А там, за деревянными каркасами трибун, продолжал играть оркестр, пытаясь создать атмосферу праздника. Откинув назад хвосты, шли строевой рысью лошади, неся на себе подпрыгивавших в такт музыки седоков. Мерный шаг лошадиных копыт сопровождало их веселое хлюпанье по свежим холодным лужам. Вот они прошли мимо главной трибуны, у подножия которой на судейском столике стоял серебряный кубок – главный приз соревнований, после чего стали выстраиваться рядами лицом к начальству.
Гости с восхищением смотрели на это море черных барашковых папах и желтых лампас.
– Ай да казачки, ай да молодцы! – расправляя пышные усы, произнес какой-то генерал, сидевший на гостевой трибуне.
– Казаки – глаза и уши армии, – вспомнил суворовское изречение седобородый полковник с черной повязкой на глазу.
– Слушай меня-я-я! – раздался вдруг зычный голос. – Смирно-о!.. Ваше превосходительство! Гарнизон для парада построен! Помощник начальника гарнизона полковник Садовничий! – подъехав на лошади к трибуне для высоких гостей, доложил он поднявшемуся с места Хорвату. Тот сошел вниз, где ему тут же подвели коня, белого жеребца-двухлетка. Несмотря на свой преклонный возраст, генерал на удивление легко вскочил на него, оттолкнувшись от стремени, после чего под звуки марша отправился приветствовать казаков.
– Здорово, казаки! – подъехав к первой сотне, поздоровался он.
– Здра жела, ваше высокблагородие! – раскатисто прогремело в ответ.
– Поздравляю вас с началом весенних маневров!
– Ура-а-а!
И так сотня за сотней, сотня за сотней.
– Вашескородие! А что это вдруг про маневры-то вспомнили? – услышав голос начальника гарнизона, спросил ротмистра Егор. – Не было, не было, а тут на тебе…
Тот вместо ответа только пожал плечами, хотя прекрасно знал, что маневры – это только прикрытие, на самом же деле начинается последний этап подготовки к военным действиям. Вот сейчас пройдут скачки, и казачки отправятся по своим казармам готовиться к походу. Дня через два и выступят.
После разговора с Лизой Шатурову тоже стало нечего делать в городе, и он решил просить генерала, чтобы тот отпустил его в поле. Если не отпустит – уедет самовольно. Ну не может он после всего, что случилось, находиться здесь. Это ж надо будет каждый день встречаться с Лизой – так ведь сердце не выдержит. Нет, он не станет мучить ни себя, ни ее. Лучше погибнуть в бою, чем постоянно испытывать душевные страдания. Впрочем, начнись война, он бы все равно убежал на фронт. Ведь он спит и видит себя гуляющим по Невскому. А если только сидеть в тепле и вести одни разговоры – этого никогда не произойдет.
…Громкий удар колокола, и лошади тут же срываются с места. Круг – и снова звучит колокол, отбивая конец заезда. И так раз за разом.
Вот очередь дошла и до Шатурова. Нежно поглаживая шею Орлику, он выехал на старт.
– Ну, не надо так дрожать, не надо… – успокаивал он его.
С неба все также сыпал надоедливый бус. Фуражка ротмистра быстро стала мокрой. Вода текла ему за ворот, заливала лицо. Он не успевал вытирать его платком, при этом невольно бросал взгляд на трибуны. Где-то там Лиза. Болеет ли она за него или ей теперь все равно? Ведь, по сути, он теперь чужой для нее человек. Тяжело это сознавать, но факт есть факт. Ведь она же ясно сказала, чтобы он больше не питал никаких иллюзий. Потому что… Потому что она любит другого! В это не хочется верить, но ведь от правды никуда не убежишь. Он видел ее глаза – в них была такая решимость!.. А еще мольба… Да, признание далось ей нелегко, но она была честна и к себе, и к нему.
Однако он не привык проигрывать. Ему ведь и раньше случалось быть отвергнутым женщинами, но он был так настойчив, так энергичен в своих ухаживаниях, что те в конце концов сдавались. Правда, удовлетворив свое тщеславие, он сам потом их бросал. В общем, до недавнего времени жизнь ему казалась сплошной игрой, где он хотел всегда быть победителем. И так было до тех пор, пока он не встретил ту, которую по-настоящему полюбил. Поэтому он сделает все, чтобы вернуть Лизу. Но вначале он подарит ей очередную свою победу, выиграв скачки. Только вот он не чувствует прежнего куража, который всегда помогал ему побеждать.
Он пытался настроиться на борьбу, но не мог. Он снова обвел взглядом трибуны – будто бы искал кого-то. Однако лица людей выглядели такими расплывчатыми, что их трудно было угадать. Наверное, виной тому дождь, решил он, хотя понимал, что так бывает в минуты душевного дискомфорта, который не дает человеку как следует сосредоточиться.
