хорошо». Помнит ли кто-нибудь Маяковского, кроме Эренбурга, сочиняющего в 1914-15 годах, падким к патриотическим лубкам:
