Мистер Мак-Кирк вошел в салун и заказал стакан мартовского пива.
Он бросил на стойку никелевую монету, поднял стакан к губам, пригубил, поставил стакан обратно и направился к дверям.
– В чем дело, лорд Болингброк? – насмешливо спросил буфетчик. – Вам нужна фарфоровая посуда или баккара с золотой каемкой?
– Послушайте, – сказал мистер Мак-Кирк, обернувшись и выбросив вперед горизонтально руку и подбородок под углом в сорок пять градусов. – Вы на своем месте, только когда можете подлизываться. Я раздумал пить. Что? Вы получили деньги? Так и молчите.
Таким образом, к странному настроению, овладевшему мистером Мак-Кирком, присоединилось еще непостоянство в желаниях. Покинув салун, он прошел двадцать шагов и прислонился к открытым дверям Лутца, парикмахера. Они с Лутцом были друзьями и маскировали свои чувства взаимными обидами и дубоватыми остротами.
– Эй ты, ирландский бездельник! – заревел Лутц. – Как живешь? Видно, полисмены и ловцы бродячих собак плохо исполняют свои обязанности.
– Алло, немчура! – сказал мистер Мак-Кирк. – Все скучаешь по сосискам?
– Наплевать! – воскликнул немец. – У меня душа сегодня витает выше сосисок. Весна в воздухе. Я чувствую, как она идет по лужам на мостовой, по льду на реке. Скоро начнутся пикники на островах с бочонками пива под деревьями.
– Послушай, – сказал мистер Мак-Кирк, надвигая шляпу на лоб. – Что это все дразнят меня весной? В воздухе не больше весны, чем конского волоса в диванах в меблирашках на Второй авеню. Я за теплые фуфайки и горячие оладьи.
– В тебе нет поэзии, – сказал Лутц. – Правда, еще сыро и холодно и в городе мало предвестников весны. Но есть три сорта людей, которые должны всегда прежде всех чувствовать приближение весны: это поэты, влюбленные и бедные вдовы.
Мистер Мак-Кирк пошел своей дорогой, все еще во власти непонятного ему странного волнения. Чего-то недоставало для его покоя, и он злился, потому что не знал, в чем дело. Пройдя два квартала, он наткнулся на врага, которого честь обязывала его вызвать на бой.
Мистер Мак-Кирк пошел в атаку с характерной быстротой и яростью, заслужившими ему ласкательную кличку «Тигра». Защита мистера Кановера оказалась настолько быстрой и ловкой, что битва затянулась до тех пор, пока зрители не издали бескорыстный предостерегающий крик «Бросьте! Фараоны!»
Бойцы легко спаслись, пробежав через ближайший открытый подъезд в задний двор дома.
Мистер Мак-Кирк выплыл на другой улице. Он некоторое время постоял у фонаря, глубоко задумавшись, потом обернулся и вошел в маленький книжный магазин.
Молодая рыжеволосая женщина, со жвачкой во рту, посмотрела на него замораживающим взглядом через ледяное пространство прилавка.
– Скажите, барышня, – спросил он, – не найдется ли у вас песенник, где имеется это? Сейчас вспомню, как это начинается:
Весной пойдем мы в рощу, дорогая,
И будем вспоминать о днях былых…
– У меня есть приятель, – объяснил мистер Мак-Кирк. – Он лежит со сломанной ногой и прислал меня за книгой. Он бредит стихами и поэзией, когда не может выйти, чтоб выпить.
– У нас этого нет, – ответила молодая женщина с нескрываемым презрением. – Но вышла новая песенка, начинающаяся словами:
Усядемся в старое кресло вдвоем,
Нам будет уютно при свете огня.
Нам нет смысла следовать за мистером «Тигром» Мак-Кирком в его дальнейших блужданиях в течение этого дня, до той минуты, когда он постучал в дверь Анны-Марии Доул.
По-видимому, богиня Истра наконец-то направила его шаги на верный путь.
– Это ты, Джимми? – закричала она с улыбкой, открывая дверь. (Анна-Мария не признавала «Тигра»). – Что это значит?
– Выйди в коридор, – сказал мистер Мак-Кирк. – Я хочу узнать твое мнение о погоде… честное слово…
– Ты рехнулся, что ли? – спросила Анна-Мария.
– Да, – сказал «Тигр». – Они весь день твердят мне, что в воздухе весна. Они врут? Или я?
– Боже мой! – сказала Анна-Мария. – Разве ты не заметил? Я почти что чувствую запах фиалок и зеленой травы. Понятно, их еще нет, это только такое чувство.
– К этому я и веду, – сказал Мак-Кирк. – У меня было это чувство. Я сначала его не распознал. Я думал, что это, может быть, зависть меня гложет: я недавно забрел выше Четырнадцатой улицы. Но мой Katzenjammer не говорит мне о фиалках. Он твердит мне твое имя, Анна-Мария. Только ты мне нужна. Мы станем на работу в будущий понедельник, и я буду зарабатывать четыре доллара в день. Ну, решайся, детка! Хочешь, чтобы мы были парой?
– Джимми! – вздохнула Анна-Мария и вдруг исчезла в складках его пальто. – Разве ты не видишь, что сейчас весь мир охвачен весной?
