Но даже для Питера, не обладавшего особыми познаниями в этой области, все было ясно.
Герцогиня клятвенно заверила полицейских, что Огилви взял машину без разрешения. Она опровергла заявление Огилви, сказавшего, что Пройдены заплатили ему за перегон машины из Нового Орлеана. Она намекнула, что это Огилви, а вовсе не она и не герцог сидел за рулем в понедельник вечером, когда машина налетела на мать и дочь. Когда ей напомнили про записку, она потребовала: «Покажите мне ее!»
Ну что ж, теперь она может ее увидеть.
Познания Питера в области юриспруденции ограничивались тем, что могло касаться отеля. Но даже ему было ясно, что записка герцогини является неоспоримой уликой. Он также понимал, что его долг – первым делом сообщить капитану Йоллесу о том, что пропавшая записка найдена.
Питер уже взялся было за телефон и все же продолжал колебаться.
Сочувствия к Кройдонам он не испытывал. Судя по имевшимся уликам, они действительно совершили гнусное преступление, а дальнейшей трусостью и ложью лишь отягчили свою вину. В памяти Питера возникло старое кладбище святого Людовика, траурная процессия, большой гроб и маленький белый, что несли позади…
Кройдоны обманули даже своего сообщника Огилви. При всей ничтожности толстяка охранника, его проступок был менее тяжел, чем совершенное ими преступление. И однако же герцог и герцогиня готовы были сделать все возможное, чтобы свалить на него главную вину и заставить понести наказание.
Но не эти соображения заставляли медлить Питера. Причиной тому была традиция, которой веками придерживались хозяева гостиниц: уважение к постояльцу.
Ведь что бы там ни натворили Кройдоны, они были постояльцами отеля.
Он, конечно, позвонит в полицию. Но сначала он позвонит Кройдонам.
И подняв трубку, Питер попросил соединить его с президентскими апартаментами.
Кэртис О'Киф сам заказал завтрак в номер для себя и Додо, и он был подан уже час назад. Большинство блюд, однако, до сих пор оставались нетронутыми. И он и Додо машинально сели за стол и попытались есть, но, казалось, у обоих пропал аппетит. Вскоре Додо извинилась и вышла в соседний номер, чтобы уложить последние вещи в чемоданы. Через двадцать минут она должна была выехать в аэропорт; Кэртис О'Киф – часом позже.
Со вчерашнего дня в их отношениях появился надлом.
После той вспышки злости О'Кифу сразу стало не по себе, и он пожалел о случившемся. Он продолжал клясть Уоррена Трента и обвинять его в вероломстве. А выпад против Додо был попросту непростителен, и он это понимал.
И самое неприятное, что теперь уже ничего не поправить. Сколько ни извиняйся, а факт оставался фактом. О'Киф хотел избавиться от Додо, и самолет компании «Дельта» унесет ее сегодня далеко отсюда, в Лос-Анджелес.
Он заменял ее другой девушкой – Дженни Ламарш, которая уже ждала его в Нью-Йорке.
Под влиянием угрызений совести О'Киф посвятил вчера весь вечер Додо; сначала они великолепно поужинали в «Командоре Пэлес», а потом отправились потанцевать и развлечься в Синем зале отеля «Рузвельт». И все-таки вечер не удался, и виной тому была не Додо, а, как ни удивительно, подавленное состояние самого О'Кифа.
Додо же вовсю старалась быть веселой и не портить компанию.
Казалось, она сумела справиться с собой и, погоревав, решила спрятать обиду и постараться быть ему приятной спутницей. "Ух, Кэрти! – воскликнула она за ужином. – Представляешь, сколько девчонок мигом сняли бы трусики, лишь бы получить такую роль, как у меня. – А потом, накрыв ладонью руку О'Кифа, добавила:
– Все равно, ты самый милый, Кэрти. И всегда таким для меня останешься".
Но он лишь все больше мрачнел, и в конце концов его настроение передалось и Додо.
Кэртис О'Киф объяснял свое состояние потерей «Сент-Грегори», хотя обычно он переживал такие события не столь болезненно. За свою долгую деловую жизнь О'Киф привык к неудачам подобного рода и научился отступать, чтобы затем с удвоенной энергией идти на приступ новой цели, а не терять время попусту, оплакивая потерю.
Но сейчас мрачное настроение не покидало его, несмотря на то, что он хорошо спал всю ночь.
Он даже богом был недоволен. Когда он молился утром, в голосе его явно слышались иронические нотки: «…ты решил передать „Сент-Грегори“ в чужие руки… У тебя, конечно, есть на то высшие основания, хотя даже многоопытным смертным, вроде твоего слуги, не дано их постичь…»
Помолившись в одиночестве, причем быстрее обычного, он прошел в комнату Додо и застал ее за укладыванием не только своих, но и его чемоданов. О'Киф стал было возражать, но она сказала:
– Кэрти, я люблю укладывать вещи. И потом, если не я, кто же сейчас этим займется?
