– Старость – это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.
* * *
Раневская сказала Зиновию Паперному:
– Молодой человек! Я ведь еще помню порядочных людей… Боже, какая я старая!
* * *
Воспоминания это богатства старости.
* * *
– Успех – единственный непростительный грех по отношению к своему близкому.
* * *
– Спутник славы – одиночество.
* * *
– Одиночество как состояние не поддается лечению.
* * *
– Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.
* * *
– Оптимизм – это недостаток информации.
* * *
Подводя итоги, Раневская говорила: – Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной. Я недо…
* * *
– У меня хватило ума прожить жизнь глупо.
* * *
– Жизнь моя… Прожила около, все не удавалось. Как рыжий у ковра.
* * *
– Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй.
* * *
– Ничего, кроме отчаяния от невозможности что-либо изменить в моей судьбе.
* * *
«Для меня всегда было загадкой – как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?»
(Раневская, из зап. книжки)
* * *
Раневская говорила:
– Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела, как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Все как у людей.
* * *
– Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно.
* * *
– Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы. Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому.
* * *
О новой актрисе, принятой в театр «Моссовета»:
– И что только не делает с человеком природа!
* * *
– У нее не лицо, а копыто, – говорила об одной актрисе Раневская.
* * *
– Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, – говорила она о другой.
* * *
Главный художник «Моссовета» Александр Васильев характеризовался Раневской так: «Человек с уксусным голосом».
* * *
О коллегах-артистах:
– У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у гусара.
* * *
– У него голос – будто в цинковое ведро ссыт.
* * *
Об одном режиссере:
– Он умрет от расширения фантазии.
* * *
– Пипи в трамвае – все, что он сделал в искусстве.
* * *
Раневская о проходящей даме: – Такая задница называется «жопа-игрунья».
* * *
А о другой: «С такой жопой надо сидеть дома!»
* * *
Обсуждая только что умершую подругу-актрису:
– Хотелось бы мне иметь ее ноги – у нее были прелестные ноги! Жалко – теперь пропадут…
* * *
Однажды Раневская участвовала в заседании приемной комиссии в театральном институте.
Час, два, три…
Последней абитуриентке в качестве дополнительного вопроса достается задание:
– Девушка, изобразите нам что-нибудь очень эротическое, с крутым обломом в конце…
Через секунду приемная комиссия слышит нежный стон:
– А… аа… ааа… Аа-а-а-пчхи!!!
* * *
Раневская и Марецкая идут по Тверской. Раневская говорит:
– Тот слепой, которому ты подала монетку, не притвора, он действительно не видит.
– Почему ты так решила?
– Он же сказал тебе: «Спасибо, красотка!»
* * *
Встречаются Раневская и Марлен Дитрих.
– Скажите, – спрашивает Раневская, – вот почему вы все такие худенькие да стройненькие, а мы – большие и толстые?
– Просто диета у нас особенная: утром – кекс, вечером секс.
– Ну, а если не помогает?
– Тогда мучное исключить.
* * *
– Критикессы – амазонки в климаксе.
* * *
– Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой.
* * *
– Деляги, авантюристы и всякие мелкие жулики пера! Торгуют душой, как пуговицами.
* * *
Режиссера Варпаховского предупреждали: будьте бдительны. Будьте настороже. Раневская скажет вам, что родилась в недрах МХАТа.
– Очень хорошо, я и сам так считаю.
– Да, но после этого добавит, что вас бы не взяли во МХАТ даже гардеробщиком.
– С какой стати?
– Этого не знает никто. Она все может сказать.
– Я тоже кое-что могу.
– Не делайте ей замечаний.
– Как, вообще?!
– Говорите, что мечтаете о точном психологическом рисунке.
– И все?
– Все. Впрочем, этого тоже не говорите.
– Но так же нельзя работать!
– Будьте бдительны.
– Фаина Георгиевна, произносите текст таким образом, чтобы на вас не оборачивались.
– Это ваше режиссерское кредо?
– Да, пока оно таково.
