Они почувствовали ее приближенье, обернулись, и с тихим блаженным вздохом, расступаясь, вставали на колени, и неотрывно смотрели за каждым ее движенья, по впалым щекам их катились слезы. На ее лике не было ни грязи, ни крови, более того, вокруг нее ласковый дымкой разливалось весеннее сияние — она тепло улыбалась всем им, и хотела обласкать, исцелить каждого, но, все-таки, шла навстречу тому сильному голосу, который часто в своей речи повторял ее имя. И так получилось, что она вышла в круг перед Ринэмом, одновременно с тем, как туда вырвался тяжело дышащий Рэнис. Ринэм тоже почувствовал ее приближенье и повернулся к ней. Он, обычно сдержанный, привыкший вести правильную, степенную речь, и теперь пытался проговорить что-то подобное, однако — сразу сбился, и пробормотал дрогнувшим голосом: «Ну… вот и она пришла…» — и этот шепот его тут же разнесся по рядам Цродграбов, в благоговении шептали они: «Пришла… пришла…» — и казалось им, будто наступило уже то царствие света, к которому они так долго стремились. Тут, нахлынула звенящая, совершенная тишь, который каждый приписал, конечно, появлению Вероники — теперь и текущая грязь, и снег, мягко обвивали их.
— Ты будешь с нами?.. Ты должна быть с нами… — не в силах совладать с дрожью в голосе, проговорил Ринэм, и шагнул к ней навстречу.
— Нет! Нет! Не выйдет! Прочь! Не смей! Про-очь!!! — это завопил Рэнис, который несколько мгновений простоял без всякого движенья — зачарованный красотой Вероники.
Теперь он видел, что некто (и не важно кто) — но главное жаждущий отнять ее, а, значит, враг — шагнул к ней, вот и руки протянул. Конечно, Рэнисом овладел стремительный огненный порыв, и он, заходясь в этом вопле, прыгнул им наперерез. Он врезался в Ринэма, сильно стиснул его за руку, и вот уже вместе повалились они в грязь — Рэнис стал душить своего брата, который еще не пришел в себя, и еще видел пред собою чудное виденье — идущую к нему, окруженную светом Веронику. А Вероника сама пребывала в состоянии восторженном — верила, что теперь все страдания будут завершены — и она всеми силами полюбила Ринэма, так как виделся ей в нем прекрасный человек, который мудрыми своими речами остановил безумие. И какую же боль испытала она, когда бросился наперерез этот некто — этот Рэнис, когда в этой блаженной, плавной тишине раздался его вопль! Но ни на мгновенье не испытывала Вероника раздраженье к Робину — напротив — она полюбила его еще сильнее чем Ринэма, за страдания его полюбила, и вот уже, обняв за плечи, склонилась над ним, нежные слова зашептала.
Рэнис сначала не слушал ее, все пытался задушить Ринэма, лицо которого ушло под успокоенную грязь; ведь Ринэм еще дергался, еще представлял какую-то опасность для его, грядущего счастья. Но вот, когда Вероника обвила его своей теплотою, и, осыпая нежными поцелуями, зашептала:
— Родненький!.. Молю тебя, пожалуйста, миленький ты мой, ну взгляни ты на меня. Ну не надо же больше этой боли, бедненький ты мой, ну — только взгляни на меня…
И Рэнис уже не мог противится этому голосу — он только взглянул на ее спокойный, нежностью объятый лик, так уже и позабыл о своей ненависти. Теперь он не то что вспомнить, но даже и представить не мог, как это еще недавно он мог испытывать такие страшные чувства. Да он уже и позабыл про Ринэма — раз она была перед ним, так, значит, вернулся блаженный мир…
Он выпустил Ринэма и во вновь нахлынувшей звенящей тишине, протянул к ней испачканную в кровавой грязи руку, он сам не смел до нее дотронуться, однако, свято верил, что сейчас вот она подхватит его, и хлынет свет — иначе и быть никак не могло…
