Константин Станиславский - Работа актера над собой в творческом процессе воплощения

{20} Начальные строки стихотворения «Лесной царь» Гёте в переводе В. А. Жуковского:

{21} На полях пометка Станиславского: «Какая игра под музыку?» Музыкальные упражнения и этюды, к которым Станиславский постоянно обращался в своей педагогической практике, к сожалению, не получили в главе «Темпо-ритм» достаточного освещения.

{22} Артур Никиш (1855–1922) — выдающийся венгерский дирижер. Гастролировал в России. О дирижерском искусстве Никита Станиславский говорит подробнее в главе «Выдержка и законченность».

В архиве Станиславского сохранились три взаимосвязанные по содержанию рукописи, представляющие собой наброски главы «Логика и последовательность».

Первая из них — черновая рукопись, озаглавленная Станиславским «Логика и последовательность», была отложена им для летней работы в 1938 году вместе с другими материалами третьего тома (№ 445). Большая часть листов рукописи, соединенных в одну тетрадь, не имеет нумерации и представляет собой разрозненные фрагменты текста задуманной главы. Текст рукописи печатается впервые, в выдержках, чтобы не дублировать мысли, изложенные Станиславским более обстоятельно и развернуто в следующей публикуемой рукописи.

Вторая рукопись — машинописный текст с исправлениями Станиславского (№ 447) — озаглавлена им «Логика чувств» и имеет дату на титульном листе «Ноябрь 1937 г.». Так же как и в первой рукописи, текст не представляет собой последовательного изложения. В нем также имеются повторы, устраненные нами в публикации. Печатается впервые.

Третья рукопись, посвященная также логике чувств, является составной частью тетради, озаглавленной «Остальные элементы» (логика и последовательность, по первоначальному замыслу Станиславского, должны были войти в число «остальных элементов»). Ввиду того что в третьей рукописи (№ 489) разработан пример, отсутствующий во второй рукописи (№ 447), где есть разрыв в тексте, предполагающий вставку, мы вводим полностью рукопись № 489 в текст второй рукописи — № 447. При этом мы исходим из предположения, что третья рукопись написана Станиславским как прямое добавление ко второй.

Текст рукописи № 489 был опубликован впервые в книге «Работа над собой в творческом процессе воплощения», в главе «Схема пройденного» (издание 1948 года, с. 279–282).

Первая и вторая рукописи печатаются последовательно одна за другой. Третья рукопись, введенная нами в текст второй, заключена в квадратные скобки.

В перечне глав книги «Работа актера над собой», относящемся к 1935 году, глава «Логика и последовательность» не обозначена, так как она была написана Станиславским позже. Станиславский придавал этим элементам «системы» первостепенное значение (особенно в заключительный период своей деятельности).

{1} Дальнейший текст не имеет начала, так как верх страницы в рукописи отрезан. Предполагаемый текст заключен нами в квадратные скобки.

{2} См. К. С. Станиславский. Работа актера над собой в творческом процессе переживания. СПб.: Прайм-Еврознак, 2008, с. 222–226.

{3} Здесь на полях рукописи имеется пометка Станиславского: «Объяснить», и поставлен знак вопроса.

{4} Далее в рукописи следует текст, использованный Станиславским в книге «Работа актера над собой», часть первая (Там же. С. 375–376).

Этот текст, не имеющий связи с предыдущим изложением, опускается. В рукописи № 446 в этом месте есть отметка Станиславского, указывающая на то, что материал уже использован.

Печатается по машинописному тексту, в который Станиславским внесены исправления и сделаны пометки, свидетельствующие о том, что он предполагал дорабатывать рукопись (№ 251). На заглавном листе этой наиболее отработанной Станиславским рукописи о характерности помечено: «1933 г., весна» и поставлена цифра XV, что соответствует порядковому номеру главы «Характерность» в плане, составленном весной 1933 года (№ 68), и другим планам расположения глав (№ 73/1 и 663).

Сохранился и другой машинописный текст главы «Характерность», в который Станиславским также внесены некоторые исправления (№ 485). При подготовке текста главы в отдельных спорных случаях принималась во внимание и эта вторая рукопись, на заглавном листе которой Станиславским поставлена цифра XX, что соответствует порядковому номеру главы «Характерность» в плане 1935 года.

