— Любовь — это ад! АД!!!!!
Так ревел вихрь, но, на самом деле, из глубин его подымались совсем иные чувства, он в ярости пытался с ними бороться, но даже всех его сил в эти времена величайшего могущества было недостаточно, чтобы окончательно преодолеть в себе чувство любви. Так, в глубинах его сознания, в этом черном облаке бился истинный пламень. И вот потекли строки Последней поэмы — казалось, над Мордором взошло таки солнце — голос очищался с каждым мгновеньем, тучи разрывались, и вот-вот, казалось, должно было наступить долгожданное освобожденье:
— Никто, кроме дальних созвездий,
Что ярче земных всех богатств,
Горят, без любви без молений,
Не видел, как шел он средь райских богатств.
Никто, кроме ока, что видит,
Весь космос, и прошлого миг,
Не знал, как Мелькор ненавидит,
Свой рок — как Звезды любит Лик.
Не ведал никто, кроме Девы,
Что тихо молилась в ночи,
Как страстно пылали напевы,
В его раскаленной груди.
Но вот уж пред ней он пылает,
Уж видит, что любит его;
И вот уж к груди прижимает,
И гром уж ревет высоко.
И весь Валинор всколыхнулся,
Тревогу забили вдали,
И голос богов тут взметнулся,
Мгновенья разлуки пришли.
Единый лишь раз ее обнял,
Один лишь раз к звездным устам,
Прильнул… и творение понял,
Дорогу нашел всем мечтам.
Но то против рока, то страшно —
То грех — наказание ждет,
И шепчет Звезда: «Ах, напрасно,
Твой пламень во тьме пропадет!
Ведь ты не смирил своей страсти,
А я — не смогла обмануть;
И в мир этот только напасти
Смогли мы с собою вдохнуть.
Ты с гневом своим не смиренным,
Лишь молнии будешь метать —
Не стать вновь тебе вдохновенным,
Ты жаждешь весь мир воспылать!
Прости, не смогла я сдержаться —
Прости, не смогла не любить!
Прости — суждено расставаться,
И вечность в разлуке нам жить!..
И я лишь молю, чтобы в новый
Ты яростный бой не вступал,
Ты знаешь, что будешь плененный,
Как много б красот не сжигал!
Помилуй ты дивный рощи,
Ведь в них — из лазури стихи,
Помилуй священные ночи,
Которые снами тихи…»
Уж близко сверкают зарницы,
И в небе горами идут,
Валары в сеянье Денницы,
Цепь вечного плена несут.
«Помиловать!!!? Вновь подчиниться!!!?
Ну нет — я разрушу сей мир,
Над бездной я буду носится!
Претит голос сладких мне лир!
И кто они, право, что смеют,
Меня и тебя разлучать!
И скоро о том пожалеют!
Я буду как Солнце пылать!!!»
Но нет — не сияющим Солнцем,
Что в час вечно юной весны,
Капелью стучит за оконцем,
И блещет средь гласов детворы.
О нет — он не Солнцем тем милым,
Но черною тучей восстал,
Не лебедем он сизокрылым,
Но кровью своею пылал…
Так было и на самом деле: сначала все эти тучи рассеялись на многие-многие сотни метров ввысь, и, казалось, что вот сейчас уже прорвутся, брызнут из них обильные лучи солнца или звезд. Уже, казалось, просвечивалось это блаженное сияние, но в последние мгновение, тот неминуемый рок, который прозвучал в строках Последней Поэмы, отразился и в том, что происходило на самом деле. Ведь за мгновенье до этого, ворон обратился в сизокрылого, стройного лебедя — огромного, прекрасного лебедя, который расправил свои крылья над всей этой истерзанной землей. Только мгновенье и продолжалось это чудо! Внутри лебедя все равно был ад — и лебедь потемнел, и разорвался обильными кровавыми потоками, которые, клубясь, стремительно стали разлетаться во все стороны. И вновь все заполонила исполинская кровяная, брызжущая молниями туча. В глубинах этой тучи были Дитье, Дьем и Даэн. Пламень обвивал их, отчаянье сжимало — и голос колдовской, голос наполненный вековым отчаяньем хрипел, что никакого света нет… нет и любви — все обман, есть только боль… а еще сила — они должны подчинится, они должны исполнить его волю.