Но вы сами понимаете, чем окончился этот день. Он начался таким блестящим обещанием весенних прелестей, но к концу дня в воздухе появился холодок, и выпало на дюйм снегу, – так поздно в марте! Дамы на Пятой авеню плотно закутались в свои меха. Только в окнах цветочных магазинов можно было видеть предвестников утренней улыбки приближавшейся богини Истры.
В шесть часов герр Лутц начал закрывать магазин. Он услыхал хорошо знакомый клич:
– Алло, немчура!
«Тигр» Мак-Кирк, без пиджака, со шляпой набекрень, стоял на улице, среди снежного вихря, и дымил черной сигарой.
– Donnervetter! – воскликнул Лутц. – Зима опять вернулась.
– Врешь, немчура! – дружески возразил мистер Мак-Кирк. – Теперь весна – минута в минуту.
Трубный глас
(Перевод под ред. В. Азова)
Одну часть этого рассказа можно найти в архиве полицейского управления, другая же извлечена из конторы одной газеты.
Как-то раз, недели через две после того, как миллионер Нордкрасс был найден мертвым у себя дома, убитый грабителями, – убийца, безмятежно прогуливавшийся по Бродвею, вдруг встретился лицом к лицу с сыщиком Барни Вудсом.
– Ты ли это, Джонни Кернан? – спросил Вудс, уже пять лет страдавший на людях близорукостью.
– Я самый! – сердечно воскликнул Кернан. – Да ведь это Барни Вудс, старый Барни Вудс из Сент-Джо! Ну, брат, покажись-ка! Что ты поделываешь здесь, на Востоке? Неужели можно было доехать зайцем до самого Нью-Йорка?
– Я уже несколько лет как живу в Нью-Йорке, – сказал Вудс. – Я служу сыщиком в городской полиции.
– Ну, ну! – сказал, улыбаясь и весь сияя от удовольствия, Кернан и похлопал сыщика по плечу.
– Зайдем к Мюллеру, – сказал Вудс, – и отыщем там спокойный уголок. Я с удовольствием поболтаю с тобой.
Было без нескольких минут четыре. Отлив из контор еще не начался, и они нашли в кафе укромное местечко.
Кернан, хорошо одетый, с несколько хвастливым и самоуверенным видом, сел напротив маленького сыщика, обладавшего светлыми, выцветшими льняными усиками и косыми глазами и одетого в шевиотовый костюм из магазина готового платья.
– Чем ты теперь занимаешься? – спросил Вудс. – Ты уехал из Сент-Джо за год до меня.
– Продаю акции моего медного рудника, – сказал Кернан. – Я, может быть, открою здесь контору. Ну-ну! Итак, старина Барни теперь нью-йоркский сыщик? Тебя всегда тянуло к этому. Ты ведь и в Сент-Джо служил в полиции после того, как я уехал. Не правда ли?
– Шесть месяцев, – сказал Вудс. – А теперь еще один вопрос, Джонни. Я довольно внимательно следил за твоими похождениями с тех пор, как ты обработал это дело в гостинице в Саратоге, и я не помню, чтобы ты когда-нибудь пускал в ход револьвер. Почему ты убил Нордкрасса?
Кернан несколько минут пристально и сосредоточенно глядел на кусочек лимона в стакане виски с содовой; затем он взглянул на сыщика с неожиданной, несколько кривой, но радостной улыбкой.
– Как ты догадался, Барни? – спросил он с восхищением. – Честное слово, я думал, что я обделал это дело так чисто и гладко, что комар носу не подточит. Неужели я оставил там где-нибудь свою визитную карточку?
Вудс положил на стол небольшой золотой карандаш в виде брелока.
– Я тебе подарил его на Рождество, в последний год, когда мы проводили праздники вместе в Сент-Джо. У меня до сих пор твой прибор для бритья. Эту штучку я нашел под ковром Нордкрасса в комнате. Предупреждаю тебя, чтобы ты был осторожен в своих словах. Мы когда-то были друзьями, но теперь я должен исполнить свой долг. Тебе придется сесть на стул за Нордкрасса.
Кернан рассмеялся.
– Счастье мне не изменило, – сказал он. – Кто бы подумал, что именно старина Барни следит за мной!
Он сунул руку под пальто, но Вудс в ту же минуту приставил ему к боку револьвер.
– Убери эту штуку, – сказал Кернан, морща нос. – Я только произвожу одно исследование. Ага! Говорят, нужно девять портных, чтобы создать человека, но достаточно одного портного, чтобы его погубить. В кармане этого пиджака есть дырка. Я снял этот карандаш с цепочки на случай какой-нибудь схватки. Спрячь револьвер, Барни, и я тебе скажу, почему мне пришлось застрелить Нордкрасса. Этот старый болван погнался за мной в холл, стреляя в пуговицы на моей спине из поганого маленького револьверишки двадцать второго калибра, и мне пришлось остановить его. Старуха, та была прямо дуся. Она просто лежала себе в кровати и, не пикнув, глядела, как исчезало ее двенадцатитысячное ожерелье, и только когда я взял тоненькое золотое колечко с гранатом, доллара на три, она стала ныть, как нищая, умоляя меня оставить ей его. Я уверен, что она вышла за старика Нордкрасса по расчету. Все они трясутся вот так над какой-нибудь пустяковиной – сувениром от человека, которого любили в молодости. Всего нашлось шесть колец, две брошки и часы с цепочкой. Тысяч на тридцать.
