– А какое указание вы имеете в виду? – спросил он.
– Да все эти подробности: колонна, монах… Пусть господин Жакаль знает прошлое, даже настоящее – это я допускаю…
Слушая Жибасье, Карманьоль одобрительно кивал.
– …но чтобы он знал и будущее – вот что выше моего понимания, Карманьоль.
Карманьоль захихикал, показывая белоснежные зубы.
– А как вы себе объясняете то обстоятельство, что он знает прошлое и настоящее? – спросил Карманьоль.
– В том, что господин Жакаль предсказал появление господина Сарранти в церкви, ничего удивительного нет: человек рискует жизнью, предпринимая попытку свергнуть правительство; вполне естественно, что в такие минуты он прибегает к помощи церкви и всех святых. В том, что господин Жакаль угадал выбор господина Сарранти – церковь Успения, – тоже ничего необычного: все знают, что она – средоточие бунтовщиков.
Карманьоль снова закивал.
– Господин Жакаль догадался, что господин Сарранти придет, скорее всего, в полдень, а не, скажем, в одиннадцать и не в полдвенадцатого – и это можно понять: заговорщик, часть ночи посвятивший своим темным делишкам и не обладающий богатырским здоровьем, не пойдет за здорово живешь к заутрене.
Ничего необычного я не вижу и в том, что господин Жакаль предсказал: он будет стоять прислонившись к колонне… Проведя четверо суток в пути, человек чувствует усталость: неудивительно, что он прислонится к колонне, чтобы отдохнуть. И то, что он будет стоять скорее слева, чем справа, тоже понятно: глава оппозиции и не может сделать иного выбора. Все это хитро, умно, но в этом нет ничего невероятного: это можно вывести методом дедукции. Но что меня по-настоящему удивляет, что приводит меня в замешательство, сбивает с толку и обескураживает…
Жибасье умолк, словно пытаясь разгадать эту непостижимую для него тайну.
– Чего же вы не можете постичь?
– Каким образом господин Жакаль догадался, что именно у третьей колонны будет стоять господин Сарранти в определенный час, да еще разговаривать с монахом.
– Как?! – удивился Карманьоль? – И такая малость приводит вас в недоумение и омрачает ваше чело, досточтимый сеньор?
– Это, и ничто иное, Карманьоль, – отвечал Жибасье.
– Да это так же просто объясняется, как и все остальное.
– Ну да?!
– И даже еще проще.
– Неужели?
– Слово чести!
– Сделайте одолжение: приподнимите завесу таинственности и откройте мне этот секрет!
– С величайшим удовольствием.
– Я слушаю.
– Вы знаете Барбетту?
– Я знаю, что есть такая улица; она берет свое начало от улицы Труа-Павийон, а заканчивается на бывшей улице Тампль.
– Не то!
– Еще я знаю заставу с таким же названием, входившую когда-то в кольцо, опоясывавшее Париж во времена ФилиппаАвгуста; застава эта обязана своим названием Этьену Барбетту, дорожному смотрителю, управляющему монетным двором и купеческому старшине.
– Опять не то!
– Я знаю особняк Барбетта, где Изабелла Баварская разрешилась дофином Карлом Седьмым. А герцог Орлеанский вышел из этого особняка дождливой ночью двадцать третьего ноября тысяча четыреста седьмого года и был убит…
– Хватит! – вскричал Карманьоль, задыхаясь, словно его заставили проглотить шпагу. – Хватит! Еще слово, Жибасье, и я пойду хлопотать для вас о кафедре истории.
– Вы правы! – согласился Жибасье. – Эрудиция меня погубит.
Так о какой Барбетте вы ведете речь? Об улице, заставе или особняке?
– Ни о той, ни о другой, ни о третьем, прославленный бакалавр, – восхищенно взглянув на Жибасье, молвил Карманьоль и переложил кошелек из правого кармана в левый, подальше от своего спутника, не без оснований, возможно, полагая, что всего можно ожидать от человека, готового сознаться в том, что тот так много знает, и знающего, очевидно, еще больше такого, в чем он не сознается никогда.
– Нет, – продолжал Карманьоль. – Я имею в виду Барбетту, которая сдает стулья внаем в церкви святого Иакова и живет в Виноградном тупике.
– Что такое эта ваша Барбетта!.. – презрительно бросил Жибасье. – Какое ничтожное общество вы себе избрали, Карманьоль!
– Всего в жизни надо попробовать, высокочтимый граф!
– Ну и?.. – промолвил Жибасье.
– Вот я и говорю, что Барбетта сдает стулья внаем; и на этих стульях мой друг Овсюг… Вы знаете Овсюга?
– Да, в лицо.
– …и на этих стульях мой друг Овсюг гнушается сидеть.
– Какое отношение эта женщина, сдающая внаем стулья, на которых гнушается сидеть ваш друг Овсюг, имеет к тайне, которую я жажду разгадать?
– Самое прямое!
