За годы существования "Кинопанорамы" Ксения Маринина попробовала "на вкус" более сорока ведущих! В основном это были популярные артисты, включая даже таких светил, как Олег Ефремов и Юрий Яковлев. А задерживались на годы отнюдь не актеры: Каплер, Капралов, Рязанов, ваш покорный слуга, Мережко. Так что, став одной из старейших передач, "Кинопанорама" еще и побила рекорд по сменяемости ведущих. Значит, не простое это было дело...
Еще раз подчеркну, что на эту роль звали не штатных телевизионщиков, а людей со стороны - всегда занятых, имеющих в руках свое основное дело: режиссерское, писательское, то же актерское - далеко не каждый мог уделять достаточно времени и сил такому трудоемкому делу, как "Кинопанорма". Кроме этой, причины ухода могли быть и другие. Самая ясная: попробовал - не получилось. Посложнее, когда не нашелся общий язык с режиссером, с редактором, то есть с решающими в этом деле фигурами. Причин много.
И все-таки, мне казалось, частая смена ведущих для постоянной передачи - отнюдь не благо. Ведь зритель с особым доверием воспринимает предлагаемый ему передачей материал, когда его "вручает" человек, к которому он привык. Кому доверяет, с кем - ну как бы знаком.. К новой же фигуре еще надо приглядеться, привыкнуть, оценить того, кто "пришел к тебе в дом".
Сейчас ясно: запомнились те ведущие "Кинопанорамы", которые вели ее подолгу.
Итак, в качестве зрителя я был давним и жестким критиком "Кинопанорамы". И тот мне был не хорош, и другой не туда гнет, и фильм не тот выбрали, и актера не того пригласили... "Каждый мнит себя героем, видя бой со стороны".
И вдруг тот звонок: не проведете ли как ведущий выпуск "Кинопанорамы" целиком?.. Кто мог предположить, что за этим последуют несколько лет плотного сотрудничества с Центральным телевидением? Я и на этот раз, конечно, согласился.
Что, как мне казалось, говорило в мою пользу? В школе участвовал в самодеятельности - значит, думалось, какие-то артистические предпосылки должны бы обнаружиться и здесь. К своим сорока пяти сохранил вполне стандартную фигуру, по утрам бегаю. Всегда интересовался историей кино, а в его настоящем, поработав в Госкино и работая в киножурнале, вообще собаку съел. В киномире я знал почти всех, и почти все знали меня. Таковы были мои плюсы. А минусы? Наивный, я их не находил. И, помню, смело направился на первую съемку.
Дело вершилось в одном из больших павильонов Останкино, где для меня отгородили угол. Я сел за столик, нагло глянул в не включенную еще камеру, потом посмотрел на монитор, увидел собственное изображение - три четверти сзади -и чрезвычайно себе понравился. Долго устанавливали свет. Я еще не знал, что установка света у большинства операторов занимает гораздо больше времени, чем будет отпущено на мои речи. Но беда обнаружилась в другом: я постепенно стал осознавать, что ощущение счастья куда-то улетучивается. Бесповоротно. "Что я делаю?! По какому праву я здесь?!"
Ах, если бы я прислушался к своему внутреннему голосу, вскочил бы и убежал подальше от коварного искушения! Как бы резко я сократил число своих недоброжелателей! Слишком поздно понял: любой киношник был уверен, что перед телекамерой правильнее было бы посадить его. А не этого, в очках, он даже ВГИКа не кончал. Я бы тоже так рассуждал, наверное...
В те дни, когда пара-другая "Кинопанорам" в эфире уже прошла, в одном доме собрались на посиделки стареющие кинокритикессы, позвали и меня. "А ты у нас, оказывается, красавец!" - недобро констатировала одна из медведиц кинопера. Доброго отношения там нельзя было предположить даже в подтексте.
Или рассказывали: в Пицунде киношники большой группой смотрели "Кинопанораму" со мной. Смотрели и состязались в изничтожении новоявленной телезвезды. Известный латышский документалист Герц Франк долго молчал и вдруг взорвался: "Чего вы к нему привязались! Он что - педерастию пропагандирует?! Он же нормально про кино говорит!.."
С Франком, между прочим, мы ни тогда знакомы не были, ни сейчас.
Но, понятно, из павильона я тогда не сбежал, а остался мучаться сомнениями в своем праве привлекать к себе внимание. Вскоре рот мой пересох и стало стягивать губы, а руки и ноги, каменея, принялись топорщиться, не желая занимать полагающееся им естественное положение. При этом к нижней части моего лица прилипла заискивающая улыбка. Обладатель такой улыбки как бы демонстрировал окружающим свою готовность быть душечкой и обязательно им понравиться. Что было делать? Но что-либо делать было поздно. Оператор сообщил, что "пошел мотор", мягко взмахнул ладонью, и это означало, что надо говорить.