А Ринэм почти задохнулся — он даже поперхнулся этой отвратительной леденистой грязью, и, хотя лицо его еще было погружено под грязь — он отчетливо слышал, и понимал все, что говорила Вероника и Рэнис. И ему жутко стало, что сейчас вот он захлебнется, уйдет в небытие, а эти двое будут блаженствовать. Страшно было это предчувствие бесконечного бездействия, когда он, столь многое еще способный сотворить, будет уже не властен хотя бы травинку всколыхнуть. И теперь он испытывал ненависть к Рэнису — при всей стремительности и судорожности его нападения, он все-таки узнал своего брата, и даже давал себе отчет, что такая ненависть к брату отвратительна. Однако, Рэнис, который поступил так подло, и готов был убить его, ради своего счастье — вызывал в нем отвращение еще большее. Все это время, Рэнис сидел у него на груди, но вот Ринэм собрался и сделал стремительное, сильное движенье — ему удалось спихнуть брата, а еще, на лету, нанести ему сильный удар кулаком в лицо. При этом взметнулась волна грязи, и Цродграбы испуганно вскрикнули, подались назад, так как показалось им, будто из грязи взметнулось некое чудище, на Веронику набросилось. Однако, «чудище» уже стояло на ногах, и крепко держало ее за руки — в «чудище» они сразу же узнали своего предводителя, и теперь счастливый вздох прокатился по их рядам. Вероника тихо плакала, и с прежней нежностью в него вглядываясь, шептала:
— Зачем же это?.. Пожалуйста… Я так молю вас — только не делайте больше боли…
— Не будет, не будет больше боли… — уверял ее Ринэм. — Никто нам больше не помешает…
Она, уставшая от ужаса, с надеждой вглядывалась в его глаза, и действительно — находила там уверенность, что — этот кошмар больше не повторится. И тогда такой счастливый, сильный свет от нее хлынул, что Ринэм позабыл о всякой осторожности, и весь погрузился в эту ласку. Между тем, позади них, рыча, хрипя бессвязные гневные слова, и обрывки слов, поднялся из грязи Рэнис, лицо которого хоть и было разбито в кровь — все-таки была еще очень приметным, и все бывшие поблизости Цродграбы с изумлением признали в нем еще одного своего предводителя; и вот он, видя, что Ринэм приблизился совсем близко к лику Вероники, стоит погруженный в ее свет, слушает нежные к нему обращенные слова… Конечно же тут бешенная злоба овладела юношей, и он, вытянув вперед руки, бросился на него — он свернул бы ему голову, но Вероника, за мгновенье до этого, все почувствовала, и с мучительным стоном была вырвана из этого блаженного спокойствия — и она перехватила своими легкими ладонями трясущиеся, жаром исходящие мускулистые руки Рэниса, и стал их целовать, своими тепло-прохладными, мягкими губами — она ласкала эти, жаждущие смерти брата ручищи, и молила: «Ну, не надо же… Миленький мой! Не надо же!..»
И вновь она своей нежностью победила нежность Рэниса, однако — то, что началось следом она уже не могла остановить. Разгоряченный, лишившийся своего блаженства Ринэм, судорожно оглядывался по сторонам, и вот, бросился к Цродграбов, схватился за плечи какого-то, первого подвернувшегося, и в своем болезненном возбуждении даже поднял его в воздух — он говорил дрожащим, громким голосом:
— Видите ли, что творится?.. Враг уже в самое наше сердце пробрался!.. Смотрите — видано ли, в центр нашего войска идет она, Святая, и тут же врывается враг, и беспрепятственно похищает ее!.. Ради счастья нашего, помешаем врагу!..
Да — он произнес это с искренним чувством, с верой, что говорит он правду, и потому Цродграбы очень взволновались, и поверили ему.
— Верите ли вы мне?! Со мною ли вы?! — еще раз прокричал Ринэм, и тут же, по рядам прокатилось гулкое, многоголосое: «Да… да!».
— Так идите же за мною! — восторженно взвыл Ринэм, и первый бросился на Рэниса.
