— Да — вы вовсе не такой уж плохой! Как вы его, а?! Только вот молот мне отдайте…
Теперь Хозяин со все сил ухватился за огражденье, которое окружало крыльцо — огражденье даже трещало от впившихся в него дланей, ну а из ран, которые он получил при борьбе с Эллиором, вновь вытекала теперь тьма, вязким туманом стекала по ступеням, скапливалась возле крыльца, и ее, за короткое время, набралось довольно много. Когда Хозяин заговорил, голос его был чрезвычайно истомленный, едва слышный, казалось, что он умирает:
— Все силы в эту борьбу выложил. Волшебством это не одолеть — оно сразу всякое волшебство чувствует, сразу противится… Все — ничего больше с меня не спрашивайте… Минуты три у вас осталось…
И он остался стоять так, со страшной силой уцепившись в огражденье, испуская из себя потоки тьмы.
— Я знаю! — выкрикнул Сикус, и уже взбегая по крыльцу, продолжал. — Только не останавливайте меня! Я знаю, что делать! Я все искуплю!
С этим криком скрюченный этот человечек ворвался в залу, где орки вопили и ругались, едва увернулся от ятагана, пробежал к одному из шкафов — конечно, шкаф был распотрошен, но Сикус знал, что орки не стали бы брать веревку — и действительно увидел этот довольно большой виток, который валялся неподалеку, на испускающем теперь хлад полу. Он пригнулся, проскользнул под лапами, схватил веревку, и вновь, только чудом увернувшись от ятагана, бросился к выходу.
Надо сказать, что веревка эта была принесена Эллиором, еще до того, как он отправился на поиски заклятья — он нашел ее среди каких-то древних развалин, и на вопрос, зачем же в их хозяйстве может понадобиться веревка, ответил, что сердцем чувствует, что в будущем, она понадобиться. Так и пролежала она все эти двадцать лет, без всякой надобности. Однако, веревка была действительно хорошая: несмотря на древность свою, она еще сохранила прежнюю прочность и, даже, совсем за все это время не испортилась.
И вот, с этим мотком выбежал Сикус на крыльцо, один конец бросил Хэму, и крикнул, ты привяжи здесь за что-нибудь, да понадежнее. Эллиор понял, что он задумал, и крикнул:
— Давай лучше я! Уж мы то, эльфы, половчее вас, людей, во всяких таких прыжках будем.
Однако, Сикус даже и не взглянул на него, он стремительно бежал к воротам, нацепив моток на веревки у локтя здоровой руки, так, что, оставшаяся в руках Хэма веревка разматывалась, тянулась за ним крыльцу. На бегу он выкрикивал, обращаясь ко всем, даже и к оркам:
— Я искуплю! Я всех спасу, или сам погибну!
Он пребывал в таком мучительном состоянии, так казнил себя, считал себя таким ничтожеством, что верил, что, соверши он даже такое деянье — все равно останется предателем и подлецом; но он, все-таки, жаждал хоть помочь этим «высшим», «прекрасным» — которых он, в одно мгновенье ненавидеть начинал, ну а в следующее — уже и жизнь за них отдать готов был, вечную муку принять. И он даже ни на мгновенье не остановился во вратах, даже и страха не почувствовал — все заполняла душевная боль; все заполнило желание сделать хоть что-то хорошее; ну а погибнет — все одно, и в том аду хуже, чем теперь не станет. И он с разбегу перескочил метра три, упал на ближайшую ледовую глыбу, которая, хоть и почти совсем ничего не весил, все-таки, опасно накренилась и едва не перевернулась. В это же мгновенье, рядом с глыбой образовался водоворот, метров полутора в поперечнике — Сикус успел перепрыгнуть в последнее мгновенье, когда глыба уже нависла над воронкой. Он стал перепрыгивать с одной глыбу на другую, вдоль испускающих прежний хлад стен. Был этот хлад так силен, что, облеплявшая вода тут же замерзала, конечно была боль; но что же, что же значила эта боль, против боли душевной, когда он и в этом движенье, от нее стонал; и все вспоминал, что он предатель, что по его вине все это происходит; когда и в эти мгновенья, окружающее ничего не значило для него, но все занимала эта боль.
