Вирджиния Вулф - Ночь и день

Родни медлил, не поднимая глаз, но, когда заговорил, слова его прозвучали веско и решительно:

– Я понимаю, отлично понимаю, каким недостойным человеком должен вам казаться, – и впервые взглянул мистеру Хилбери в глаза.

– Свое мнение я лучше выскажу вам наедине, – ответил мистер Хилбери.

– Но только вы забыли обо мне. – Кэтрин подошла поближе к Родни, желая показать тем самым, что уважает его решение и поддерживает его. – Я считаю, что Уильям поступает совершенно правильно. К тому же сейчас речь идет обо мне – обо мне и о Кассандре.

Кассандра тоже подошла к Родни, и все трое предстали перед мистером Хилбери единым фронтом. Интонации Кэтрин и ее взгляд снова сбили с толку мистера Хилбери, и он вдруг подумал, что безнадежно отстал от жизни, но по-прежнему держался сурово.

– Кассандра и Родни имеют полное право улаживать свои дела как им заблагорассудится, но я не понимаю, почему они должны делать это в моем доме. Надеюсь, я выразился ясно. И я разрываю твою помолвку с Родни.

Мистер Хилбери замолчал, и было видно, что он бесконечно рад счастливому избавлению дочери от перспективы замужества.

Кассандра посмотрела на Кэтрин: та хотела что-то сказать, но передумала, Родни тоже, казалось, ждал от нее чего-то, и даже отец смотрел на нее, словно ожидая дальнейших откровений. Но Кэтрин не произнесла больше ни слова. В холле послышались шаги – кто-то спускался по лестнице, – и Кэтрин направилась к двери.

– Задержись, – приказал мистер Хилбери. – Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Кэтрин остановилась, придержав створку двери.

– Я сейчас вернусь, – ответила она и вышла. Было слышно, как она с кем-то разговаривает, но разобрать слова было невозможно.

Мистер Хилбери остался один с провинившейся парой: те так и не сдвинулись с места, словно не желая смириться с приговором, – хорошо хоть Кэтрин ушла. Во всяком случае, мистер Хилбери полагал, что это даже к лучшему, потому как не находил ни одного разумного объяснения поведению дочери.

– Дядя Тревор, – вдруг воскликнула Кассандра, – пожалуйста, не сердитесь! Я ничего не могла поделать… и… простите меня.

Но дядя по-прежнему отказывался ее замечать и смотрел поверх головы, словно никакой Кассандры в комнате вообще не было.

– Я полагаю, вы уже сообщили Отуэям? – мрачно поинтересовался он у Родни.

– Дядя Тревор, мы хотели сперва сказать вам, – ответила вместо него Кассандра. – Но мы ждали… – Она умоляюще взглянула на Уильяма, но тот отрицательно покачал головой.

– Да? И чего же вы ждали? – Дядя наконец посмотрел на племянницу, но та уже замолчала и, казалось, прислушивается, как будто надеется получить ответ от кого-то еще. Не дождавшись ответа Кассандры, мистер Хилбери тоже начал невольно прислушиваться.

– Создалось крайне неприятное положение для всех нас, – сказал он, вновь опускаясь в кресло.

Он сидел, поглядывая на огонь, словно беседовал сам с собой. Кассандра и Родни молча смотрели на него.

– Что же вы не сядете? – вдруг спросил он.

Особого радушия в его словах не было, но гнев явно прошел – или же его сейчас занимали более важные проблемы. Кассандра приняла приглашение и села, Родни остался стоять.

– Думаю, Кассандра без меня вам все объяснит, – сказал он.

Мистер Хилбери кивнул, и Родни вышел.

Тем временем в соседней комнате, в столовой, Кэтрин и Денем вновь сидели за полированным столом. Они словно продолжали прерванный разговор, и им нужно было поскорее выговориться. Кэтрин вкратце пересказала беседу с отцом.

– В любом случае это не означает, что мы не сможем видеться, – сказал Денем.

– Или быть вместе. Только о браке не может быть и речи, – ответила Кэтрин.

– Но если я почувствую, что меня тянет к тебе все сильнее и сильнее?

– А вдруг опять повторятся такие… провалы?

Он коротко вздохнул и задумался.

– В конце концов, мы уже разобрались, что мои провалы так или иначе связаны с тобой, а твои, как ни странно, зависят только от тебя, – добавил он, но затем сам же яростно опроверг эти доводы разума. – Мы любим друг друга – во всяком случае, так принято называть то, что мы оба чувствуем. Помнишь ту ночь? Тогда никаких сомнений не было. Пусть полчаса, но мы были абсолютно счастливы. И потом весь день с тобой все было хорошо, а со мной – вплоть до вчерашнего утра. Все шло почти идеально, но, каюсь, я потерял голову и, боюсь, совсем замучил тебя.

– Да нет же! – перебила она нетерпеливо. – Ну как тебе объяснить? Вовсе не замучил. Просто это реальность. Реальность! – воскликнула она и даже пристукнула пальцами по столу, подчеркивая это слово. – Ты опять не видишь меня настоящую. Снова все смешалось, снова все как мираж, неверно и зыбко. Мы то сойдемся, то нас опять разводит в стороны. В этом и моя вина. Я не лучше тебя – даже хуже, наверное.

