— Что за помощь? — глухо спрашиваю я.
Он тянется в передний карман и вытаскивает кусочек сложённой пополам бумаги, держа его двумя пальцами.
— Это номер моего психолога. — Я безучастно смотрю на него, пока он качает им, — возьми его. Позвони ему. Запишись на приём. Пожалуйста.
Я колеблюсь. Моя гордость умоляет отказаться.
— Бригс...
— Нет, — говорит он. — Ты хочешь, чтобы сила тяжести забрала тебя обратно на дно? Ты хочешь, чтобы то, что случилось с Кайлой, случилось с кем-то ещё? Хочешь потерять свою организацию, свою карьеру, потому что, я гарантирую, все это случится с тобой, если ты прямо сейчас что-нибудь не сделаешь.
— Это своего рода вмешательство, — бормочу я, но беру бумажку.
— Так и есть, — говорит он мне. — Нашим родителям не стоит знать об этом, это лишь между нами. Но мне надо знать, что ты позвонишь ему. Я бы посмотрел, как ты делаешь это прямо сейчас, но я не твоя чёртова нянька, я тебе доверяю, да.
Он поднимается на ноги.
— Я также надеюсь, ты заглянешь в реабилитационный центр. У них отличные условия для спортсменов. Они осторожны. И знаешь, в этом нет ничего зазорного. Не заставляй меня петь тебе песню Эми Уайнхаус. — Он кивает мне. — Я буду на связи. Заставь тренера вернуть тебя на поле. Ты нужен им.
И на этом он уходит, оставляя меня сидящим на диване.
— Что думаешь об этом, Лионель? — спрашиваю я его, держа бумагу. Он обнюхивается ее, затем понимает, что она неинтересная и снова засыпает.
Я уже бывал в центре реабилитации, но психолог это совсем другое дело. До сих пор все мои рецепты выписывались врачами команды. Расскажите о своих проблемах, вот вам пилюли, чтобы это исправить, бум, вы готовы.
Но психолог вытащит на поверхность каждую уродливую деталь вашей жизни. Я не думаю, что достаточно силён, чтобы пережить это, я и так сталкиваюсь с этим в своих ночных кошмарах.
Хотя я не сбрасываю подобное со счетов. Для этого я слишком уважаю Бригса. Я поднимаюсь и вешаю бумажку на холодильник, под магнит, так чтобы она каждый день попадалась мне на глаза, пока я, наконец, не наберусь мужества что-нибудь сделать.
***
Завтра игра номер два и я знаю, Алан выпустит меня на поле. Я и нервничаю и одновременно чувствую облегчение. Я не хочу облажаться, но я так рад, что период ожидания закончен. С уходом Кайлы я везде вижу ее призрак, преследующий меня, так что мне надо что-то ещё, что заставит меня продолжать, толкнет меня на правильный путь.
Тем не менее, мне нужно услышать ее голос. Лишь на минуту. На все смс и звонки, которые я совершал, она едва отвечала, ответы были посредственными и я хочу от неё большего. Мне нужно быть там с ней. Я не могу себе представить, что она сейчас переживает.
Я звоню ей. У меня время в районе обеда, значит у неё уже утро.
И как обычно гудки, гудки и снова гудки.
Я уже готов повесить трубку, как она отвечает:
— Алло?
Звук ее голоса почти ломает меня.
— Кайла? — говорю я. — Это я. Лаклан.
— Я знаю, — безэмоционально говорит она. Она шмыгает носом, и я задаюсь вопросом, плачет ли она?
— Ты в порядке? — спрашиваю я. — Как мама?
— Она...она все ещё в коме.
— Дерьмово, лапочка. Мне жаль. Я пытался до тебя дозвониться...
— Знаю. Я много времени провожу в больнице, а они не очень приветствуют использование телефонов
— Это нормально, я понимаю, — я делаю паузу, упираясь кулаком в лоб и закрывая глаза. — Просто...не представляешь как приятно слышать твой голос. Я скучаю по тебе. Так сильно.
Так сильно, что у меня жжет в груди от этих слов.
Слышу, как она сглатывает.
— Угу. Я тоже по тебе скучаю. — Ее голос такой хрупкий словно стекло, словно она на самом деле не верит в то, что говорит. Но я все же цепляюсь за это. Она скучает по мне.
— Я...я постоянно думаю о тебе. Ты знаешь. Я люблю тебя, — шепчу я.
Но между нами лишь тишина, раскинувшаяся на океан.
Я продолжаю, не в состоянии справиться с этим.
— Я знаю, я действительно напортачил, лапочка, но...
— Лаклан, — устало говорит она. — Это не важно.
— Нет. Это важно. Ты важна. Я меняюсь, клянусь, я знаю, что у меня проблемы.
Она сердито ворчит.
— Да, у тебя проблемы. Но у меня тоже есть проблемы. Моя мама в чертовой коме. Прости, если сейчас я не хочу слушать твою печальную историю.
Ауч.
Ни один удар в регби не ранил так сильно как это.