А, между тем, до черной стены оставалось всего метров пятьдесят, и с той скоростью, с какой они плыли теперь, до рокового мгновенья, оставалось не больше минуты, и он мог слышать доносящиеся со двора орочьи завыванья; обернись даже увидел бы, Хозяина, который, борясь со своими ранами, по прежнему стоял на крыльце, мог бы увидеть и Эллиора, который эльфийскими узлами прикреплял веревку к столбам на крыльце. Но ничего этого не видел Сикус, он только знал, что он, ничтожество, предатель, должен сделать. И он делал следующий рывок, и замерзающая на нем вода трещала, разрывалась ледяными брызгами. Он в лихорадке, не на мгновенье не останавливаясь, перепрыгивал с одной глыбы на другую; порою глыбы не выдерживали, переворачивались, он падал в эту ледяную воду; однако, в то же мгновенье, совершал рывок вперед, хватался скованными холодом, точно тисками сжимаемыми пальцами, за следующую глыбу; иногда даже и зубами в нее вгрызался, но происходило все это, в одно мгновенье — он уже страшным рывком, вырывался из воды; весь трясся, но уже и на следующую глыбу перескакивал, а там еще и еще один прыжок…
Стены окружающие терем, к тому времени, осталась уже позади, а до берега оставалось еще метров пятнадцать. Он и совсем забыл про свою разодранную руку, а, ведь, из нее, все это время, кровь струилась; и вот, видно то, что было под водой почувствовало эту кровь — только успел он выбраться на очередную льдину, как воды пришли в судорожное движенье, взметнулись из них, извиваясь гребни, и один из этих гребней, ударился о край льдины на которой едва удерживался Сикус. Конечно, льдина начала переворачиваться, однако, человечек сделал отчаянный прыжок и…
Все последующее заняло не больше какого-то краткого мгновенья, и кто-то этого мгновенья совсем бы не заметил — ушло бы оно для него в чреде иных таких же мгновений, а вот для Сикуса мгновенье это очень многое в себя вместило — он перепрыгнул через этот извивающийся, заканчивающийся острым лезвием гребень, а за ним — открылась не очередная глыба, а стремительно закручивающаяся воронка, метров пяти в поперечники; на дне которой, во мраке, было заметно какое-то движенье — что ж ему было делать? Ухватиться то было не за что… И вот он уже и со смертью смирился, уже ожидал, что вот сейчас полетит в эту бездну, и схватят его там какие-нибудь щупальца, и будут терзать рвать — нет — это его совсем не страшило; а действительно жутко было от осознания того, что он предатель, что из-за него многие погибнут, и что за тем, как будет растерзана плоть, наступят века мучений. Но, видно, он был слишком незначительной крапинкой, видно то, что было под водой, было занято каким-то иным, более важным делом. Во всяком случае, воронка захлопнулась, гребни убрались, а навстречу ему устремилась водная струя, которая подняла Сикуса метров на пять в воздух, перевернула, и бросила в ледяные объятья. Он ничего не видел, со всех сторон давил ледяной мрак, что-то касалось, что било его тело и лицо, и он не знал под водой ли он, или же во мраке среди ветвей. Все-таки, догадался, что под водой — сделал несколько отчаянных, сильных рывков вверх, и вот вынырнул на поверхность, ухватился за очередную глыбу, выкарабкался на нее, ну а там уж, до берега оставалось метров пять. Еще несколько прыжков, и вот он упал на черный, ступенью изгибающийся, резко уходящий под воду корень, уткнулся лбом в ствол дерева, и настолько этот человек промерз, что даже этот ледяной ствол показался ему теплым.
Нельзя было терять ни мгновенья. Остатки веревки отходили от его локтя; вообще же дом уже проплыл мимо того места, где он выбрался на берег, и веревка выходила через край окружающей двор стены. До стены же мрака оставалось совсем немного — секунд через десять, дом должен был быть поглощен ею. Сикус вскочил, судорожно перебрался с остатками веревки в проеме между стволов, и тут, в отчаянии понял, что пальцы его совсем не шевелятся, что никакой узел ему завязать не удастся. Он даже вскрикнул от отчаянья, и в это мгновенье, стволы с пронзительном скрипом захлопнулись — они, видно, хотели поймать Сикуса, да он уже повалился в сторону. Зато стволы намертво защемили между собой веревку, и она, в то же мгновенье, завизжала от напряжения.
А во дворе, тем временем, происходило вот что: орки совсем потеряли голову, они бросались друг на друга, грызлись, но большинство лежало уткнувшись мордой в землю и без всякого движенья. Многие из них выбежали из залы, так как, мертвенный пламень там еще усилился, и принимал теперь какие-то совершенно невиданные, причудливые обличая, один раз даже вытянулся леденящими щупальцами, схватил нескольких орков и поглотил их в себе. Среди выбежавших был и Тгаба, однако, он не побежал во двор, а остановился рядом с Хозяином, который так и стоял, вцепившись в огражденье, теряя свою тьму; орк этот, выпучив свои злобные, мутные глазки, начал рычать:
— Выявлено, что Брубра, и Грунг сказали ругательные слова против Вас! Дайте нам этого эльфа на потеху!
