- Ты хочешь сказать, я разрушил ваше будущее? Ты так ставишь вопрос? Мне казалось, я предложил другое будущее - тоже, может быть, не супер, но самое лучшее для нас с тобой. Я думал «я тебя люблю» - это и есть ключ к будущему. Других ключей у меня нет.
- Да, да, конечно. Это ключ. Но сейчас я просто запуталась. Не заставляй меня делать выбор с закрытыми глазами. Я не знаю, чего я хочу и к чему готова.
Она отводила глаза, а мне больно было видеть это. Она не заслуживала унижения, которого была достойна, нет, не заслуживала.
Мне опять захотелось спросить ее: «Ты меня любишь?» Тихо, без нажима. И я знал, что сию минуту получу утвердительный ответ. Вера не умела врать - в таких вещах она не умела врать.
Но что-то заставило меня удержаться от вопроса. Я даже знаю, что именно: я привязывал бы ее и вопросом, и ответом. Я продолжал бы разрушать ее мир своими созидательными действиями. В этой ситуации, которую я только что создал своими руками, ее слова прозвучали бы не сладкой музыкой, а маленьким обещанием.
Вымаливать же обещание, опережая женское подсознание, пустое дело. Не стоило обесценивать слова, которые, по цепочке, обесценили бы чувства, а потом и само будущее. Пустота и так - вот она, всегда рядом со мной, всегда к моим услугам.
Блюз.
10
Приближался Новый год - праздник, который мне предстояло встречать в таком полном и разрушительном одиночестве (потому что Вере предстояло встречать его в кругу семьи), что меня уже сейчас начинало мучить зябкое похмелье.
Вера, словно желая про запас снабдить меня горячей нежностью, не расставалась со мной целую неделю, изо дня в день заполняя пространство и время вокруг меня. Собственно, она больше жила со мной, нежели со своим мужем. (Опять эта вездесущая дележка, черт бы ее побрал!)
Наступило 30 декабря 2006 года.
- Почему ты замкнулся? - вдруг спросила она меня.
Мы находились на кухне. Вера крошила салат, стоя ко мне спиной, а я наслаждался мягким стуком ножа, уютным светом ночничка, вмонтированного в панель над столом, и совершенно новым для меня ощущением: жить под размеренный стук кухонного ножа. Звук телевизора был приглушен, и кровавые новости не то чтобы совершенно нас не касались - они не мешали нам быть счастливыми. Я легко представлял себе Веру беременной. В этот момент у меня не было никаких проблем с будущим. Возможно, впервые за всю мою сознательную жизнь, не такую уж, кстати сказать, и долгую. Жизнь коротка, а сознательная жизнь - просто миг.
- Мне трудно ответить на этот вопрос в двух словах. Потому что я тебя люблю - такой ответ тебя устроит?
- Ты так на все мои вопросы отвечаешь. А я сейчас о другом... Скажи, чего тебе не хватает? Ведь ты живешь как хочешь. У тебя даже миксер есть, куча ножей, даже фартук. И никто тебе не мешает. Сам себе хозяин. Разве это не предел мечтаний - жить как хочешь, в свое удовольствие?
- Да, я живу как хочу. Но как хочу - это девиз слабака. Если ты живешь как хочешь, следовательно, ты не можешь жить так, как должен.
- Но ты же ненавидишь это слово - должен. Ты же сам говорил.
- Ненавижу. Но я должен его любить. Я должен хотеть, понимаешь?
- Нет. Я только понимаю, что ты катастрофически умный. И мне от этого немного страшно.
Ее слова неприятно укололи меня - прямо в то самое место, где гнездятся всякие страхи. Мне страшно не понравилось слово «страшно». Оно было ключевым во фразе.
Во всем нашем разговоре.
Пожалуй, во всех наших отношениях, если вдуматься.
Как можно было так легко обронить убийственное слово, Вера?
А как еще надо было с ним обращаться, Лев Львович? Бережно обернуть разноцветной фольгой и пустить этот свинцовый комок из пращи тебе в висок, чтобы сразить наповал?
Вера здесь не при чем, профессор. И слово не при чем. Тогда в чем дело?
Я же умный, должен знать.
И я, конечно, знал, только не хотел догадываться об этом.
- Почему ты не женился? Скажи мне, только честно.
Вера повернулась ко мне. Никакого живота, разумеется, не было. Розовый халатик (купленный специально для нее - собственно, новогодний подарок), фартук и распахнутые глаза.
- Ты никак не можешь привыкнуть к тому, что слово «честно» мы не употребляем. Просто потому, что нечестно мы не говорим. Если появляется слово «честность» - прощай, честность.
- Извини. Почему ты не женат? Это ведь странно, если разобраться. Столько женщин вокруг...
- Давай разбираться вместе с тобой. Одному мне было скучно анализировать то, почему я остался один. Я знаю, что где-то в моих джунглях есть объяснение тому, что я прав. Но оно не делает меня счастливее.
