– Понимаю. Ваше сознание ушло в небо. Но как получилось, что вы еще живы?
Если бы призрак на крыше здания Фудзё нес его в себе, вы бы уже были мертвы от руки
Шики.
Да, я и сама не могла понять, почему.
Та девушка… кажется, ее звали Шики. Как же она смогла пронзить меня? Ведь моя
парящая в небе ипостась не могла коснуться материальных предметов, но в обмен и сама
оставалась недосягаемой для всего вещественного. Но эта девушка убила ее, словно
реальное, живое тело.
– Ответьте мне. Та Фудзё Кирие, что парила в небе – это были действительно вы?
– Нет. На самом деле – нет. Та «я», что парила в небе, давно оставила ту «меня», которая могла на небо лишь смотреть. Она улетела прочь. Меня бросила даже я сама.
Женщина подняла брови. Впервые на ее лице возникли следы каких-то чувств.
– Получается, ваше сознание не разделилось надвое. Был кто-то еще, кто дал вам, помимо одного вместилища души, новый сосуд. И вы контролировали два тела одним
рассудком? Оказывается, все было совсем не так, как казалось.
21
Я не могла не согласиться.
Забыв о жалком положении своего реального «я», я смотрела на мир с высоты
новыми глазами. Но ни одна из нас так и не смогла ступить ногой на твердую землю, и
мы лишь бессильно и бесцельно парили в вышине. Мир за окном больничной палаты
отверг меня – и я не могла больше стать его частью, как бы ни жаждала этого.
В итоге, мы все же оказались крепко связаны.
– Теперь понятно. Но разве вам недостаточно было грезить внешним миром? Не
думаю, что стоило позволить тем девочкам падать.
– Девочкам?.. Ах, да. Тем девочкам, которым я так завидовала. Им не
посчастливилось. Но я ничего не делала – они упали сами.
– Ваша ипостась на вершине здания Фудзё была скорее энергией, сгустком
виртуальной воли. И вы это использовали, верно? Всех этих девушек с самого начала
отличала способность к полету. Даже если она присутствовала лишь в виде образов в их
сознании – хотя в некоторых могла быть и настоящая сила. Люди, летающие во сне, не
так уж редки, хотя это почти никогда не приводит к неприятностям. Почему? Потому, что
они делают это только во сне и не посягают творить подобное во время бодрствования, в
здравом рассудке. Находясь же в бессознательном состоянии в своей кровати, они не
могут причинить вреда ни себе, ни другим. Погибшие девушки отличались от обычных
людей. Не будем вспоминать Питера Пэна, но гораздо легче летать во сне в детстве.
Может быть, одна или две из них действительно парили во сне, а остальные лишь грезили
о полете. Но вы заставили их непрерывно думать о полетах. Вы смогли заронить в них
неистовую жажду, дали ощутить наяву тот безграничный восторг и освобождение, что
сопровождает полеты в грезах. В результате они ощутили себя способными парить. И они
были правы… но – только в бессознательности. Ведь летать лишь с помощью слабых
человеческих сил очень трудно. Даже я бы не смогла проделать это без метелки. Шанс
взлететь, находясь в сознании, очень низок. А они попытались повторить видения из
своих грез. И случилось то, что и должно было случиться – девочки рухнули вниз.
– Да, они парили вокруг меня. Я надеялась, что они станут моими друзьями. Мне
было очень больно узнать, что они лишь плавают, как рыбки, не замечая меня. Ведь в них
не осталось сознания – они ничего не понимали и не воспринимали. И тогда я подумала, что, проснувшись, придя в себя, они все же осознают мое присутствие, и мы сможем
поговорить. Только по этой причине я…
– Вам холодно? Вы дрожите.
Голос посетительницы был холодным и жестким, как пластик.
Дрожь не ушла, даже когда я обхватила себя руками. Жалкая картина.
– Позвольте мне спросить еще кое-что. Почему вы так жаждали неба? Ведь вы
презирали внешний мир целиком, без остатка.
Наверное, потому…
– Небу нет конца. И я подумала, что если улечу так далеко, как только смогу, то
найду мир, который не захочется ненавидеть и презирать. Если бы я только смогла…
– И у вас получилось? Найти такой мир?
Меня трясло так, что уже начали выстукивать зубы. Глазам сделалось горячо.
Я смогла лишь еле заметно кивнуть.
– …Каждую ночь, засыпая, я страшилась, что не увижу следующего рассвета, что
не доживу до завтра. Я знала, что мне могло просто не хватить сил вернуться из
дремотного забытья.
