— Как так?
— Да что ж мне говорить тебе, когда только часик назад, пообещал одной девчушке вернуться, да освободить ее. Как же ты вернешься, когда смерть примешь?.. А я даже и вмешиваться не стану, оставлю все, как есть: бьют ее, терзают, потому что не такая, как все, так и будут терзать, пока она не сломается, или не умрет. Вспомни, вспомни ты ее глазки, да слезки; вот и подумай, что ей до самого конца и придется кровавые слезки лить. А стоит тебе только рассказать, да показать дружков своих, так тут же я и распоряжусь: девочку оттуда вывести, накормить ее, напоить, да самым лучшим. Потом — есть у нас сани золотистые, из одного людского городка вывезенные, так запрягаем в эти сани лучших наших лошадей, тепло ее одеваем, еще еды с собой даем, да и отправляем по дороге на юг… Денечка через два подберут ее эльфы; ведь, там уже их владения начинаются — и будет она жить долго, и счастливо, как и достойна жить. Ну, а не скажешь — так замучат ее до смерти. Вот ты и думай теперь: как же совесть твоя спокойной будет, когда ты ее на смерть обречешь? Почему же ты думаешь, что тех друзей своих выдать (а, может, и не друзья они тебе вовсе) — это предательство; а девочку бросить не предательство?! Девочку, которая искренно, как отца родного полюбила тебя; для который ты теперь последнюю надеждой стал. И, как она теперь тебя ждет — измученная, едва живая — слезки то текут, и тебя она зовет?.. Какой же тут тебе покой будет?!
Сикус так и разрыдался от этих слов. Сквозь рыданья, трясущимся, напряженным голосом он выкрикивал:
— Да! Верно!.. Все то вы знали, как меня переломить!.. Вы то, конечно, в этом мудрые, вам то, конечно, и не в первой таких вот, как я переламывать! Верно же вы все выложили!.. Да — не будет мне покоя!.. Да — из-за девочки не будет!..
Он еще много выкрикивал; и темное создание выжидало, когда эти истеричные выкрики прекратятся — оно все еще пребывало в задумчивости; и, как отголоски бушующих в его темном сердце бурь, пробегали по стенам блики кровавого пламени.
Наконец, Сикус замолчал; в глазах его темнело… И тут, по знаку, палачи схватили ведро с ледяной водой и окатили его. Сикус вздернул голову, и, продолжая плакать, слабым голосом прошептал:
— Хорошо я все расскажу. Все покажу… Только об прошу: перед этим вы освободите девочку. Я должен видеть, как получит она свободу!.. А потом, клянусь, все вам расскажу. Хоть… и погублю свою душу, и уж на веки, и уж без прощения! Ну, и пускай! Чтобы ее спасти — согласен! Клянусь, что расскажу, но перед этим должен видеть, что станет она свободной.
— Что ж: нет ничего легче. — и тут, вновь в голосе, послышалась усмешка. — Сейчас ты увидишь ее.
Он кивнул своей длинной, сокрытой темными материями рукой, и вот стали открываться створки, через которые ввели Сикуса. И вот уже в залу вступила Девочка. Сикус так и застыл, пораженный; он, забывши о своем положении, даже попытался подбежать к ней, но цепи удержали его. Она остановилась возле входа, мельком взглянула на окружавшее, и, наконец, взгляд ее остановился на Сикусе. Личико ее было таким, каким запомнил его Сикус при первой их встрече: худенькое, бледненькое, но не кровяная маска — и два ясных ее ока, с нежностью, смотрели на него. Вот покатились ее по щекам слезы — и эти святые детские падали на покрытый запекшейся кровью пол, и жутко было на это смотреть. Девочка сделала, было, навстречу ему движенье, однако Сикус, вскрикнул, сам рыдая:
— Нет, нет, маленькая. Я прошу тебя. Ты иди отсюда поскорее. Нечего тебе меня жалеть. Я человек пропавший. Пожалуйста, мне полегче на сердце станет, коли знать буду, что ты не в этом мраке, но на свободе, и к новой жизни скачешь.
Девочка прошептала:
— А вы, разве вы со мною не поскачите? Разве же здесь останетесь? Да нет — не оставлю я вас! Что они с вами делают?! Я не позволю!
— Ничего, ничего, маленькая. Они со мною ничего больше не сделают. Уж все можно то и сделано; ну, а если бы и мог — не поскакал бы — мне в той жизни места нет… Ну, прощай. Не поминай лихом. Прощай, прощай, родная!
Она плача простояла некоторое время, затем, все плача, молвила:
— Прощайте, прощайте! Я вас никогда, никогда не забуду! Потому не забуду, что вы первый меня полюбили. Вы меня из мрака вырвали, вы клятву свою сдержали… Мы встретимся еще! Да?! Да?! Ну — прощайте, прощайте!
