А. Серов - Большая книга славянской мудрости

То, что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть нормальное состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен быть.

Мятежный протопоп Аввакум, восставший против церковной реформы Никона, был истинным мучеником веры: его били, сажали в острог, ссылали в Сибирь. И все это время рядом с ним была жена Настасья Марковна. Когда Аввакум, мучаясь мыслью, что вместе с ним страдает и семья, думал, скрепя сердце, отступиться от проповедей старой веры, жена благословила его на продолжение дела всей его жизни. И это после нескольких голодных и холодных ссылок, где они были вместе, в преддверии новых мучений, которые были неизбежны.

«Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под ребят и под домашнюю рухлядь дал две клячи, а сами мы с протопопицей брели пеши, убиваясь о лед. Страна варварская, инородцы немирные, отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми идти не поспеем, голодные и измученные люди. В одну пору протопопица, бедная, брела-брела да и повалилась, и встать не может. <…> После мне, бедная, пеняет: „Долго ль-де, протопоп, сего мучения будет?“ И я ей сказал: „Марковна, до самой до смерти“. Она же в ответ: „Добро, Петрович, тогда еще побредем“. <…>

Муж – голова, жена – шея.

Опечалясь, сижу, размышляю: что буду делать? Буду проповедовать слово Божие или где-нибудь скроюсь? Жена и дети связали меня. Увидев меня опечаленным, жена осторожно приступила ко мне с вопросом: „что, господин, опечалился?“ Я же ей подробно рассказал: „жена, что буду делать? Зима еретическая на дворе; говорить мне или молчать? – связали вы меня!“ Она же мне говорит: „Господи помилуй! что ты, Петрович, говоришь? Слыхала я, – ты же читал, – апостольскую речь: „привязался еси жене, не ищи разрешения; егда отрешишися, тогда не ищи жены“. Я тебя и с детьми благословляю: дерзай проповедовать слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи; покуда Бог изволит, будем жить вместе; а когда разлучат, тогда нас в молитвах своих не забывай; силен Христос и нас не покинет!»

Даже самый жестокий разбойник, искренне полюбив, становится мягким и чувствительным, его сердце – как воск в руках возлюбленной. В нем просыпается неведомое прежде благородство, он перерождается для новой жизни. Влюбленный готов обнять весь мир, ведь в этом мире живет самое прекрасное существо на свете; он забывает о злобе, мести и других низменных эмоциях. Таково влияние сильнейшего из чувств на людские души.

С любовью и без счастья можно прожить.

«– Я не то, что вы предполагаете, – продолжал он, потупя голову, – я не француз Дефорж, я Дубровский.

Марья Кириловна вскрикнула.

– Не бойтесь, ради Бога, вы не должны бояться моего имени. Да, я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и послал грабить на больших дорогах. Но вам не надобно меня бояться – ни за себя, ни за него. Все кончено. – Я ему простил. Послушайте, вы спасли его. Первый мой кровавый подвиг должен был свершиться над ним. Я ходил около его дома, назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти в его спальню, как пересечь ему все пути к бегству – в ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце мое смирилось. Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию. Я отказался от мщения, как от безумства. Целые дни я бродил около садов Покровского в надежде увидеть издали ваше белое платье. В ваших неосторожных прогулках я следовал за вами, прокрадываясь от куста к кусту, счастливый мыслию, что вас охраняю, что для вас нет опасности там, где я присутствую тайно. Наконец случай представился. Я поселился в вашем доме. Эти три недели были для меня днями счастия. Их воспоминание будет отрадою печальной моей жизни… Сегодня я получил известие, после которого мне невозможно долее здесь оставаться. Я расстаюсь с вами сегодня… сей же час… Но прежде я должен был вам открыться, чтоб вы не проклинали меня, не презирали. Думайте иногда о Дубровском. Знайте, что он рожден был для иного назначения, что душа его умела вас любить…»

Любовь подобна стихийному бедствию, она является неожиданно, захватывает сердце в плен, и вырваться из этого плена невозможно при всем желании. Разум не властен над любовью. Даже понимая, что чувства безнадежны и взаимность невозможна, человек продолжает любить. Если он, подобно Базарову из романа Тургенева, обладает сильной волей, то сделает единственную возможную вещь – уедет.

Любовь и ненависть не в нашей власти.

«Настоящею причиной всей этой „новизны“ было чувство, внушенное Базарову Одинцовой, – чувство, которое его мучило и бесило и от которого он тотчас отказался бы с презрительным хохотом и циническою бранью, если бы кто-нибудь хотя отдаленно намекнул ему на возможность того, что в нем происходило. <…> „Нравится тебе женщина, – говаривал он, – старайся добиться толку; а нельзя – ну, не надо, отвернись – земля не клином сошлась“. Одинцова ему нравилась: распространенные слухи о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему – все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро понял, что с ней „не добьешься толку“, а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил. Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе. Тогда он отправлялся в лес и ходил по нем большими шагами, ломая попадавшиеся ветки и браня вполголоса и ее и себя; или забирался на сеновал, в сарай, и, упрямо закрывая глаза, заставлял себя спать, что ему, разумеется, не всегда удавалось. Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуи, что эти умные глаза с нежностью – да, с нежностью остановятся на его глазах, и голова его закружится, и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование».

Истинно человеческая любовь может быть основана только на взаимном уважении друг в друге человеческого достоинства, а не на одном капризе чувства и не на одной прихоти сердца.

Императрица Екатерина II была весьма любвеобильной женщиной. У нее было множество фаворитов, к каждому из них, как утверждают историки, она какое-то время питала вполне искренние чувства. Александр Ланской, нежный юноша, младше ее почти на три десятка лет, вызвал в ее сердце необыкновенно пылкие чувства. Он отвечал ей преданностью и обожанием. И вот – удар судьбы: Александр тяжело заболел. Императрица не отходила от его постели, хотя медики опасались, что болезнь заразна, а в минуты отчаяния она даже мечтала о том, чтобы умереть вместе с ним – так сильна была ее любовь. Ланской умер через несколько дней, а Екатерина II на много месяцев погрузилась в траур.

«Когда я начала это письмо, я была в счастье и в радости, и мои мысли проносились так быстро, что я не успевала следить за ними. Теперь все переменилось: я страшно страдаю, и моего счастья нет больше; я думала, что не переживу невозвратимую потерю, которую понесла неделю назад, когда скончался мой лучший друг. Я надеялась, что он будет опорой моей старости; он тоже стремился к этому, старался привить себе все мои вкусы.

Богини бракосочетались с богами, рождали героев, а любили пастухов.

Это был молодой человек, которого я воспитывала, который был благороден, кроток, честен, который разделял мои печали, когда они у меня были, и радовался моим радостям. Одним словом, я, рыдая, имею несчастье сказать вам, что генерала Ланского не стало… Я не знаю, что станется теперь со мной; знаю только одно, что никогда во всю мою жизнь я не была так несчастна, как с тех пор, что мой лучший и любезный друг покинул меня…»

Гонит девка молодца, а сама прочь нейдет.

Только любящий видит лицо любимого.