— Хорошо, — неровно говорю я. — Мне жаль.
— Я знаю, — говорит она. — Послушай, я должна идти. Я собираюсь обратно в больницу. Я просто...понимаешь, теперь это моя жизнь? Просто жду, что будет дальше.
— Я мог бы приехать, — говорю я ей. — Я могу помочь.
— Нет, ты не можешь помочь, — быстро говорит она. — Ты не можешь помочь даже самому себе. Оставайся там, где тебе и следует быть. Ладно. Послушай, прямо сейчас я просто не могу иметь с тобой дело, разбираться с тем, кем мы были, пожалуйста, просто...не звони мне больше. И не пиши. Я в состоянии справляться лишь с одним горем.
Я чувствую, как последняя частичка надежды во мне съёживается в комок, сдуваемая холодным ветром, и никогда не вернётся.
— Пока, Лаклан, — говорит она.
Я не могу даже пошевелить губами, чтобы ответить. Она вешает трубку и все, что у меня было связано с ней, незамедлительно обрывается. Я могу чувствовать это, эти раны глубоко внутри.
Я на самом деле потерял ее.
Свою любовь.
Я встаю, хватаю кошелек и ключи и ухожу.
Иду в ближайший магазин, беру бутылку виски, затем иду и сажусь в парк напротив квартиры. И сижу там несколько часов.
Я выпиваю почти половину чертовой бутылки.
Когда я просыпаюсь, я все ещё на скамейке и какой-то мужик пытается украсть мою обувь. Я бью его, хватая за лицо, и он убегает по траве, перепрыгивая через забор.
Я неуверенно поднимаюсь на ноги, оставляю бутылку, и каким-то образом мне удаётся проникнуть в свою квартиру.
Когда я снова просыпаюсь, то лежу на животе в коридоре.
Рядом со мной лужа рвоты.
Моей рвоты.
Несколько кучек дерьма и моча тоже рядом.
К счастью, это не мое. Прошлым вечером я не выводил бедных Эмили и Лионеля на прогулку.
Нет, вместо этого я сделал такое благородное дело и упился в хлам, убиваясь горем, что Кайла оставила меня с нескончаемым потоком виски.
Я больше не могу так поступать.
Бригс прав. Так я не верну Кайлу, да и, вероятно, я так или иначе не верну ее, но однажды, если мне только снова выпадет шанс, я не могу снова все просрать.
Я не могу больше гробить свою жизнь.
У меня есть мои собаки. Мои друзья. Брат. Семья.
У меня есть такие прекрасные, замечательные аспекты моей жизни, а ведь когда-то я был лишь малышом с плюшевым львом.
У меня не было ничего, и я многого добился.
И посмотрите где я теперь, напиваюсь, жалею самого себя, пытаясь просто бросить все это.
Я медленно поднимаюсь с пола.
Убираю дерьмо.
Веду собак на очень, очень долгую прогулку, практически до побережья и обратно.
Я выговариваю им все, что накопилось, извиняясь, привлекая взгляды прохожих, как происходит всегда, когда я разговариваю с собаками, но мне все равно. Им надо это услышать. А мне надо избавиться от этой тяжести в груди.
Когда я возвращаюсь обратно домой, то иду прямо к аптечке и на короткий миг чувствую, как меня охватывает чувство вины, угрожая снова сделать слабым, и Перкосет зовёт меня по имени, предлагая веревку, так же как прошлой ночью протянул мне верёвку скотч.
Но, оказывается, веревка ничем не отличается от петли.
Я принимаю таблетки и, хотя их осталось совсем немного, опустошаю пузырёк и смываю их в унитаз.
Затем направляюсь на кухню, хватаю номер телефона с холодильника и, прежде чем начну сомневаться, записываюсь на приём через несколько дней. Администратор так же достаточно любезен, предлагая мне реабилитационную клинику для краткосрочного пребывания, где я могу остаться на выходные, так что это не помешает играм.
Есть люди, с которыми мне нужно поговорить. Джессика и Дональд. Алан. Амара и Тьерри. Я должен быть с ними откровенен, так же, как был со мной Бригс. Они должны знать, что происходит в моей жизни. Должны знать, что я не в порядке, у меня не все хорошо, и мне нужно так много любви и поддержки от них, сколько я могу получить. Я хочу сделать это для себя, но я не могу сделать это в одиночку. Я делал это один слишком долго. И этого не достаточно.
Теперь я знаю, кем я хочу быть.
Все ещё собой.
Просто лучше.
Глава 28
КАЙЛА
Прошло три недели.
Она в коме, она недоступна уже три гребаных недели.
Моя жизнь превратилась в ад, но я даже представить не могу, что переживает она, где она в этом мире в таком безнадежном, безжизненном состоянии. Я могу лишь надеяться, что где бы, как бы, в каком бы подвешенном состоянии она не находилась, мой отец держит ее за руку. Я знаю, чем сильнее он её держит, тем меньше вероятность, что она вернётся к нам. Но, в то же время, я не могу вынести мысли о том, что она одна, потерялась внутри себя.
