систематизировать в собственном сознании то, что может лежать в основе недавно происшедших таинственных событий.
«Мои жалкие способности к размышлению настолько уступают твоим, дорогая Амелия, что я не решаюсь выразить мысли, которые давно очевидны твоему ясному, решительному разуму. Тем не менее, я рискну пойти этим путём, надеясь, что случайно смогу наткнуться на какое-то замечание, которое не пришло вам в голову.
Начну с того, что вы уже явно осуществили: задам вопрос, как эти ужасные люди смогли узнать секрет, который вы так тщательно скрывали. История, которую вы преподносили, была правдоподобной, поэтому у наших врагов, судя по всему, имелись источники сведений, не известных широкой публике. Я подумала о нескольких возможностях, и перечисляю их по порядку в ожидании вашего одобрения.
1. Кто-то из нас мог бы невольно предать гласности сведения о событиях, которые могли произойти только при посещении места, упомянутого мистером Фортом. Ты никогда не оказалась бы настолько неосторожной, дорогая Амелия; и, сказать по совести, я не в состоянии вспомнить ни одного раза, когда сама поступила бы так. Я не хочу спрашивать Уолтера: сама мысль о том, что он может отвечать за происшедшее, пусть даже по невинной случайности, в сочетании с бедами, постигшими нас, сокрушили бы его благородное сердце. Тем не менее, я задаюсь вопросом: упоминалось ли им или Рэдклиффом в статьях, написанных ими с момента вашего возвращения, или в беседах с коллегами по археологии о тех фактах, которые эксперт способен признать как знание из первых рук? Статьи ещё не опубликованы, но, безусловно, прочитаны, по крайней мере, редакторами журналов?
2. Кто-нибудь из офицеров в военном лагере, возможно, обладал бо́льшим количеством сведений по этому вопросу, нежели вы полагали. А если мистер Фотрайт подружился с кем-то из них? Если кто-то увидел карту? Вы упоминали, что в ней содержались показания компаса. Я плохо разбираюсь в таких вещах, но мне кажется, что такие точные подробности должны вызвать интерес и давать почву для размышлений, особенно после того, как вы вернулись в Джебель-Баркал [222] вместе с Нефрет.
3. Сомневаюсь, стоит ли упоминать об этом факте, потому что он кажется ещё более глупым, чем другие мои дурацкие идеи, но не могу не вспомнить молодого человека, с которым Нефрет повстречалась в школе мисс Мак-Кинтош. Человек, чьё любопытство уже пробудилось, мог бы разыскивать её с намерением расспросить о прошлом. Как нам всем известно, очень трудно избежать промахов языка, а невинное дитя особенно неосторожно. Удивляюсь – и не в силах выразиться резче – удивляюсь, что это мимолётное знакомство не получило продолжения или попыток возобновить его, разве только сей джентльмен не узнал уже всё, что намеревался. По моей просьбе Нефрет однажды вечером выступила с призывом к Исиде. (Не бойся, дорогая Амелия: она была уверена, что это только для того, чтобы развлечь нас.) Уолтер не мог сдержать волнения. Он узнал некоторые фразы песни, которые, по его словам, взяты из древнего ритуала. И, конечно же, никто не мог предположить, что она обучилась этому танцу или исполняла его по разрешению начальства в христианской миссии!
Поэтому я со всем возможным тактом расспросила её о молодом человеке, которого она называла сэром Генри. У него были густые вьющиеся чёрные волосы с пробором посередине, кавалерийские усы, серые или бледно-голубые глаза и длинные ресницы. Среднего роста, стройный, светлолицый, с довольно острым подбородком и узким носом. Понимаю, что описание слишком расплывчато, чтобы принести какую-то пользу (тем более, что, если моя глупая идея верна, то, очевидно, он был замаскирован). Однако я делюсь ей с вами, потому что в голову мне пришла другая и очень тревожная мысль. Отсутствие попыток этого человека продолжить знакомство с Нефрет может быть связано с тем, что он уже не находится в Англии. Твои недавние письма пытались успокоить нас, дорогая Амелия, но я отлично знаю тебя, и чувствую формальность и сдержанность, заставляющие предполагать, что вы что-то скрываете от нас. Я не призываю тебя к большей искренности, я ценю нежную привязанность, которая удерживает тебя от желания добавить лишний груз к нашим тревогам. (Хотя я могла бы добавить, моя дорогая подруга и сестра, что домыслы часто оказываются страшнее истины.) Логика также приводит меня к выводу о том, что, если детям угрожают, то вы с Рэдклиффом должны находиться в ещё большей опасности. Умоляю, береги себя! Обуздай своё отважное пристрастие очертя голову бросаться в гущу опасности! И попытайся удержать Рэдклиффа – хотя я знаю, что это нелёгкая задача. Напомни ему, как я напоминаю тебе, что существуют те, для кого ваши здоровье и безопасность важны не менее их собственных. И главная из этих людей –
твоя любящая сестра,
Эвелина».
Слёзы застилали мне глаза, когда я читала последние строки. Как благословенна я, одарённая такой любовью! И как я недооценивала Эвелину! Лекция Рамзеса о предубеждениях не имела в виду меня (по крайней мере, я верила этому), но всё, что он написал о себе, в полной мере можно было высказать и в мой адрес. И кому, как не мне, следовало знать это лучше всех? Разве я не видела, как Эвелина хладнокровно противостояла отвратительной мумии? Разве я не слышала, как она приняла предложение, заставлявшее каждый нерв трепетать от отвращения, в надежде, что тем самым сможет спасти тех, кого любит? [223] Я была виновна в предрассудках в отношении моего собственного пола – в той же степени, как и слепые, предвзятые мужчины, которых я осуждала.
Эвелина ни словом не обмолвилась о случившемся. Вместо этого она изо всех сил пыталась найти ответ на загадку. Блестящий анализ – ум, породивший его, являлся столь же острым, как и мой собственный.
Сайрус перечитывал письмо Рамзеса. Тонко чувствуя малейшие колебания моего настроения, он мягко произнёс:
– Что случилось, Амелия? Рамзес не упомянул о каких-то плохих новостях? Мне трудно поверить, что он мог что-то забыть или чем-то пренебречь, но…
– Вот тут вы правы. Эвелина гораздо деликатнее обращается с моими чувствами, чем мой сын. – Я сложила письмо и сунула его в карман. Пусть оно остаётся лежать там, близ сердца, чтобы напоминать и о моём везении, и о моём позоре! – Надеюсь, вы простите меня за то, что
