Рассматривая картины, в чем не было ничего подозрительного, он прошел по зале на несколько мгновений задержался у статуи богини Ромы рядом с Вителлием и, возвратившись, сказал:
— Между прочим, даже шлем на голове этой римской богини наш — коринфский. И хоть к нему прилеплены крылышки опять-таки нашего Гермеса, или их Меркурия, боюсь, что сегодня нам отсюда не улететь!..
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Паллант.
— Лишь то, что я оказался прав. Афер, действительно, решил погубить нас.
— Но как? Каким образом?! — забывая об осторожности, воскликнул Каллист.
— В том-то и беда, что Вителлий сам не знает как! — развел руками Нарцисс. — Афер осторожен и до конца не раскрыл своих планов даже своим товарищам. Вителлий правда сказал, что во время приема должен появиться некий должник Афера, который сделает что-то такое, что поможет этим негодяям снова превратить нас в рабов!
— Нас? — не поверили вольноотпущенники.
— В рабов?!
— Уж лучше цикуту… — прошептал Каллист.
— Затем Вителлий попросил запомнить оказанную нам услугу, и мы расстались! — закончил Нарцисс.
— Проклятье! — сцепил кулаки Паллант. — Обладать сотнями миллионов сестерциев и не иметь никакой возможности спасти себя! То-то возрадуются мои должники…
— Постой! — схватил его за локоть Нарцисс. — Ведь у нас тоже они есть! Припомните, — с надеждой оглядел он подавшихся к нему эллинов, — у кого есть должник, который готов пойти на все, чтобы спасти от нищеты свою семью? Слышите — на все!
— Ну, у меня есть… — глухо проронил Каллист.
— Кто он? — живо спросил Нарцисс.
— Обычный разорившийся всадник — Гней Салинатор.
— Прекрасно! — обрадовался Нарцисс. — В этом Салинаторе — наше спасение! Каллист, беги, разыщи его…
— Но цезарь сразу заметит мое отсутствие, да и сенаторы могут заподозрить неладное! — возразил Каллист.
— Тогда ты, Полибий! — не слушая дальше, обнял за плечи стоящего рядом вольноотпущенника Нарцисс. — Найди этого всадника, скажи, что он записан на прием к цезарю — это я возьму на себя. Затем от имени Каллиста пообещай ему прощение всех его долгов и еще награду в миллион сестерциев, если он придет сюда с кинжалом за пазухой…
— Охрану я беру на себя — его не станут обыскивать! — торопливо добавил Паллант.
— И?.. — настороженно спросил Каллист, протягивая тут же написанную расписку.
— И?! — в ужасе вскричал Полибий.
— Не беспокойтесь, цезарь останется цел и невредим, это уже мы все берем на себя! — положил ему руку на плечо Нарцисс. — А вот от того, как быстро придет Салинатор, зависит теперь все!
Он проводил глазами направившегося к двери Полибия и, повернувшись к землякам, сказал:
— Вот и мы стали ничем не лучше римлян!
— Увы! — подтвердил Паллант. — Как любят они говорить — учиться дозволено и у врага!
Как никто другой из эллинов знавший римские пословицы, он хотел добавить что-то еще, но в этот момент двери распахнулись, и на пороге появился привратник.
Зардевшись от удовольствия лишний раз выказать свою близость к цезарю, императорский раб поднял трость с таким видом, словно от этого зависела судьба государства.
— Император Тиберий Клавдий Цезарь Август! — торжественно провозгласил он, и в залу, заботливо поддерживаемый лекарем Ксенофонтом, в пурпурной тоге, расшитой золотыми пальмами, вошел Клавдии.
Глава IV. СРЕДСТВО БОЖЕСТВЕННОГО АВГУСТА
При появлении императора вольноотпущенники замолчали и, словно по команде, застыли в почтительном, но вместе с тем не унижающим их достоинства поклоне. Сенаторы же, напротив, рванулись вперед и, стараясь опередить друг друга, восторженно закричали:
— Да здравствует цезарь!
— Да хранят тебя бога для твоих, преданных друзей!
— Для римского народа!
— Для народов всей земли! — последним воскликнул Вителлий Старший и победно оглядел примолкших сенаторов: мол, кто теперь сможет пожелать цезарю больше, чем я? В ожидании, как минимум, благосклонной улыбки, он перевел глаза на Клавдия и закусил губу.
Тяжело опиравшийся на руку Ксенофонта император был на редкость хмур и озабочен. И хотя на каждое приветствие Друзей он отвечал обычным кивком, старый сенатор сразу заметил, что все их старания оставили Клавдия совершенно равнодушным.