Уже не в первый раз, судя по усталым жестам, они пытались найти объяснение тому, что называли между собой «провалами». Эти недоразумения преследовали их уже несколько дней и были источником постоянных мучений, только что из-за них Ральф чуть не ушел – хорошо Кэтрин вовремя услышала его шаги и успела остановить его в холле. Почему же случались эти недоразумения? Стоило Кэтрин понаряднее одеться или сказать что-то неожиданное, сердце его замирало от восторга, и он умолкал в почтительном восхищении, но это возвышенное романтическое состояние души Кэтрин почему-то всегда ухитрялась прервать каким-нибудь грубым прозаическим замечанием. Прекрасное видение исчезало, и Ральф с беспощадной ясностью осознавал, что любит лишь образ, а не настоящую Кэтрин. Ее же провалы заключались в том, что она постепенно все более душой отдалялась от него, замыкаясь в кольце собственных мыслей, и любая попытка собеседника вновь привлечь ее внимание встречала резкий отпор. Стоит ли говорить, что причиной ее провалов был сам Ральф, хотя в конце концов она о нем уже не думала? В такие моменты он казался лишним, даже вспоминать о нем было противно. И где же здесь любовь? Как все странно и непонятно!

Так они сидели за обеденным столом в тягостном молчании, пока Родни возбужденно расхаживал по гостиной, а Кассандра оставалась в дядюшкином кабинете. Наконец Ральф встал, подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Там, снаружи, была истина и свобода без границ, которую можно познать лишь в одиночестве, никому другому этого не понять. И любая попытка воплотить это видение – не является ли она сама по себе кощунством? Уловив легкое движение за спиной, подумал: Кэтрин могла бы стать идеальным воплощением его мечты, если бы захотела. Он резко обернулся, готовый умолять ее о помощи, но вновь наткнулся на холодный, мечтательный взгляд, устремленный в пустоту. Словно в ответ на его молчаливую просьбу, она подошла к окну и встала рядом, глядя в синие сумерки. Они сейчас так близки – и так бесконечно далеки друг от друга, с грустью подумал он. Но, пусть и далекая, Кэтрин одним своим присутствием преображала все вокруг. В мыслях он проявлял чудеса храбрости: спасал утопающих, заступался за несправедливо обиженных. И не мог избавиться от ощущения, что жизнь – прекрасна, романтична и достойна рыцарского служения, пока Кэтрин рядом. И не нужно было ни слов, ни взглядов, ни прикосновений – лишь бы она стояла рядом, недоступная, погруженная в свои мысли.

Неслышно отворилась дверь. Мистер Хилбери оглядел комнату и не сразу заметил двоих, стоявших у окна. Какое-то время он внимательно смотрел на них, прежде чем решился обнаружить свое присутствие. Они обернулись. Он подозвал Кэтрин кивком головы и, не удостоив Денема взглядом, вернулся вместе с ней в кабинет. Там он плотно прикрыл дверь, как будто это могло как-то обезопасить его от неприятностей.

– Итак, Кэтрин, – произнес он, встав у камина, – не соблаговолишь ли ты объяснить мне… – Она молчала, но он не отступал: – Как это прикажешь понимать? Ты говоришь, что не помолвлена с Родни. Я вижу, ты находишься в очень близких отношениях с другим – с Ральфом Денемом. Какие выводы из этого я должен сделать? – добавил он, поскольку она по-прежнему молчала. – Ты помолвлена с Ральфом Денемом?

– Нет, – ответила она.

Мистер Хилбери вздохнул с облегчением: он был почти уверен, что ее ответ подтвердит его худшие подозрения. Но хоть главная опасность и миновала, все равно поведение дочери внушало ему опасения.

– Тогда должен сказать, у тебя очень странные представления о приличии… Я не удивлен, что некоторые уже сделали выводы… Нет, я решительно не понимаю! – Он возвысил голос. – Почему меня держат в неведении относительно того, что творится в моем собственном доме? Почему я обо всем узнаю от собственной сестры? Это неприятно – нет, это ужасно. А теперь еще придется объясняться с твоим дядей Френсисом – но все, я умываю руки. Кассандра завтра уезжает. Родни отказано от дома. Что касается второго молодого человека, то чем скорее он уйдет, тем лучше. А ведь я так тебе доверял… – Он прервал гневный поток, встревоженный зловещим молчанием, которым были встречены его слова, и вопросительно взглянул на дочь, как будто вновь, как давеча, усомнился в ее способности здраво воспринимать происходящее. И опять, как тогда, ему показалось, что она оставляет все сказанное им без внимания, но вслушивается в звуки, доносящиеся снаружи. Он тоже прислушался. Теперь он почти не сомневался, что между нею и Денемом что-то есть, но еще неприятнее была мысль, что это что-то недозволенное, – впрочем, недозволенными ему казались любые отношения между молодыми людьми.