Алексей Давтян - Жизнь и смерть

Там, где труд превращается в творчество, естественно, даже физиологически исчезает страх смерти.

Смерть – это факт.

Возможно страх смерти есть не что иное, как воспоминание о страхе рождения.

Иногда утешают, что после смерти не исчезнем, но превратимся в траву, цветок, дерево. Но это то же самое, если о ценности картины судить по стоимости холста как макулатуры: по две копейки за килограмм.

В конце концов, что такое смерть? Смерть – это самое необычное приключение, которое мы испытаем в жизни.

Я не боюсь смерти. Значит, жизнь – моя.

О жизни за гробом забота совсем не терзает меня; вливаясь в извечное что-то, уже это буду не я.

Так все отвратительно в мире, так невыносимо… Скучно жить, говорить, писать…

Смерть – это неизбежный трюизм, неизбежная банальность. Так к ней и надо относиться. Пытаюсь.

Смерть самое важное дело. К ней готовить себя нужно.

Страх естественной смерти уничтожится от глубокого познания природы.

Самое умное в жизни – все-таки смерть, ибо только она исправляет все ошибки и глупости жизни.

Все интересуются, что там будет после смерти? После смерти начинается – история.

Плохой смертью самую доблестную жизнь можно испортить.

Смерть – это тоже религия. Другая религия.

Страх смерти преодолевается разумом и верой.

Чем короче предисловие к смерти, тем страшней послесловие к ней.

Человек сам себе никогда не виден – что он, кто он, достиг или не достиг… Только смерть все проясняет…

Смерть страшна, но еще страшнее было бы сознание, что будешь жить вечно и никогда не умрешь.

Не бойся смерти, человек. Смерть – сон. Уснешь, чтобы проснуться, как тайга весной.

Да здравствует смерть! Если мы не в состоянии постичь ее, то зато смерть позволяет понять нам, что жизнь – прекрасна.

Даже умирая, человек учится – умереть так, чтобы смерть вошла в жизнь, – это очень трудная наука.

Вы часто слыхали, что сон есть образ смерти, мне кажется, что сон есть настоящая смерть, а то что смертью называют, кто знает? – Может быть, оно-то и есть жизнь? – Мое я прерывается сном, смертью – нет… Из гроба не просыпаемся; ото сна встаем, и входим опять в наше я. – Но скажите мне, живем ли мы, когда ни на минуту не чувствуем своей жизни?

Умирает в человеке лишь то, что поддается нашим пяти чувствам, а что вне этих чувств, что, вероятно, громадно, невообразимо, высоко и находится вне наших чувств, остается жить.

Думаете ли вы, что человек способнее понять смерть, нежели рождение? – Нет, конечно.

Узел всей человеческой мудрости – в чувстве смерти, в мысли о конце. Потому что все можно понять, а этого понять нельзя…

Смерть делала все несомненным, как она сама.

Смерть со славой и с честью – не жертва, а подвиг.

Тишина лечит душу. Но если тишина относится к «концу всего», как сон к смерти, то неужели смерть окончательное излечение?

Каждая могила – край земли.

Плохо, если у человека нет чего-нибудь такого, за что он готов умереть.

Умереть – это величайшее безумие, которое может позволить себе человек.

Тот, кто оставил после себя хоть одну светлую, новую мысль, хоть один полезный для человечества подвиг, не умер бездетен.

Нехорошо болеть, еще хуже умирать, а болеть и умирать с мыслью, что ничего не останется после тебя на свете, – хуже всего.

Но что же такое смерть? Та минута в целом бытии человека, в которую он перестает видеть себя в теле. – Вот и все.

Мы твердо верим в то, что наступит наконец такое время, когда стыдно будет умирать человеку ранее ста лет.

За делом-то, пожалуй, и приятнее умереть, чем так сидеть да дожидаться смерти.

Когда нам не хочется умирать, это значит, что нам не хочется лишаться того, что мы уже знаем, пережили, видели: солнца, моря, дождя, травы, снега, музыки, любви… А вовсе не потому не хочется умирать, что осталось-де много неизведанного. О неизведанных радостях и наслаждениях мы не думаем и не жалеем.

…Гибнет в потоке времени только то, что лишено крепкого зерна жизни и что, следовательно, не стоит жизни.

Мертвые срама не имут.

Есть разные мертвые, одни из глубины пережитых тысячелетий и теперь властно определяют направление нашего современного лучшего.

Многих малодушных, уже решившихся на самоубийство, удерживало на земле сознание, что они нужны для любящих их, и они долго еще жили, укрепляясь в мысли, что более храбрости требуется для жизни, нежели для смерти. А еще более бывало таких, которые забывали причины, побудившие их на самоубийство, и даже жалели, что жизнь так коротка.

Надо быть животным, чтобы хоть раз в жизни не подумать о самоубийстве.

Самоубийство – есть самый непростительный факт, какой только имеется в природе…

Да, справедливо сказал кто-то про самоубийц: пока они не исполнят своего намерения – никто им не верит; а исполнят – никто о них не пожалеет.

Есть ли что-нибудь на свете, что заслуживало бы верности? Таких вещей очень мало. Я думаю, надо быть верным бессмертию, этому другому имени жизни, немного усиленному. Надо сохранять верность бессмертию, надо быть верным Христу!

Люди умирают для того, чтобы жило человечество.

Человек, умирая индивидуально, соматической смертью, не умирает общественно, переливаясь своим поведением в составе коллектива и творчеством в живое окружение, общественность. Он продолжает жить в тех, кто остается в живых, если он жил при жизни, а не был мертв. Коллектив живой воскресает мертвых.

Чувство бессмертия – прирожденное чувство, иначе как бы мы жили беспечно до невозможности и безумно жестоко или бы отдавали иногда совсем даром другому свою короткую жизнь.

Лично я не боюсь смерти, а скорее бессмертия.