Заметил это и Нарцисс. А так как от подкупленного привратника ему было известно поведение цезаря за завтраком, этот необычайно хитрый и проницательный эллин сразу смекнул, что надо делать. Как только Клавдий поравнялся с группой вольноотпущенников, он поклонился еще ниже и чуть слышно шепнул:
— И да помогут тебе боги снова заняться писанием ученых трудов…
Клавдий остановился, словно налетел на невидимую преграду. Недоверчиво повел головой, силясь понять: не ослышался ли? На самом ли деле было произнесено то, что так удивительно совпадало с его мыслями?
Сдавленно охнул позади Нарцисса вольноотпущенник Гарпократ. Тяжело задышал, как никто другой знавший, на что способны цезари в гневе, Каллист.
— Мало нам Афера — сам погубить нас захотел? — потянул Нарцисса за плащ не на шутку встревожившийся Паллант.
Но Нарцисс знал, что делал. Наблюдая исподлобья за Клавдием, он видел, как загораются жизнью его глаза, наливаются силой пальцы, и благодарил судьбу, что она послала ему путь к сердцу цезаря, а там, как знать, быть может, и власти над Римом…
«Разумеется, если только сегодня нас не погубит Афер! — с досадой вспомнил он. — Теперь вся надежда на быстрые ноги Полибия и должника Каллиста».
Он поднял глаза и увидел, как император оттолкнув руку Ксенофонта, сам взошел на помост.
Сенаторы дружно подались за ним. Эллины не осмелились приблизиться к цезарю без приглашения, и он обвел вопросительным взглядом своих римских друзей: по-свойски — на правах тестя — улыбнувшегося ему Силана[21], непривычно молчаливого Афера, не без сожаления поглядывающего на императорское кресло Гальбу, наконец, Вителлия Старшего, который изо всех сил старался понять, чего именно хочет цезарь…
«Не то! Не то!.. — с досадой отметил он про себя, — А не Сенека ли сказал это? Он сам пишет трактаты, и кому как не ему дано понять меня?..»
Клавдий с надеждой взглянул на философа, но, прочитав усмешку в уголках его губ, отвернулся от римлян и впился глазами в вольноотпущенников:
— Ну?..
Перед ним стояли бывшие рабы, отпущенные на свободу теми же сенаторами, а может, даже всадниками или купцами, и все еще зависимые от своих бывших господ. И его собратья по высшему сословию трижды были правы, укоряя за то, что он приблизил к себе людей, стоящих по своему положению ниже самого бедного в Риме плебея! Но что ему за дело, если эти люди — эллины: плоть от плоти боготворимых им с детства Гомера, Геродота, Фидия. Никто из них не назовет его любимое дело постыдным занятием, а он сейчас был готов осыпать золотом, одарить безграничной дружбой любого человека, который повторит то, что он только что слышал.
И Нарцисс понял это. Он выпрямился и, не обращая больше внимания на сенаторов, громко сказал:
— Да помогут тебе боги написать твою великую историю этрусков!..
— Что?! — гневно перебил его Гальба.
Охнул, теперь уже открыто, Гарпократ. Уставился в пол, боясь даже дышать, Каллист. Лишь Паллант, не потерявший самообладания, с интересом посмотрел на Нарцисса.
— Ты хочешь, чтобы цезарь променял государственные дела на историю варваров, разгромленных нашими предками? — брызжа слюной, закричал Силан.
— Это просто издевательство над особой цезаря! — заволновались римляне.
— Самое настоящее оскорбление императорского величества, за которое нужно немедленно сбросить с Тарпейской скалы!
— Цезарь! — выступив вперед, со свойственной ему прямотой предупредил Гальба. — Прикажи страже наказать этого бывшего раба, или я сам заставлю его уважать римские обычаи!
Клавдий жестом остановил разгневанного сенатора, и Нарцисс спокойно докончил:
— … А также историю вашего великого Рима, Карфагена, Египта, Сирии и вообще, как верно заметил достойнейший Луций Вителлий, историю народов всей земли!
— Да ниспошлют тебе для этого боги здоровья и сил! — торопливо добавил Паллант, поняв вслед за Нарциссом, что одолеть сенаторов можно, только играя на этой, главной струне огромной безвольной лиры, имя которой — Клавдий.
— Спасибо, друзья мои, за то, что вы так понимаете своего цезаря! — растроганно пробормотал император и, переходя на язык Гомера, приветливо улыбнулся: — Разделите хоть несколько труд с ним жестокий![22]
— Несколько? — переспросил Силан и, закрывая собой Клавдия от эллинцев, воскликнул: — Да мы готовы взвалить на свои плечи все, что прикажешь!
— Все бремя императорской власти! — с готовностью подтвердил Гальба. — Только прикажи!