* * *
Альфонсо помнил, как он ревел в пещере Ородруина заклятье, помнил, какую огромную мощь при этом испытывал. Ему казалось, что ничто не сможет устоять перед ним. Ежели захочет он расколоть Среднеземье, так стоит только повести рукою; захочет зажечь новое светило — пламень для бессчетного множества светил чувствовал он в своей душе. И без конца шли эти исполинские, изжигающие порывы внутренней мощи — он не мог связно мыслить, вообще не было ни одной мысли — только без конца разрывалась, била гейзерами в его душе лава…
Теперь он сидел на черном троне, в черной же зале, в самой верней части того исполинского замка, который высился над Мордором. Здесь не было окон, не было дверей, просто в стенах зияли проломы, а за ними открывалась бездна. Обрывчатые стены вздымались вверх, и там переламывались изгнившими клыками. Вплотную, даже задевая за них, издавая пронзительный, железный скрип проплывала завеса туч. Ветер завывал так, словно был живым, и в каждое мгновенье его раздирали на тысячи клочьев. Время от времени, через проломленные стены в залу влетали уродливые призраки — они вопили с яростью, кривились, раздирались в клочья, вновь собирались, проносились возле трона.
Довольно долгое время он просидел без всякого движенья — он не знал, куда направить бивший в душе пламень. Волнами накатывалась, захлестывала ярость, но он не знал, на кого ее направить, а потому его мертвенные, костяные пальцы все с большей силой впивались в черную поверхность, слышался скрежет, сыпали жирные кровавые искры. Вдруг, из глубин груди его стало подыматься клокотанье — все громче и громче оно становилось, глаза заволоклись кровью, затем стали непроницаемо черными, и, вдруг раздался вопль — словно целая стая голодных волков разом заголосила: «НЭДИЯ!!!» — и он тут же сорвался с места, вырос в расплывчатую, ревущую колонну мрака — колонна эта вырвалась из пробоины, и уже в стремительном полете над бездной стали вырываться из нее бессчетные черные крылья, наползать из глубин и тут же вновь поглощаться вороньи глаза. В общем — это было нечто хаотичное, что и вообразить то невозможно — подобие чего может прийти разве что только в больной рассудок. Это нечто двигалось стремительно, но опять-таки хаотично, так как не знало, в какую сторону направить свой полет. Со стороны казалось, что эта жуть трясется в агонии совершает многометровые, беспорядочные рывки. Раз оно врезалось в черную стену — раздался такой грохот, будто целый мир разрывался в клочья — весь замок, до самого основания содрогнулся, а от места столкновения разбежались широкие трещины. И вновь раздался этот вопль: «НЭДИЯ!!!» — и вновь рывки. Он не испытывал к ней чувства любви, или вообще какого-либо нежного чувства — нет — он просто вспомнил, как прежде они сталкивались, как он начинал ее рвать — и вот теперь эта жажда разодрать ее заполнила все его сознание — он ревел от ярости, он ничего не видел, по прежнему ни о чем не думал — и еще несколько раз проревел ее имя, и все то думал, что она действительно может прийти на этот зов. А потом он падучей звездой устремился вниз, и в несколько мгновений уже преодолел то огромное расстояние, которое отделяло его от земли. Произошел страшной силы удар, на многие версты окрест все содрогнулось — но его сотканное из могильного холода тело было по прежнему цело, полно тем страшным подобием жизни, которым наделяло его кольцо. И вновь в нем взметнулся ураган ярости, в котором тут же померк поднявшийся было проблеск сознания. Вот он вцепился в гранитную глыбу и разодрал ее так легко, словно это был лист бумаги. Вот заскрежетал, заревел продолжая Последнюю Поэму:
— Не знал никаких сожалений,
Мелькор в бой последний влетал;
И в вихрях огнистых волнений,
Он войско Валаров сжигал.
