– Здравствуй, Вук. Я прочла это. Никаких изменений и дополнений в ход праздника я не вношу, добавила только несколько гостей. – И Рамут протянула ему папку.
Вук с поклоном принял её, взглянул на страницу с подписью и кивнул.
– Прекрасно, моя госпожа! Благодарю, что нашла время. Слышал, твоё выступление в Обществе врачей имело успех, поздравляю. Кстати, как твоё самочувствие?
Откуда он всё знал? Волна мурашек вновь дыханием сквозняка лизнула плечи Рамут. Впрочем, на то он и помощник Её Величества, чтобы быть осведомлённым обо всём, что творилось в землях Дамрад.
– Благодарю, – проронила Рамут. – Уже в полном порядке.
– Рад это слышать, – чуть приметно приподнял Вук уголки губ.
Как ни трудно было находиться под пронзительно-морозным взором этих жутковатых, всезнающих и недобрых глаз, законы гостеприимства обязывали сидевшую за столом Рамут предложить ему чашечку отвара. Она надеялась, что её занятой жених откажется, но он неожиданно принял приглашение.
– В прошлый раз я уделил тебе досадно мало времени, моя бесценная суженая. Прошу за это прощения и исправляюсь.
Янтарные отблески пламени камина таяли в глубине чашки, из которой Вук отхлёбывал отвар, не снимая перчаток. Поверх чёрного шёлка сверкал перстень с камнем глубокого тёмно-красного цвета.
– Как тебе столица, дорогая Рамут? – осведомился гость. – Если возникли какие-то затруднения – не стесняйся, я к твоим услугам.
– Благодарю, всё прекрасно, – проронила девушка, избегая встречаться с ним взглядом. – В Обществе врачей меня приняли хорошо, и с работой, думаю, не будет никаких загвоздок.
– Чудесно, – кивнул Вук, чуть дрогнув уголками пухлых, но твёрдо сложенных губ. – Я рад, что у тебя всё складывается удачно – особенно учитывая то, что тебе пришлось оставить уже налаженную врачебную деятельность в Дьярдене. Начинать на новом месте не всегда просто. Но я уверен, что ты прекрасно впишешься в столичное общество. В будущую пятницу у госпожи градоначальницы будет большой приём, и я на него зван; полагаю, это неплохая возможность и для тебя выйти в свет.
– Большие сборища народу меня утомляют, если честно. – Голос Рамут прозвучал глуховато, а под сердцем будто подрагивала холодная стальная пружина. Присутствие Вука чёрной, гнетущей тучей нависало над ней, даже дышать становилось трудно.
– Советую тебе не упускать случай, моя госпожа, – сказал Вук, белыми зубами раскусывая печенье. – Ты можешь завести полезные знакомства и продвинуть свои врачебные услуги среди самых знатных, состоятельных и знаменитых жителей города. Редко кому выпадает такая удача.
Будущий супруг был прав: мало кому из новичков, только приехавших в столицу, доводилось так легко попасть в высший свет, а уж какая это была счастливая возможность для молодого врача поправить своё благосостояние! Как ни тяготило Рамут общество Вука, но отказываться от такого удобного случая было более чем неразумно. На поприще построения своей независимости следовало использовать все средства и предпринимать какие-то шаги, а не сидеть в углу и ждать, когда всё само приплывёт в руки.
– Хорошо, – кивнула девушка. – Пожалуй, я загляну на сие собрание.
– Вот и прекрасно, тогда я заеду за тобой в будущую пятницу в семь вечера, – сказал Вук, поднимаясь из-за стола. – А теперь, увы, вынужден снова тебя покинуть: дела зовут! Благодарю за гостеприимство, был счастлив увидеться с тобой.
С этими словами Вук почтительно поцеловал обе руки Рамут и ушёл, унося с собой кожаную папку... Нет, не папку он унёс, а снял с груди Рамут тяжёлую каменную плиту, давившую на сердце леденящим грузом. Впрочем, большой радости это ей не прибавило, свадебное торжество по-прежнему маячило впереди тягостной необходимостью, но до него оставался ещё целый месяц – долгий и интересный. Это время Рамут могла посвятить работе и завоеванию своего места в этом огромном и красивом, но неприветливом и суетливом городе, пронизанном осенними промозглыми ветрами. Вспоминая Верхнюю Геницу и тётушку Бенеду, любимые горные просторы и тишину снежных вершин, молодая целительница только вздыхала.
Рамут старалась не думать о свадьбе. В Обществе она посещала все мероприятия: собрания, лекции, защиты работ, показательные операции. Это было увлекательно и познавательно, а главное – вытесняло из головы все тревожные мысли. Много работала она и с больными, провела несколько родов через разрез, используя спинномозговое обезболивание и тем самым подтвердив на деле положения из своего вступительного доклада. Ульвен написала положительный отзыв об этом способе и зачитала его на очередном собрании. Дружба между нею и Рамут крепла.