Тут она, в величайшем волнении, махнула ему ручкой, и бросилась к выходу. Легкие шажки вскоре замерли в отдалении, а створки, завораживающе плавно стали закрываться.
— Ну, все. — говорило темное создание. — Теперь ты все видел, пришло время исполнять свое обещание.
— Нет!.. Не все видел. Когда ее повезут? Неужели она останется здесь хоть ненадолго! Как же она может бегать здесь?!.. Тут же все в орках! Ну, как же пробежит через ту залу, которая пьяными орками кишит?! Нет, немедленно пошлите вместе с ней какую-нибудь охрану, чтобы через ту залу провели, на сани усадили, чтобы немедленно уезжала она отсюда; вот тогда будет «все»; вот тогда и исполню свою клятву.
И вновь темное создание подало палачам какой-то условный знак — они высвободили его, и держа за руки, протащили (так как он не мог передвигать ногами), к непроницаемо черной, похожей на воронье око глади, которая висела на стене, в окружении, пульсирующего кровью орнамента.
— Чего ж ты волнуешься? — усмехалось создание. — Мы ж тебя не обманываем. Ну, смотри же…
По черной глади, волнами пробежала дымчатая пелена, и вот появилось изображение той самой огромной, заполненной орками залы. Вотпоявилась девочка, по ее щекам катились слезы, волосы, при каждом движенье, словно крылья, развивались за ее спиною. Она стремительно бросилась через залу, и не один орк не посмел заступить ей дорогу — более того, эти грубые, пьяные создания, даже боялись, стоило им только увидеть эту маленькую, стремительную фигурку, и они пятились, они замолкали, провожая ее взглядом.
А она, не разу не остановившись, но устремляясь все быстрее и быстрее, с сильной мукою в очах, пролетела через залу, выбежала наружу, где во все разразилась метель, и снежинки летели плотную стеною, и выли волки, и еще кто-то двигался во мраке.
А девочка бросилась к золотистой, запряженной тремя черными лошадьми карете, которая стояла в нескольких шагах от двери, на обочине дороги. Она открыла дверцу, и стало видно, что там все заполнено какими-то кушаньями, вовсе даже и не орочьими, но награбленными где-то. Девочка еще раз взглянула на башню, а Сикусу показалось, что прямо в его глаза — и он чувствовал, что очи эти — дорожка в иной, прекрасный мир, в который он так жаждал порою вырваться.
Какие же недостижимо прекрасные, полные нежным чувством очи! С какой же страстью потянулся он к ним из того, что окружало его; как же больно ему было от осознания того, что видит их в последний раз, а впереди — только мрак, да боль. Но он только уткнулся лицом в холодную поверхность, и сквозь вой метели смог различить ее голос: «Прощай, я никогда тебя не забуду!»
А потом она села в карету, закрыла дверку, и в то же время, черные кони сорвались с места, и понесли ее в ночь. Еще через несколько мгновений уже нечего не было видно, только метель свистела, да выл, вместе с волками плотные и стремительный снежный вихрь.
Вновь, по поверхности, пробежала призрачная пелена; вновь поверхность стала столь же непроницаемой, как око ворона, и вновь нахлынула тишина. Сикус в ужасе огляделся: создание сидело на черном троне, чуть выгнулось к нему, и ожидало, когда он заговорит…
— Подождите, подождите. — забормотал Сикус…
Он никак не мог поверить, что теперь вот надобно выдать своих друзей, что он уже дал клятву, и что ничего уже не стоит перед этим предательством; от того, что сейчас вот он скажет, и ничего уже не поправить, и будут все они обречены на смерти, а он — на муки адовы. И он молчал, считая мгновенья, цепляясь за каждое из этих мгновений, пока еще можно было исправить, и вот, наконец, дрожащим голосом выкрикнул:
— А я не верю вам! Это не она — это призрак был! Все наважденье! Вы не могли ее так быстро привезти! Откуда вы все так быстро узнали?! Нет — вы не выполнили своей клятвы! Она сейчас окровавленная, еле живая должна быть, а то вон как через залу полетела! И орки ее испугались! А потому испугались, что призрака увидели!.. Сейчас надо ехать в ту деревню, и высвобождать ее настоящую, ежели она жива еще!
— Я знаю больше, чем ты. Я сразу все понял, и велел ее привести. Мы знаем заклятья, которые не только наносят, но и излечивают раны. Что же, если хочешь, так верь, что это был призрак, а настоящая уже умирает. Верь, если тебе так легче.
— Нет, нет, нет! — в ужасе выкрикивал Сикус. — Конечно же — это была она!.. Да — она свободна!
— Ну, все — довольно болтать. Теперь пришла твоя очередь исполнять клятву.
— Я так устал… потом… потом… — Сикус, действительно, чувствовал себя совершенно изможденным, умирающим.