- Давай разбираться.
- Понимаешь, в чем дело, моя девочка...
- Дальше не продолжай.
- Почему?
- Потому что я уже хочу тебя. Ты сказал «моя девочка». А этого не следует делать...
Мы оставили на ней только фартук, который нам сначала не мешал, и быстро перебрались на постель. Теперь уже фартук полетел на люстру (с которой, кстати
сказать, были еще не сняты ее трусики, заброшенные моей ловкой рукой сегодня утром). Ей нравилось, когда я обнимаю ее всю, со всех сторон, обеими руками и ногами, жадно, как можно больше, так, чтобы площадь соприкосновения наших тел была максимальной.
- Вот теперь мне хорошо. Теперь я вся твоя. Можешь делать со мной все, что хочешь.
Есть вещи, которые уважающему себя мужчине не следует повторять дважды.
- Девочка моя, - сказал я.
Учащенный стук сердца был мне ответом. Я плотно обхватило ладонью ее грудь. Дыхание Веры тут же прервалось - зато тут же участилось мое. А дальше наши тела уже очень хорошо знали, что им делать для того, чтобы сладко стонали наши души.
Мне было приятно осознавать, что после тихих ужинов, подобных этому, мужу мало что достанется. С другой стороны, новогодние праздники длятся долго, очень долго. У молодой семьи будет время подумать о своем будущем, которое, конечно, планируется в постели.
Однако эти мысли не могли испортить мне сегодняшнего вечера: я был опустошен, хотя и не настолько, чтобы тут же полезть за трусиками для Веры. Еще не вечер, как говорится, в смысле, вечер еще не окончен.
Потом нам захотелось салата, который мы запивали великолепным красным сухим вином аргентинского происхождения. После этого я стал облизывать ее губы, на которых осталась полоска от вина, а потом Вера спросила:
- Так почему ты не женат?
- Видишь ли, моя любовь...
- Тссс... Полегче, полегче. Иначе я ничего не пойму из твоих разъяснений. Табу на любовь.
- Хорошо, Вера Викторовна. Как прикажете.
- Так тоже не пойдет. Слишком ласково. У меня в животе все начинает волноваться.
- Послушай, заяц, я ведь не пытаюсь...
- Все. Ты сказал «заяц»... Дальше не продолжай. Иди ко мне.
Тропическая влага оказалась именно тем, чего нам хотелось. Опустошение
трансформировалось в миг просветления, и я не мог вспомнить, что такое ревность, хотя очень хотел. Я испытывал чистую любовь.
После этого нам было все равно, о чем говорить.
- После двадцати-тридцати женщин...
- Сколько у тебя их было?
- Больше ста, наверное.
- Сколько?!
- Девяносто девять, плюс-минус десять.
- Ты сволочь, Левушка.
- Да, ангел мой.
- Продолжай.
- Так вот, наступает период, когда ты начинаешь понимать, что отношения независимо от тебя выстраиваются по одной и той же заезженной схеме: за поэтической интрижкой всегда стоят голые прагматические потребности, причем с обеих сторон. Со стороны женщины: «Удивите меня, любезный Лев, я знаю, вы это можете. А то мне невыносимо скучно жить. Меня, такую загадочную и противоречивую, мало кто способен удивить». Со стороны, гм, скажем, с моей стороны: почему бы нет, мадам (мадемуазель, коллега или кто там еще - какая разница?)? Силы у меня есть, времени в избытке, перспектив, слава Богу, никаких.
Таких женщин я называю «оконными барышнями». Они высматривают себе женихов и делают им смотрины.
- Они раскрывают тебе окно, и ты лезешь к ним в терем?
- Приблизительно так, моя прелесть.
- Значит, тебя можно было назвать «оконным витязем»?
- Такой этап в развитии мужчины неизбежен.
- Продолжай.
- Слушаю и повинуюсь. Далее, по схеме, следует развитие отношений - розовый период ухаживаний, где-то до двадцатой-тридцатой женщины пленяющий постоянной новизной. Встречи, долгие беседы (луна, соловьи, ночные фонари - рассматриваются любые варианты), флирт, непременное произведение неизгладимого впечатления, можно-нельзя, ни да ни нет - наконец, постель.
Тут, по идее, и должно бы все начаться. Но этот пик всегда становится началом скорого конца. Почему?
Потому что за всеми этими «оконными» отношениями - пустота. Заполнение жизни любовной романтикой происходит из голого прагматизма, если разобраться. Начинаешь ненавидеть любовь и все ее проявления.
И вот однажды утром мадам или мадемуазель, не суть, видит в моих глазах потухшие искорки. Золу. Пепел. Ее поведение тут же меняется, ибо я на ее глазах превратился в отработанный материал. Я перестал ее ежедневно удивлять, перестал приносить пользу - то есть доставлять удовольствие. Выражаясь языком прежних отношений, мадам испытывает разочарование. Глубокое. «Звони». «Конечно, дорогая».