Не помнил уж слов своих нежных,
Забыл самый сладостный миг;
Не слышал речей он прилежных,
Ужасен Мелькора был лик!
И даже в далеких равнинах,
За кольцами радужных гор,
Горел словно осень в рябинах,
На небе из вспышек узор.
Забыл обо всем в своей злобе,
Взметался слепящей волной,
И тучей гремел в небосклоне,
Орал: «Все ж я буду с тобой!»
И молнии в землю впивались,
Сжигали там парки, сады;
И ветры вокруг разрастались,
И рушили святы дворцы.
Казалось, ничто перед мощью,
Не может его устоять,
Казалось, ужасной той ночью,
Уж должен тот край погибать.
И в небе пред ним мала птаха,
Ее не заметил, изжег —
И тут, как пред смертью, пред плахой,
Пред ним плач девичий вдруг лег.
«Почто, ах почто эта мука!
Она мне была как сестра!
Тебе же она словно муха —
Что право — пусть там — умерла!
Ослепший ты, жалкий, могучий,
Зачем, ах зачем эта кровь?!
Зачем разрастаешься тучей,
Зачем шепчешь слово: „Любовь“..
Зачем — мое сердце разрушил…
Да что там! Поймешь ли меня?!
Ты только огромное слушал,
Ты весь в блеске злого огня!
Тебе уж смешны эти слезы,
Какая-то птаха, и что ж?!
Метаешь ты молнии, грозы —
Но счастья уже не найдешь!
Тебе ли понять святу радость,
Когда она, чудо-чудес,
Поет свою звонкую шалость,
И вторит весенний ей лес!
И ты ли поймешь как летали,
Навстречу столь милой заре,
И ты ли поймешь как мечтали,
Увидев закат в янтаре.
И ты ли с великою страстью,
Ослепший в боренье своем,
Поймешь, что свершилось несчастье,
Что мы с ней не будем вдвоем!
Но нет — ты все двигаешь тучи,
Ты рушишь святые хребты,
Дробишь с воплем яростным кручи —
Теряешь остатки мечты…»
И по мере того, как выговаривал эти строки, успокаивался Альфонсо — почувствовал себя сначала пристыженным, а затем и горькое раскаянье испытал — потом нестерпимо одиноко ему стало — он жаждал света, он жаждал любви. Вот промелькнуло некое светлое воспоминанье, и он уцепился за него. Какое же хрупкое оно, как быстро разлетается в этом кровавом, воющем воздухе — словно сон прекрасный — не вспомнишь его сразу — потом уже никогда эту красоты не вспомнишь. Но надо бороться — как же тяжела эта борьба! Для него изожженного пламенем, с черным кольцом на пальце, подобное воспоминание могло оказаться невозможным — но он все-таки оставался титаном, и в этой титанической борьбе все-таки одержал победу, и вспомнил — он восходил на вершину Менельтармы. Он юноша, на душе которого еще нет крови убиенных, у которого вся жизнь впереди. Как же бесконечно давно это было! Как же жаждалось вернуть те времена! Он готов был на все, но только бы вернуться — только бы увидеть вновь Менельтарму! В душе его очередным огненных вихрем взвилось моление: «О, Иллуватор, ведь ты, Единый, все видишь, все понимаешь — почему же ты не хочешь помочь мне?! Да — много на мне мрака, но ведь ты создаешь звезды — в твоей власти вновь сделать меня свободным! Ну, что же ты — что же ты всегда молчишь, все наблюдаешь — что же ты такой безразличный, холодный!.. Проклинаю тебя! НЕНАВИЖУ!!!»