Ему не хотелось говорить Додо, что никто из ее предшественниц никогда не укладывал и не распаковывал его чемоданов и что в подобных случаях он попросту прибегал к помощи гостиничных горничных, на которых ему, по-видимому, и придется рассчитывать в дальнейшем.
Вот тут-то О'Киф позвонил в ресторан и попросил подать завтрак в номер, но из этой затеи ничего не получилось, даже когда они сели за стол и Додо, пытаясь утешить его, сказала:
– Ах, Кэрти, к чему горевать. Ведь не навеки же мы расстаемся. Мы сможем частенько видеться в Лос-Анджелесе.
Но Додо была далеко не первой, от кого отделывался таким образом О'Киф, и он знал, что больше они не увидятся. К тому же, напомнил он себе, расстроен он вовсе не отъездом Додо, а потерей отеля.
Неумолимо бежали минуты. Наступило время отъезда Додо. Двое посыльных уже спустили основную часть ее чемоданов в вестибюль. Теперь в номер явился старший посыльный, чтобы забрать ручной багаж и проводить Додо к заказанному лимузину, который доставит ее в аэропорт.
Херби Чэндлер, исполненный почтения к столь важной персоне, как О'Киф, и всегда заранее чувствующий, где пахнет солидными чаевыми, сам ответил на вызов. И сейчас стоял в коридоре у двери в номер.
О'Киф посмотрел на часы и подошел к двери в смежную комнату.
– У тебя осталось совсем мало времени, дорогая.
– Сейчас, Кэрти, только покончу с ногтями, – послышался певучий голос Додо.
Интересно, почему все женщины в последнюю минуту занимаются ногтями, подумал Кэртис О'Киф и, вручая Херби Чэндлеру пять долларов, сказал:
– Поделитесь с двумя другими.
Острая мордочка хорька расплылась в улыбке.
– Очень вам благодарен, сэр.
Конечно, он поделится, решил Херби, только другим Посыльным даст по пятьдесят центов, а себе оставит четыре доллара.
Наконец Додо вышла из своей комнаты.
Тут должна была бы зазвучать музыка, подумал О'Киф. Победный глас труб и пение скрипок.
На Додо было скромное желтое платье и яркая шляпа с широкими полями, в которой она была во вторник, когда они сюда приехали. Пепельные волосы ниспадали на плечи. Большие голубые глаза смотрели на него.
– Прощай, Кэрти, дорогуша. – Додо обняла его за шею и поцеловала. Он невольно крепко прижал ее к себе.
В голове О'Кифа промелькнула нелепая мысль: а что, если приказать старшему посыльному принести снизу чемоданы Додо и попросить ее остаться с ним навсегда. Глупости это, сентиментальная ерунда, решил он. Его ведь ждет Дженни Ламарш. И завтра, в этот час…
– Прощай, дорогая. Я буду часто думать о тебе и внимательно следить за твоей карьерой.
В дверях Додо обернулась и помахала ему рукой. О'Киф не мог сказать наверняка, но ему показалось, что она плачет. Херби Чэндлер закрыл дверь с наружной стороны.
На площадке тринадцатого этажа старший посыльный нажал кнопку лифта.
Пока они ждали, Додо подправила грим носовым платком.
До чего медленно сегодня ходят лифты, подумал Херби Чэндлер. Он еще раз нетерпеливо нажал кнопку вызова и подержал ее в таком положении несколько секунд. Он, видно, все еще не отошел. После вчерашнего разговора с Макдермоттом он был как на иголках и только думал, когда последует вызов к начальству, – быть может, к самому Уоррену Тренту? – а это будет означать конец его карьеры в «Сент-Грегори». Но до сих пор его никто не вызывал, а сегодня утром по отелю поползли слухи, что «Сент-Грегори» продан какому-то старику, о котором Херби сроду не слыхал.
Что могут сулить эти перемены ему лично? К сожалению, решил Херби, ему они не принесут ничего хорошего, – во всяком случае, если Макдермотт останется в отеле, а это казалось весьма вероятным. Ну, отложат увольнение на несколько дней – на большее же рассчитывать не приходилось. Макдермотт!
Ненавистное имя сидело в нем словно жало. Если бы у меня хватило у меня духу, подумал Херби, так бы и всадил нож этому ублюдку промеж лопаток.
И тут ему пришла вдруг в голову мысль. Ведь и без мокрого дела можно проучить как следует этого типа Макдермотта. Особенно в Новом Орлеане.
Конечно, за подобные услуги надо платить, но ведь у него есть те пятьсот долларов, от которых вчера так лихо отказался Макдермотт.
Он еще пожалеет об этом. А денежки потратим с толком, размышлял Херби; с него достаточно будет знать, что Макдермотт, избитый, весь в крови, корчится где-нибудь в канаве. Херби довелось как-то увидеть одного типа, с которым разделались подобным образом. Зрелище не из приятных.