– Не изменяйте ему как можно дольше. Очень мило с вашей стороны иметь такое приятное кредо. Сегодня дивная погода. Весной у меня обычно болит жопа, ой, простите, я хотела сказать спинной хрэбэт, но теперь я чувствую себя как институтка после экзамена… Посмотрите, собака! Псина моя бедная! Ее, наверно, бросили! Иди ко мне, иди… погладьте ее немедленно. Иначе я не смогу репетировать. Это мое актерское кредо. Пусть она думает, что ее любят. Знаете, почему у меня не сложилась личная жизнь и карьера? Потому что меня никто не любил. Если тебя не любят, нельзя ни репетировать, ни жить. Погладьте еще, пожалуйста…
– Все, что вы делаете, изумительно, Фаина Георгиевна. Буквально одно замечание. Во втором акте есть место, – я попросил бы, если вы, разумеется, согласитесь…
Следовала нижайшая просьба.
Вечером звонок Раневской:
– Нелочка, дайте мне слово, что будете говорить со мной искренне.
– Даю слово, Фаина Георгиевна.
– Скажите мне, я не самая паршивая актриса?
– Господи, Фаина Георгиевна, о чем вы говорите! Вы удивительная! Вы прекрасно репетируете.
– Да? Тогда ответьте мне: как я могу работать с режиссером, который сказал, что я говно?!
* * *
Кино – заведение босяцкое.
* * *
О своих работах в кино: «Деньги съедены, а позор остался».
* * *
– Сняться в плохом фильме все равно что плюнуть в вечность.
* * *
– Получаю письма: «Помогите стать актером». Отвечаю: «Бог поможет!»
* * *
– Когда мне не дают роли, чувствую себя пианисткой, которой отрубили руки.
* * *
– Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть настоящим, – требует капризная молодая актриса.
– Все будет настоящим, – успокаивает ее Раневская: – Все: и жемчуг в первом действии, и яд – в последнем.
* * *
Раневская всю жизнь мечтала о настоящей роли. Говорила, что научилась играть только в старости. Все годы копила умение видеть и отражать, понимать и чувствовать, но чем тверже овладевала грустной наукой существования, тем очевиднее становилась невозможность полной самореализации на сцене. Оказалось, нет для нее ни Роли, ни Режиссера. Роль не придумали. Режиссер не родился.
* * *
Увидев исполнение актрисой X. роли узбекской девушки в спектакле Кахара в филиале «Моссовета» на Пушкинской улице, Раневская воскликнула: «Не могу, когда шлюха корчит из себя невинность!»
* * *
Раневская хотела попасть в труппу Художественного театра.
Качалов устроил встречу с Немировичем-Данченченко. Волнуясь, она вошла в кабинет. Владимир Иванонович начал беседу – он еще не видел Раневскую на сцене, но о ней хорошо говорят. Надо подумать не войти ли ей в труппу театра. Раневская вскочила, стала кланяться, благодарить и, волнуясь, забыла имя и отчество мэтра: «Я так тронута, дорогой Василий Степанович!» – холодея произнесла она. «Он как-то странно посмотрел на меня, рассказывает Раневская, и я выбежала из кабинета, не простившись». Рассказала в слезах все Качалову. Он растерялся но опять пошел к Немировичу с просьбой принять Раневскую вторично. «Нет, Василий Иванович, сказал Немирович, и не просите; она, извините, ненормальная. Я ее боюсь».
* * *
Однажды, посмотрев на Галину Сергееву, исполнительницу роли «Пышки», и оценив ее глубокое декольте, Раневская своим дивным басом сказала, к восторгу Михаила Ромма, режиссера фильма: «Эх, не имей сто рублей, а имей двух грудей».
* * *
Осенью 1942 года Эйзенштейн просил утвердить Раневскую на роль Ефросиньи в фильме «Иван Грозный». Министр кинематографии Большаков решительно воспротивился и в письме секретарю ЦК ВКП(б) Щербакову написал: «Семитские черты Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах».
* * *
В разговоре Василий Катанян сказал Раневской, что смотрел «Гамлета» у Охлопкова.
– А как Бабанова в Офелии? спросила Фаина Георгиевна.