{1} Работа Станиславского над ролью доктора Штокмана в одноименной пьесе Г. Ибсена описана им в книге «Моя жизнь в искусстве» (Собр. соч., т. 1, с. 247).

{2} Здесь имеется пропуск в тексте и пометка Станиславского, определяющая содержание недописанной им мысли: «Внешнее действует на внутреннее» (№ 485).

В архиве Станиславского сохранился текст, являющийся интересным дополнением к вопросу о характерности и представляющий собой как бы продолжение этюда с англичанином.

Приводим этот текст (№ 253, с. 257–258):

«Сегодня при входе Торцова в класс нам бросились в глаза его необычайные походка, манеры, лицо. Он как-то странно с нами поздоровался, точно с незнакомыми, пристально на нас смотрел. Не то Аркадий Николаевич сердился, не то с ним произошло что-то недоброе?!

Наконец он обратился к Малолетковой и стал спрашивать ее о какой-то „форме“, потом говорил о карнизе, о тяготении предметов к земле, а людей — друг к другу. Он говорил еще о „гиперболе“ и называл ее лупой слова. Подобно тому как гипербола преувеличивает слово, лупа увеличивает предметы. Речь Торцова была путанна. Ни Малолеткова, ни мы ничего не понимали…

Не получив ответа от Малолетковой, Аркадий Николаевич обратился к Шустову, к Говоркову, к Веселовскому, ко мне.

Серьезность и деловитость его тона, напряженность его внимания, внутренняя устремленность его на нас свидетельствовали о том, что дело, о котором шла речь, было для него весьма важно. Все заставляло нас верить в серьезность обращения к нам Аркадия Николаевича. С тем большим усилием мы старались вникнуть в сущность того, что он нам говорил; с тем большим вниманием мы старались разобрать смысл его слов, тем пытливее мы ощупывали его душу, тем старательнее применялись, приглядывались и прицеливались к нему и влучали в себя излучения его воли.

Вдруг Торцов резко изменился, он сбросил с себя надетую маску, принятую личину, то есть снова сделался самим собой.

— Не напомнила ли вам чем-нибудь только что происшедшая между нами сцена вашу знаменитую встречу с подлинным англичанином? — спросил нас Торцов.

— Действительно, я подумал о ней, — признался я.

— В чем же вы нашли сходство? — допрашивал меня дальше Аркадий Николаевич.

— Очевидно, в недоразумении, во взаимном непонимании, — анализировал я свои ощущения.

— Какая сцена, по-вашему, больше отражает встречу с подлинным англичанином: та ли, которая произошла между нами сейчас, или этюд с Вьюнцовым — Бирмингемом на последнем уроке? — продолжал допытываться Аркадий Николаевич.

Я нашел, что в сегодняшней сцене с ее недоразумением и приспособлениями было больше сходных элементов с оригиналом, то есть с той былью, которую мы пережили несколько дней назад, при знакомстве с чудаком англичанином.

— Значит, — подхватил Торцов, — дело не в точной копии, не в фотографировании оригинала, а в чем-то другом. В чем же? В передаче самой внутренней изюминки повторяемого, а не только внешних сходных обстоятельств. Вот ее-то, эту изюминку, вам и следовало создать в первую очередь при повторении этюда встречи Бирмингема. Совершенно так же, как вы сегодня, сейчас относились ко мне, вам бы следовало приспособляться к Бирмингему — Вьюнцову в этюде встречи, на последнем уроке. Я заставил вас сегодня, помимо вашей воли, применяться ко мне, прицеливаться и испытать те знакомые вам чувствования, которые вы не смогли вызвать в себе по отношению к Бирмингему на последнем уроке. А между тем я не ломался, как Вьюнцов, не корчил из себя иностранца. Да и не в этом суть, а в самом недоразумении, которое мне удалось создать сегодня.

Подобно тому как в катастрофе на Воздвиженке весь смысл был в трагической неожиданности, неотвратимости смерти, — сущность сцены встречи англичанина — в комическом недоразумении. Его-то в первую очередь и надо было передать».

{3} Тит Титыч Брусков — персонаж из комедий А. Н. Островского «В чужом пиру похмелье» и «Тяжелые дни».

{4} Против этого текста на полях рукописи Станиславским написано: «Большая разница искать в себе и выбирать из себя аналогичные с ролью чувствования [или] оставлять себя таким, как есть, и изменять роль, подделывая ее под себя».