– Ну и ну! – проговорил Жибасье; он остановился, хлопая глазами, и покрутил пальцами, сцепив руки на животе, всем своим видом словно желая сказать: «Не понимаю!»
Карманьоль тоже остановился и заулыбался, наслаждаясь собственным триумфом.
Часы на церкви Успения пробили без четверти двенадцать.
Казалось, оба собеседника забыли обо всем на свете, считая удары.
– Без четверти двенадцать, – отметили они. – Отлично, у нас еще есть время.
Это восклицание свидетельствовало о том, что их беседа обоим была далеко не безразлична.
Впрочем, Жибасье казался более заинтересованным, чем Карманьоль, и потому именно он спрашивал, а Карманьоль отвечал.
– Я слушаю, – продолжал Жибасье.
– У вас, дорогой коллега, нет таких склонностей к святой Церкви, как у меня, и потому вы, может быть, не знаете, что все женщины, сдающие стулья внаем, отлично друг друга знают.
– Готов признать, что понятия об этом не имел, – отвечал Жибасье с откровенностью, свойственной сильным людям.
– Так вот, – продолжал Карманьоль, гордый тем, что сообщил нечто новое столь просвещенному человеку, как Жибасье, – эта женщина, сдающая стулья внаем в церкви Сен-Жак…
– Барбетта? – уточнил Жибасье, не желая упустить ни слова из разговора.
– Да, вот именно! Она дружит с женщиной, сдающей стулья внаем в церкви Сен-Сюльпис, и эта ее приятельница живет на улице По-де-Фер.
– Ага! – вскричал Жибасье, ослепленный догадкой.
– Догадались, к чему я клоню?
– Могу только предполагать, предчувствовать, догадываться…
– Так вот, женщина, сдающая стулья внаем в церкви СенСюльпис, служит консьержкой, как я вам только что сказал, в том самом доме, до которого вы вчера ночью «довели» господина Сарранти и где живет его сын, аббат Доминик.
– Продолжайте! – приказал Жибасье, ни за что на свете не желавший упустить ниточку, за которую, как ему казалось, он ухватился.
– Когда господин Жакаль получил нынче утром письмо, в котором вы пересказывали ему вчерашние события, он прежде всего послал за мной и спросил, не знаю ли я кого-нибудь в том доме на улице По-де-Фер. Вы понимаете, дорогой Жибасье, как я обрадовался, когда увидел, что дом охраняет подруга моей приятельницы. Я только кивнул господину Жакалю и побежал к Барбетте. Я знал, что застану у нее Овсюга: в это время он пьет кофе. В общем, я побежал в Виноградный тупик. Овсюг был там.
Я шепнул ему на ухо два слова, он Барбетте – четыре, и та сейчас же побежала к своей подружке, сдающей внаем стулья в церкви Сен-Сюльпис.
– А-а, неплохо, неплохо! – похвалил Жибасье, начиная догадываться о том, куда клонит его собеседник. – Продолжайте, я не пропускаю ни одного вашего слова.
– Итак, нынче утром, в половине девятого, Барбетта отправилась на улицу По-де-Фер. Кажется, я вам сказал, что Овсюг в нескольких словах изложил ей суть дела. И первое, что она заметила, – письмо, просунутое в щель одной из дверей; оно было адресовано господину Доминику Сарранти.
«Хе-хе! Так ваш монах, стало быть, еще не вернулся?» – спросила Барбетта у своей приятельницы.
«Нет, – отвечала та, – я жду его с минуты на минуту».
«Странно, что его так долго нет».
«Разве этих монахов поймешь?.. А почему, собственно, вы им интересуетесь?»
«Да просто потому, что увидела адресованное ему письмо», – ответила Барбетта.
«Его принесли вчера вечером».
«Странно! – продолжала Барбетта. – Похоже, почерк-то женский!»
«Что вы! – возразила другая. – Вот уже пять лет аббат Доминик здесь живет, и за все время я ни разу не видела, чтобы к нему приходила хоть одна женщина».
«Что ни говорите, а…».
«Да нет, нет! Это писал мужчина. Знаете, он меня так напугал!..»
«Неужели он вас обругал, милочка?»
«Нет, слава Богу, пожаловаться не могу. Видите ли, я вздремнула… Открываю глаза – откуда ни возьмись передо мной высокий господин в черном».
«Уж не дьявол ли это был?»
«Нет, тогда бы после его ухода пахло серой… Он меня спросил, не вернулся ли аббат Доминик. „Нет, – сказала я, – пока не возвращался“. – „Могу вам сообщить, что он будет дома нынче вечером или завтра утром“. По-моему, есть чего испугаться!»
«Ну конечно!»
«А-а, – сказала я, – сегодня или завтра? Ну что же, буду рада его видеть». «Он ваш исповедник?» – улыбнулся незнакомец.
«Сударь! Запомните: я не исповедуюсь молодым людям его возраста». – «Неужели?.. Будьте добры передать ему… Впрочем, нет! У вас есть перо, бумага и чернила?» – «Еще бы, черт возьми!