Примерно через месяц, сидя дома перед телевизором, поддерживаемый спасительным присутствием жены и малолетней дочери, я наблюдал за говорящим с экрана странным человеком в очках, который вел себя так, будто у него над ухом только что выстрелили из мортиры. При этом он криво улыбался и поминутно облизывал губы.
Передача кончилась поздно, но сразу зазвонил телефон. Мне звонили не только нынешние друзья, но и товарищи детства. Звонили те, с кем не виделся десять, двадцать, а то и все тридцать лет. Я понял, что телевидение - великое искусство, а "Кинопанораму" смотрят все. Во всяком случае, все мои знакомые. Я что-то мычал в трубку и выслушивал комплименты своему костюму, стрижке, очкам, многие просто были рады увидеть меня живым и здоровым и предлагали встретиться. Но никто даже не попытался намекнуть на то, что я превзошел Каплера или Рязанова. Все стало ясно...
В первый год содружества с "Кинопанорамой" у меня не было постоянного режиссера. Хотя был постоянный редактор - женщина, сведущая в кино, преисполненная энтузиазма, но крайне самонадеянная и потому стремившаяся всех заменить собой. Это сильно усложняло жизнь. Без режиссера-мастера ведущему плохо. Ведь режиссер, особенно на первых порах, - наставник. Помню, один из асов телевидения заметил в тот мой период: "С вами никто не работает..." И он был прав. Не зная нашей "внутренней кухни", он все понял по экрану.
Но, тем не менее, привыкание к камере продолжалось, и продолжался процесс самоанализа ради самосовершенствования, благо, судя по всему, выгонять меня пока не собирались. Я понял, например, что перед камерой нельзя притворяться, нельзя играть, "создавать образ" - умного или обаятельного, сдержанного или рубахи-парня, всезнайки или кокетливого простачка, юмориста или, скажем, скептика. Надо быть тем, кто ты есть на самом деле и не пытаться натягивать те или иные личины. Ты не должен быть "сам не свой", когда даже родственники тебя не узнают. Сумеешь стать именно собой, тогда и решится вопрос: имеешь ты право маячить на экране перед всем честным народом или нет. То есть задача здесь, как я понял, прямо противоположна актерской: актер считается тем лучше, чем дальше уходит в существо предложенного ему стороннего образа (вплоть до внешнего перевоплощения), ты же не должен "играть", если претендуешь быть "ведущим".
Экран быстро разоблачит твои самодеятельные потуги на актерство и станешь "ничего не знача" "притчей на устах у всех", что, как известно, печально.
Так я размышлял. Но рецептов своих никому не навязываю. Достаточно того, что мне они, кажется, помогали. А вообще-то у всех все происходит по-разному. Когда своими соображениями поделился с Рязановым, он пожал плечами - у него были свои проблемы. И он их преодолевал по-своему...
Наблюдая за людьми, хорошо чувствующими себя на ораторской трибуне, любящими выступать (Сергей Герасимов, например, мог говорить на любую тему и подолгу; расцветал на трибуне Ролан Быков), я вижу, что есть в них черта, которой мне лично всегда не хватало, - апломб! Без апломба, без уверенного напора - нельзя. Даже если извергаешь банальности. Особенно, если извергаешь банальности. Согласитесь, если оратор не нравится сам себе, сомневается в нужности, самоценности того, что говорит и как говорит, то и самое доброе, умное, важное он не донесет до слушателей с той мерой яркости и убедительности, которая необходима.
"Самоедство" и как следствие скованность тела и мыслей перед камерой - то, от чего я стремился избавиться. Кинопанорамщики, как могли, мне помогали.
В течение следующего, второго, года пребывания в "Кинопанораме" посчастливилось сотрудничать с режиссером Майей Рудольфовной Добросельской. "Добро" совсем не случайно вошло в ее фамилию! Сама интеллигентность, умная, предупредительная, она не упускала ни одного момента, чтобы поддержать, ободрить, даже восхититься. Бывшая актриса, в прошлом служила чуть ли не во МХАТе, она, тем не менее, была полностью лишена внешнего апломба, держалась тихо, говорила в полголоса и не столько указывала, сколько советовалась. Я уже признавался, что люблю, когда меня хвалят, и люблю тех, кто хвалит. Что поделаешь, если действительно от похвалы силы прибавляются, а от хулы меркнут! Добросельская смотрела на меня восторженно, и - это была главная ее помощь. Именно тогда, наконец, почувствовал, что говоримое мною для экрана не всегда лишено смысла, что я что-то знаю и чем-то могу быть интересен.
