Звать в заточение свое,
Пусть лучше на пиру застанет,
Чем мертвыми и до нее.
(П. А. Вяземский, 11)
Жизнь разочлась со мной; она не в силах
Мне то отдать, что у меня взяла,
И что земля в глухих своих могилах
Безжалостно навеки погребла.
(П. А. Вяземский, 23)
…Я только сознаю, что разучился жить,
Но умирать не научаюсь.
(П. А. Вяземский, 26)
…Тянул он данную природой канитель,
Жил, не заботившись проведать жизни цель,
И умер, не узнав, зачем он умирает.
(П. А. Вяземский, 28)
Страх смерти обитает не в душе человека, но в его физической части; он действует только до тех пор, пока преобладают материальные силы, подчиняя своим пользам духовное начало бытия; одно тело боится смерти, потому что смерть грозит ему разрушением, и как скоро болезнь и изнеможение отнимут у материи то страшное самовластие, которое люди называют голосом природы, и дух не встречает в нем более противоречия, – разрушение тела делается для нас незначащим, посторонним предметом. (О. И. Сенковский, 5)
Вечность! Это простое отсутствие всякой меры. (О. И. Сенковский, 5)
Между смертию и сном нет никакой разницы, разве та, что от смерти нельзя очнуться… Сладость, которую вы чувствуете, засыпая, есть именно следствие этого погружения духа в совершенное бездействие, в смерть. (О. И. Сенковский, 5)
Что наиболее меня убеждает в вечности моей души – это ее общность. На поверхности человека является его индивидуальный характер, но чем дальше вы проникаете во глубь души, тем более уверяетесь, что в ней, как идеи, существуют все добродетели, все пороки, все страсти, все отвращения, что там ни один из сих элементов не первенствует, но находится в таком же равновесии, как в природе, так же каждый имеет свою самобытность, как в поэзии. (В. Ф. Одоевский, 7)
Да! Смерть мила, когда цвет жизни
Приносишь в дар своей отчизне.
(Д. В. Веневитинов, 3)
Не свидетельствует ли смерть, постигшая и постигающая постоянно всех человеков, что мы сотворены для вечности, что на земле мы самые кратковременные странники, что, по этой причине, заботы наши о вечности должны быть главными и наибольшими заботами, а заботы о земле должны быть очень умеренными! (Игнатий, 2)
Видимая и называемая нами смерть, в сущности, есть только разлучение души с телом, прежде того уже умерщвленных отступлением от них истинной жизни, Бога. (Игнатий, 5, 1)
…Для благополучного вступления в мир духов необходимо благовременное образование себя законом Божиим… именно для этого образования и предоставлено нам некоторое время, определенное каждому человеку Богом для странствия по земле. (Игнатий, 5, 1)
Всеблагий Бог да дарует нам так провести земную жизнь, чтоб мы еще во время ее расторгли общение с духами падшими, вступили в общение с духами святыми, чтоб мы, на этом основании, совлекшись тела, были причислены к святым духам, а не к духам отверженным. (Игнатий, 5, Заключение)
Однако сердце и падшего человека, как ни было мрачно и тупо, постоянно осязало, так сказать, свою вечность. (Игнатий, 6)
Уже то самое, что для душ человеческих предназначено одно место жительства, одинаковое наслаждение и одинаковая казнь с ангелами, служит указанием, что души – существа по всему подобные ангелам. (Игнатий, 6)
Очень похожи на мертвецов земные счастливцы, мертвые для вечности и для всего духовного. (Игнатий, 7, 1)
Узнав о смерти ближнего вашего, не предайтесь тем неутешным рыданиям, которым обыкновенно предается мир, доказывающий тем, что надежда его – только во плоти. (Игнатий, 7, 9)
Никто из человеков не остался бессмертным на земле. А между тем живем как бы бессмертные; мысль о смерти и вечности ускользает от нас, делается нам совершенно чуждою. Это – ясное свидетельство, что род человеческий находится в падении; души наши связаны каким-то мраком, какими-то нерешимыми узами самообольщения, которыми мир и время держат нас в плене и порабощении. (Игнатий, 8, 156)
Байрон очень справедливо сказал, что порядочному человеку нельзя жить более тридцати пяти лет. Да и зачем долгая жизнь?., что будет пользы, если я проживу не десять, а пятьдесят лет, кому нужна моя жизнь, кроме моей матери, которая сама очень ненадежна? (А. И. Герцен, 1, 2, 4)
Человек растет, растет, складывается и прежде, нежели замечает, идет уже под ropy. Вдруг какой-нибудь удар будит его, и он с удивлением видит, что жизнь не только сложилась, но и прошла. Он тут только замечает тягость в членах, седые волосы, усталь в сердце, вялость в чувствах. Помочь нечем. Узел, которым организм связан и затянут, – личность – слабеет… Безличная мысль и безличная природа одолевают мало-помалу человеком и влекут его безостановочно на свои вечные, неотвратимые кладбища логики и стихийного бытия… (А. И. Герцен, 4, 1)