Выпала ей и парочка интересных случаев в области исправления повреждений лица. Она восстановила внешность после смачного удара большим камнем: там было не лицо, а кровавое месиво. Но Рамут справилась – поставила на место сломанные лицевые кости и залатала мягкие ткани, попутно придав очень крупному и горбатому носу пострадавшего более приемлемые размеры и изящные очертания. Ульвен вызвалась помогать, а заодно и поучиться; среди прочих сестёр по Обществу также нашлось немало желающих понаблюдать за этим напряжённым священнодействием. Волшебные пальцы Рамут стирали шрамы без следа, и после снятия повязок все были потрясены результатом. Лицо было почти как новое. Внешность пострадавшего, конечно, немного изменилась, но безобразной не была.
– Прекрасная работа, любезная Рамут, – сказала Реттгирд. – Просто блестящая. Несмотря на твою молодость, нам есть чему у тебя поучиться.
Из её уст не в пример чаще слышались суровые придирки, а похвала от неё была чем-то из ряда вон выходящим. Даже давая в целом хвалебный отзыв, Реттгирд находила, за что поругать, но в отношении Рамут до сих пор не сделала ни одного замечания. В её серых глазах сквозь дымку бакко сияли тёплые искорки, а когда осень вдруг блеснула погожим деньком, она пригласила молодую целительницу после обеда на прогулку в общественном саду.
Они шагали по шуршащему ковру из листьев, дыша острой, грустноватой свежестью. Осенняя Макша висела в небе низко, касаясь лучами пепельных локонов Реттгирд и отражаясь в её прищуренных глазах острыми звёздочками. Беседа лилась непринуждённо, широким и мощным потоком: об интересных случаях в работе, новых статьях сестёр по науке, разнообразных научных вопросах. Даже если их мнения разнились, спор не разгорался буйным костром, а тёк плавно, последовательно, доброжелательно. Обеим нравилось «прощупывать» друг друга, отыскивать точки соприкосновения и даже в столкновении острыми, не стыкующимися выступами находя некое умственное удовольствие. Чудесная погода в осеннем саду способствовала хорошему настроению, а отголоски дыма бакко стлались мягкой, ласковой дорогой, подбрасывая уму нужные слова и придавая чувствам приятную округлость. Рамут рассказывала о своём детстве, о матушке, и Реттгирд слушала с неподдельным вниманием. Слушательницей она тоже умела быть – неравнодушной, серьёзно-сочувственной.
Они прошли под ровно подстриженной вечнозелёной аркой, и лучи Макши бледными зайчиками перемешивались у них под ногами с опавшей листвой.
– Я вижу, ты подружилась с Ульвен, – проговорила Реттгирд. – Она славная, приятная в общении, в этом следует отдать ей должное. Впрочем, как врач она... скажем так, весьма средних способностей. Но это моё сугубо личное мнение.
– Она действительно очень славная, – сказала Рамут. И, вспомнив о рыженьком прыгучем создании по имение Ледрис, улыбнулась: – И дочурка у неё – само очарование.
– А вот меня ты, как мне показалось, избегаешь... – Реттгирд, сняв перчатки, завладела руками Рамут.
Прохладный ветер гнал и кружил хороводами листья, и они с сухим шорохом плясали, будто живые, по серой брусчатке дорожки. Рамут словно вернулась в детство – в то почти забытое состояние душевного трепета под взором матушки. Впрочем, взгляд Реттгирд не пугал, а вгонял её в жаркое смущение волнующим уколом в сердце.
– Вовсе нет, не избегаю, – проронила девушка, едва дыша от саднящего стеснения в груди, словно после первой затяжки бакко. – Просто... так получается.
Тёплые руки Реттгирд сжимали её пальцы мягко, но настойчиво, а ищущий, серьёзно-ласковый взор преследовал Рамут, заставляя её сердце сжиматься в комочек в уголке грудной клетки.
– Мне хочется видеть тебя как можно чаще... Говорить с тобой – это всё равно что пить чистую ключевую воду. Ум и красота в тебе соединены в драгоценный сплав, который я мало в ком наблюдала в своей жизни. А когда ты смеёшься... Ну, улыбнись же!
Реттгирд выпутывала улыбку Рамут из тенёт смущения, выманивала наружу, заглядывая в глаза, и уголки губ девушки невольно поползли вверх, а из груди вырвался тугой, как серебристая струнка, смешок. Реттгирд восхищённо воскликнула:
– О, эти ямочки! Рамут, ты... Я даже слов не могу подобрать, прости. Они просто замирают у меня на языке. Когда ты выступала с докладом, я даже ничего спросить не смогла, потому что просто любовалась тобой самым глупым образом. Я слыву спорщицей, это правда; при желании я могу разнести в пух и прах кого угодно, но перед тобой я теряю эту прославленную хватку... Я сдаюсь, Рамут. Не знаю, что ты со мной сделала, но я сама себя не узнаю.