Один за другим к старту подтягивались всадники и становились вместе с Шатуровым в линию. Бородатые вахмистры, усатые урядники, рядовые чубатые казачки… Был еще какой-то штабс-капитан, который сидел на красивом вороном скакуне, манерно расставив в стороны локти. Лицо его было знакомо ротмистру, но он его так и не смог вспомнить. Видно, не только глаза, но и память не желала подчиняться ему в этот день.
– Ну, ни пуха! – проговорил Егор, все это время державший Орлика за уздцы, и отошел в сторону.
«К черту!» – молвил про себя ротмистр и машинально взглянул в сторону главной трибуны, где находилось высокое начальство. Их серые полевые шинели наводили грусть и тоску. А ведь когда-то все было иначе…
Шатуров на всю жизнь запомнил тот теплый майский день, когда он, молодой корнет, под звуки труб и геликонов выходил на ипподромную дорожку загородной резиденции русских царей. Вот то действительно был праздник! Куда ни глянь – всюду модные парижские туалеты и огромные корзины с цветами, только что доставленными из Ниццы. Кажется, весь светский Петербург тогда собрался в Царском Селе, чтобы понаблюдать за конными состязаниями. Шатурову уж очень хотелось победить. И не только затем, чтобы получить приз из рук самого великого князя Николая Николаевича – нужно было, чтобы на него обратили внимание молодые принцессы. Нет, каких-то иллюзий на их счет он конечно же не питал. Ну, кто он и кто они? Было другое – естественное желание покрасоваться перед этими молодыми девицами, а заодно и прославить свое имя. И тут дело не в карьере. Человек, который мечтал о героической жизни, меньше думал о званиях – больше о заслуженных наградах.
Он тогда выиграл главный приз. Сам император подозвал его, чтобы пожать ему руку. Ротмистр помнит, как он стремительно взбегал по ступеням к главной ложе, чтобы быть удостоенным внимания коронованных особ. Неожиданно он запнулся и чуть было не рухнул на ковровую дорожку, выстеленную для императорской семьи, тем самым вызвав веселый смех у дочерей Николая Александровича…
Но все это осталось в прошлом. Сегодня уже нет в живых ни императора, ни его веселых задорных дочерей, да что там – нет той России, в которой он родился. Есть эта нелепая аббревиатура – СССР, – холодная и отвратительная, которая никак не вяжется с образом великой державы.
…Но вот ударил колокол, и лошади рванули с места. Нахлестывая круп гнедка, Шатуров старался с первых же секунд вырваться вперед. И это ему удалось. Теперь нужно было закрепить успех, и он начал нервно пришпоривать коня. Но каурый и так шел на пределе своих сил, а болезненные удары шпорами в бок только сбили его с шагу. На повороте он вдруг запнулся, по инерции пролетел вперед еще несколько метров, после чего тяжело рухнул наземь. Трибуны ахнули. Перевалившись через голову и сбросив седока, конь засучил копытами и попытался встать. Это было фиаско…
В это трудно было поверить – ведь Шатуров считался фаворитом и ему все прочили победу. «Бог не без милости, казак не без счастия», – ухмыльнувшись, сказал ему потом выигравший забег какой-то гуранистый казачок. Вы уж, мол, вашескородие, простите дурака за такую дерзость, но приз вам теперь не видать как своих ушей.
Он говорил правду. Чтобы попасть в финал, нужно было выиграть в предварительном забеге. Теперь все, теперь знакомые засмеют его. Скажут, вы же опытный наездник, что ж на ровном-то месте упали? Был бы конкур-иппик – тогда другое дело. Это там существует целый ряд препятствий, начиная от кирпичных и бревенчатых заборов и кончая широкими траншеями. Потому неизбежны там и падения, и различные переломы костей, а бывает, что кто-то и голову себе свернет.
– Что случилось, Серж? – когда ротмистр, опустив голову, вывел хромающего дончака с беговой дорожки, бросился к нему навстречу Болохов. Тот поднял глаза, в которых были слезы.
– А то вам не понятно… – произнес тот чужим голосом.
Болохов опешил.
– А что это ты вдруг «завыкал»? Ведь мы, вроде, давно с тобой на «ты».
Ротмистр криво усмехнулся.
– Да брось притворяться-то – думаешь, я ничего не знаю? – снимая с рук белые перчатки, с болью в голосе произнес он. – Лиза ведь мне все рассказала…
Болохов побледнел. Он уже все понял, однако пытался изобразить на своем лице что-то похожее на удивление.