Пока человек идет скорым шагом вперед, не останавливаясь, не задумываясь, пока не пришел к оврагу или не сломал себе шеи, он все полагает, что его жизнь впереди, свысока смотрит на прошедшее и не умеет ценить настоящего. Но когда опыт прибил весенние цветы и остудил летний румянец, когда он догадывается, что жизнь, собственно, прошла, а осталось ее продолжение, тогда он иначе возвращается к светлым, к теплым, к прекрасным воспоминаниям первой молодости. (А. И. Герцен, 9, 1, 3)
Какое счастье вовремя умереть для человека, не умеющего в свой час ни сойти со сцены, ни идти вперед. (А. И. Герцен, 9, 1, 7)
Но по какому праву мы требуем справедливости, отчета, причин? – у кого? – у крутящегося урагана жизни?.. (А. И. Герцен, 9, 2, 18)
Не проще ли понять, что человек живет не для совершения судеб, не для воплощения идеи, не для прогресса, а единственно потому, что родился, и родился для (как ни дурно это слово) – для настоящего, что вовсе не мешает ему ни получать наследство от прошедшего, ни оставлять кое-что по завещанию… Все великое значение наше, при нашей ничтожности, при едва уловимом мелькании личной жизни, в том-то и состоит, что, пока мы живы, пока не развязался на стихии задержанный нами узел, мы все-таки сами, а не куклы, назначенные выстрадать прогресс или воплотить какую-то бездомную идею. Гордиться должны мы тем, что мы не нитки и не иголки в руках фатума, шьющего пеструю ткань истории… Мы знаем, что ткань эта не без нас шьется, но это не цель наша, не назначенье, не заданный урок, а последствие той сложной круговой поруки, которая связывает все сущее концами и началами, причинами и действиями. (А. И. Герцен, 9, 6, 9, 5)
Зачем все живет? Тут, мне кажется, предел вопросам; жизнь – и цель, и средство, и причина, и действие… Жизнь не достигает цели, а осуществляет все возможное, продолжает все осуществленное, она всегда готова шагнуть дальше – затем, чтоб полнее жить, еще больше жить, если можно; другой цели нет. (А. И. Герцен, 12, Consolatio)
Бывают точно времена
Совсем особенного свойства.
Себя не трудно умертвить,
Но, жизнь поняв, остаться жить —
Клянусь, немалое геройство!
(А. Н. Майков, 4)
Чернь дивиться будет твоим титлам, а умные люди, примечая твои злочинства, не только тебя презирать будут, но и совсем забудут древнюю славу твоего рода.
(А. Д. Кантемир, 1, 2)
…Кто в свете сем родился волком,
Тому лисицей не бывать.
(М. В. Ломоносов, 5)
Всякому городу нрав и права;
Всяка имеет свой ум голова…
(Г. С. Сковорода, 1, 10)
Известно, наконец, также и то, что о нравственных действиях другого не всегда по внутренней их доброте, но по внешней, чувствам их в противном виде представляющихся, рассуждают обыкновенно. (Д. С. Аничков, 2)
Не лучше ль менее известным,
А более полезным быть…
(Г. Р. Державин, 15)
Он не любил никого и никем любим не был, ибо тот, кто любит одного себя, недостоин быть любимым от других. (Д. И. Фонвизин, 2)
Я столько свет знаю, что мне стыдно чего-нибудь стыдиться. (Д. И. Фонвизин, 6, «Письмо от Стародума»)
…Истинно честному человеку надлежит быть полезным обществу во всех местах и во всяком случае, когда только он в состоянии оказать людям такое благодеяние. (И. А. Крылов, 1, 24)
Итак, не лучше ли быть первым между скотами, нежели последним между людьми? (И. А. Крылов, 2)
…Кто посмирней, так тот и виноват. (И. А. Крылов, 12)
В делах, которые гораздо поважней,
Нередко от того погибель всем бывает,
Что чем бы общую беду встречать дружней,
Всяк споры затевает
О выгоде своей.
(И. А. Крылов, 13)
…Все кажется в другом ошибкой нам;
А примешься за дело сам,
Так напроказишь вдвое хуже.
(И. А. Крылов, 20)
Человек, который, будучи с людьми, был однако ж один, будет холоднее того человека, который совсем был бы оставлен, потому что последний будет чувствовать нужду в любви и будет искать ее, а первый, будучи на этот счет обеспечен и спокоен и долго не имея нужды ни в чем, кроме еды, жилища и одежды, останется нечувствительным в душе своей, которая не научилась ни к кому привязываться и которая теряет чувствительность, если не приводить ее часто в движение. Ум его также останется в неразвитии, потому что чувства заставляют действовать ум, а если чувства не действуют, то и ум спит. Кто отделен от людей, тот не имеет предмета для размышления, потому что одни только наши отношения к людям служат началом наших умствований, потом уже он обращается на другие предметы. (В. А. Жуковский, 8, 26 августа 1805 г.)
