— Я хочу работать наравне с тобой, — горячо сказала Оксана. — Хочу, чтобы ты гордился мной.
— Я горжусь тобой и так, — пробормотал он. И вдруг его как будто прорвало: — Оксана, я боюсь! Боюсь отпускать тебя! Боюсь, что с тобой опять что-нибудь случится! Боюсь, что тебя найдут… те люди. Да, знаю, Авдеев от них откупился, но… кто их разберет! У них такие волчьи законы. И потом… вдруг ты там, в Омске, кого-нибудь встретишь…
Я сделал вид, что не слышу. Принялся жевать так, что у меня, кажется, даже уши задвигались. Но они уже не обращали на меня внимания. Накипело у них на душе, и накипело давно.
— Я никого не встречу! — резко произнесла Оксана. Теперь от ее робости не осталось и следа. Это была уверенная в себе, сильная молодая женщина, идущая к своей цели. — Да если бы и встретила — какое это имеет значение? Я — твоя жена, я буду верна тебе при любых обстоятельствах. Подумаешь, буду уезжать на пару месяцев, чтобы сдать экзамены… Зато я почувствую себя наконец человеком.
— Потом обсудим, — буркнул Степан и прекратил этот разговор.
Вечером я сказал ему:
— Степан, это, конечно, не мое дело, но ты не можешь держать жену на привязи. Она не развлекаться просится, а учиться, получать нужную специальность. А то, что ты устраиваешь, — это какое-то средневековое рабство…
— Ты ничего не знаешь о нас с Оксаной, — сказал Степан устало. — И это действительно не твое дело.
* * *
— Машина нужна, — сказал, сплюнув, Донадзе. — Пешком далеко не уйдем.
— Будем попутку ловить? — предложил Спивак.
Они вышли на обочину шоссе, всматриваясь и вслушиваясь. Уже темнело, скоро наступит ночь. Машин не было. Промчался мотоцикл и скрылся.
Спустя минут десять проехал ГАЗ-66. Дребезжал и стучал, но трудолюбиво тащился куда-то, вез грузы.
Донадзе даже не стал поднимать руку. Эта машина ехала недалеко, да и в любом случае она далеко не уедет — развалится по пути. Нет, нужно другого случая ждать.
И случай представился.
— Легковушка. — Донадзе напрягся. — Только бы остановились.
— Здесь народ добрый, — усмехнулся Спивак. — Все друг за дружку держатся.
— Вот и хорошо.
Донадзе шагнул на середину дороги, уверенно поднял руку. Легковушка остановилась. Открылась дверца, и приятная полная женщина спросила ласково:
— Куда едете, ребятки?
Договорить она не успела. Донадзе быстрым, неуловимым движением вынул пистолет и дважды выстрелил — в женщину и в мужчину, сидевшего за рулем. Стрелял в лицо, наверняка.
Потом повернулся к Спиваку:
— Помогай.
Они вдвоем вытащили убитых из автомобиля, бросили посреди дороги. Потом уехали.
Вот и всё.
ИЗ ДНЕВНИКА ДЕНИСА РОГОВА
После вчерашнего разговора со Степаном оставаться в лагере мне стало неловко, и я вернулся в город. Комендант Дора Семеновна мгновенно меня вспомнила — она из тех людей, которые вообще никого и никогда не забывают.
— В общежитие поселить не могу, — объявила она — Мест нет. Иди в гостиницу, хотя там тоже под завязку… Видал, как город-то отстроился? Ты ведь в балковом поселке первый раз жил? Ой, это так давно было… Вспоминаю — и как будто в колодец гляжу. Столько событий случилось. Я тебе знаешь что посоветую? Ты попросись на постой к одному нашему мастеру, к Векавищеву. Он человек одинокий, живет в однокомнатной квартире, за хозяйством совсем не следит. А ты бы ему и помог немного… — Она оглядела меня с сожалением, как бы сомневаясь в моих хозяйственных способностях. И правильно сомневалась. — Ну хоть следи, чтобы он вовремя обедал. А то ложится спать без ужина. Перехватит кусок хлеба с селедкой — и на боковую. Это никуда не годится, язва будет. Я тебе записку к нему напишу.
И отправился я к мастеру Векавищеву с самым настоящим рекомендательным письмом, написанным неровным почерком Доры Семеновны.
Векавищев отнесся к этому как к самому обычному делу. Поставил для меня раскладушку. Сам он спал на диване. Вечером, когда мы пили чай, поговорил со мной немного — в основном о моей работе, о том, «про что» я пишу и интересно ли мне рассказывать про жизнь других людей.