Дни были, как туго натянулась струна, резонирующая страхом смерти. Но, может
быть, именно поэтому я остро чувствовала себя живой. Ощущение подступающей смерти
было единственной реальностью, на которую я могла опереться. Превратившись в пустую
оболочку, точно сухую сброшенную шкурку цикады, я наслаждалась чувством жизни
перед лицом неминуемо подступающего конца. Все верно. Смерть стала для меня гораздо
ближе и роднее жизни. Свободно лететь, без границ, без преград… лететь, куда захочу.
22
– И вы выбрали моего мальчишку спутником в смерть?
– Нет. Тогда я еще не потеряла надежды, я еще не знала… Я цеплялась за жизнь и
жаждала летать в этом мире. В мире живых. Я… надеялась, что смогу… вместе с ним…
– У вас с Шики много общего. Вы обе метались, ища избавления… и выбрали
Кокуто. Хотя в том, чтобы искать счастье жизни, ощущение причастности к жизни в
другом человеке, нет ничего плохого.
Кокуто. Вот в чем дело. Та девушка, Шики, пришла вернуть его обратно. Мой
спаситель оказался и моей смертью. Какая ирония. Но я не чувствовала горечи сожаления
от этой мысли.
– Он – настоящий ребенок в душе. Такой прямой и ясный. Он смог бы полететь
куда угодно, если бы поверил, если бы попытался… Я хотела, чтобы он взял меня с
собой.
Глазам снова сделалось горячо. На руку капнуло. Я… плакала?
Печаль стиснула мое сердце. Если бы я действительно смогла уйти с ним, оставить
за спиной опостылевшие стены… я была бы счастлива? Кто знает– ведь это была лишь
мечта. Мечта из разряда тех, что никогда не воплощаются в жизнь. Именно потому они
так прекрасны и заставляют сердце сжиматься, а слезы капать сами по себе. Единственная
мечта, которая у меня появилась за эти годы.
Гостья задумчиво покачала головой:
– Но небо не притягивало Кокуто к себе. Странно. Чем больше человек жаждет
полета, тем дальше он от него, и наоборот. Какая ирония.
– Вы правы. У людей есть множество вещей, которые им не нужны. Я же могла
лишь неподвижно парить в небе, не в силах сдвинуться и полететь. Все силы уходили на
то, чтобы оставаться плавать в пустоте.
Жжение в глазах исчезло. Возможно, навсегда. Так же как и зрение.
Мне осталась лишь лихорадочная дрожь.
– Простите, что побеспокоила, – поднялась гостья. – Последний вопрос – что вы
теперь собираетесь делать? Я могу излечить невидимую рану, которую нанесла вам
Шики.
Я лишь молча покачала головой. Женщина слегка нахмурилась.
– Понимаю. Есть два пути к спасению. Бегство в никуда, без цели. И искупление.
Первое можно назвать парением, второе – полетом. Каждый сам решает, какой путь
избрать, когда его поведет за собой взгляд с высоты. Но выбирать, руководствуясь лишь
терзающим чувством вины – неверно. Не грехи должны определять ваш дальнейший
путь. Их следует терпеливо нести по тому пути, который вы сочтете правильным.
Гостья повернулась и вышла. Не назвав мне своего имени. Но я знала, что в этом
не было необходимости.
Она знала, какой путь я изберу, с самого начала.
Ведь мне был недоступен свободный полет. Только парение.
Я была слишком слаба, чтобы искупить свои грехи, так, как она сказала. И я не
могла одолеть искушения. Искушения, которое я ощутила вместе с той вспышкой света.
Вспышкой, ослепившей меня, когда сталь пронзила сердце. Головокружительный
водоворот смерти и четкий пульс жизни, смешавшиеся воедино. Я думала, что мне
больше ничего не осталось. Но это была неправда: во мне осталась еще одна простая и
внятная вещь.
Смерть.
Страх, который заставлял меня трепетать, пробегал ледяными коготками по
позвоночнику. Познать ужас смерти, чтобы ощутить счастье жизни. Все немногое, что
мне еще осталось. За все, от чего я отказалась, все, что миновало меня стороной. Но я не
могла и мечтать о стремительной и сверкающей смерти, подобной той, что я испытала
прошлой ночью. Та смерть пронзила меня, словно молния. Стремительно и остро, точно
игла. Или меч.
23
И мне бы хотелось повторить это чувство. Так близко, как только возможно.
Осталось еще несколько дней, чтобы подумать и выбрать. Хотя уже сейчас я осознала
неизбежное. Я решила.