— Одни созданы для того, чтобы творить историю, другие — чтобы освещать ее, — сказал я.
Он посмеялся и ничего не ответил.
Хочу упросить его взять меня на буровую. Думаю, это вопрос времени — рано или поздно он согласится и все мне покажет. Я хотел бы своими глазами увидеть новые методы бурения, посмотреть, как изменились скважины, какие новшества появились в работе буровиков. В общем, писать с одних только слов — не согласен. Я должен быть очевидцем!
Однако события обернулись совершенно неожиданным образом.
Мы уже собирались ложиться спать, когда к Векавищеву позвонили в дверь. Вошел милиционер и с ним молодой парень, буровик.
— Чего тебе, Иван? — спросил Векавищев.
— Андрей Иванович, беда, — сказал Иван, совершенно белый. — Я там был уже и…
— Что?.. Вышка?.. — Векавищев тоже побелел, схватился за куртку.
— Нет, что — вышка… Авдеев… Оба, и Марта, и Илья Ильич… Убиты, Андрей Иванович! Нашли застреленными на дороге!
Векавищев выронил куртку на пол, перешагнул через нее, застыл.
— Что ты такое говоришь?
— Да то и говорю… Тела опознали… — Иван сел на стул и заревел, как маленький. — Надо ведь… к детям… Все боятся…
Милиционер посмотрел на меня, козырнул и произнес:
— Факт убийства Авдеева Ильи Ильича и его супруги установлен. Огнестрельное ранение. Стреляли в лицо, использован один и тот же пистолет. Очевидно, убийство совершено в целях угона автомобиля. Сейчас необходимо оповестить близких… детей. — На последнем слове голос у милиционера дрогнул.
— Я сделаю. — Векавищев поднял с пола куртку и медленно оделся.
Они вышли. Иван потащился за ними следом. А я остался дома.
Журналист обязан быть в центре событий. Но я вдруг понял, что идти и смотреть, как Векавищев сообщает детям о смерти их родителей, я не имею права.
* * *
Векавищев считал, что никому лгать нельзя. На лжи ничего доброго не построишь. Он всегда говорил правду. Говорил то, что думал, что держал на сердце. Ложь убивает, а правда — даже горькая — целительна.
Когда он прибыл к дому Авдеевых, там уже находились Буров и Галина. Галина вся распухла от слез. Буров сердито глядел в землю. Его лицо почернело от горя, глаза сделались маленькими, сосредоточенно-злыми. И оставались сухими. Ни единой слезинки.
При виде Векавищева Галина бросилась к нему.
— Андрей, слава богу, ты здесь! — Она обхватила его руками и уткнулась лицом в его грудь.
Андрей Иванович смутился. С Галиной у него никогда не получались теплые отношения. Он ее побаивался, она держалась холодновато и отстраненно. Но гибель Ильи и Марты как будто смела все препоны, отменила все былые условности. Они все — родные люди. Сроднились за долгие годы.
Векавищев осторожно обнял Галину за плечи.
— Не плачь так, Галочка, не убивайся… У тебя молоко пропадет.
— Володька уже большой, какое молоко… Да и не было молока толком… — Галина сквозь слезы рассмеялась и снова заплакала. — Господи, о чем мы говорим!
Буров сказал резко:
— Ну что, идем? Дети ведь беспокоятся, родители уже час как должны были вернуться.
— Погодите! — Галина повисла на локте у Векавищева. — Что вы скажете им? Что?
— Правду, Галя, — уверенно произнес Векавищев.
— Какую правду? — почти закричала Галина. — Ваших мамку и папку застрелили бандиты? Такую правду? Да как они жить будут с такой правдой? Витька совсем крошечный, он-то как это примет?..
— А что ты предлагаешь? Что родители, мол, уехали далеко-далеко? Так, мол, вышло, что им пришлось отправиться в командировку, из которой нет возврата? — сердито возразил Векавищев. — Не глупи, Галина. Буров, скажи ей! Война была — столько сирот оставалось… Что, им тоже рассказывали сказочки про командировку? Что Баба-яга со свастикой забрала сестренку?..
— Война давно кончилась, — сказала Галина.
— Похоже, нет, — вздохнул Буров. — Пока зло на земле не истреблено вплоть до последнего гада, не окончится и война против него.
— Что, голосовать будем? — спросила Галина горько.
— Почему бы и нет? Нас здесь трое — достаточно для первичной ячейки… Будем голосовать, — сказал Векавищев. — Я за правду. С правдой горе пережить легче.
— Горе вообще пережить невозможно, — прошептала Галина.
— Все, идем, — оборвал Буров.