Вновь попыталась остановить его Вероника — она хотела перехватить его за руки, однако — тут ее сильно толкнул один из Цродграбов. Конечно, никто из них не мог не то что толкнуть, но, хотя бы, и дотронуться до нее — однако, слова Ринэм произвели такое волнение, что вся эта тридцатитысячная толпа стала сжиматься к этому месту; и, конечно, как не хотели остановится Цродграбы бывшие впереди, они не могли этого сделать от многочисленных, напирающих сзади рядов. Рэнис смог увернуться от кулака своего брата, однако, оглянувшись, понял, что происходит, и решил, что уж лучше смерть примет, чем вновь потеряет Веронику — потому он, в стремительном движенье успел перехватить ее руку, и силой притянул к себе. Но уже сдавились вокруг них Цродграбы — от давления их костлявых, трещащих тел началась смертная пытка — и каждый чувствовал, что еще через несколько мгновений будет раздавлен. И тогда и Рэнис и Ринэм закричали страшным хором:
— Прочь отсюда! Вы раздавите Ее!..
И эти отчаянные вопли сделали почти невозможное — остановили тридцатитысячную, разгоряченную толпу. Цродграбы, жертвуя своими жизнями, напрягали до предела, до треска свои хилые тела — и все назад, назад, и по рядам смешавшимся трещащим неслось: «Назад… назад… Ей плохо!» — и многие там были раздавлены, многие, втоптанные в грязь, переломанные, вопили, но они, все-таки, смогли раздаться в стороны — в какое-то мгновенье все рухнули, подняв сильные грязевые волны, но тут же вновь вскочили, в напряжении вглядываясь. А там, в центре, рядом с Вероникой закрутилась отчаянная борьба — двое близнецов, с первого взгляда совершенно друг от друга не отличных, терзали, пытались умертвить друг друга рядом с Нею, а она все рыдала, пыталась их остановить. Ринэм зарычал отрывисто, призывая уничтожить «проклятого колдуна» — и вновь Цродграбы бросились глубже втаптывая в грязь, своих еще живых, вопящих братьев и сестер. И получилось так, что одни Цродграбы приняли за колдуна Рэниса, а другие — Ринэма, и в этой давке, когда от долгого голода в глазах многих из них, уже темнеть начинало — им показалось, что те иные Цродграбы, которые схватили их предводителя, есть порождения «колдуна», да — им, ослепленным, казалось что — это какие-то отвратительные уродцы, со множеством рук и голов — и вот они уже бросились друг на друга, и невозможно было остановить того беспрерывного убийства, которое там вершилось. Давка была жуткая, и, так как, и Рэниса и Ринэма растащили в разные сторону, а Веронику затолкали в иную — то она уже и не могла к ним пробиться, а за оглушительным и беспрерывным ором даже и не знала, где они теперь. Казалось, что в центр организма попала стрела с сильным ядом, и теперь вот агония стремительна расходилась по всем членам, и невозможно было остановить скорой смерти — все, казалось, было отравлено. Все из этого тридцатитысячного организма уже знали, что есть некие многочисленные враги, которые могут отнят их предводителя, и, главное Ее — и поспешали в месиво, готовые пожертвовать жизнью, ради такой высокой цели. Так какой-нибудь Цродграб измученный чуть живой, часто с переломанными ребрами, во власти общего потоки, влетал туда где кто-то орал, и кто-то погибал — к нему из мрака тянулись какие-то руки, он кого-то бил, но его сминали, он из последних вцеплялся в чью-нибудь плоть, но его затаптывали в грязь. Такая бойня происходила ни на одной какой-нибудь полосе, но на множестве полос, разбежавшихся от центра этого отравленного организма. И вот Веронику вынесло к такому месту — пред ней взметнулись руки, ноги, перекошенные лики, борющихся со «врагами», и она была бы раздавлена, но даже и в этом безумии, даже и умирающие в страшных муках Цродграбы видели, что — это Она вышла из мрака, и вот, дабы спасти ее от врагов — подхватили Веронику на руки — и стали стремительно передавать друг другу, унося от этого страшного места. Те Цродграбы, которые, волею рока, оказались по ту сторону сталкивающихся, вообразили, что «враги», похитили-таки ее и теперь никогда не будет им счастья. И эта весть в несколько мгновений прорезалась через их ряды, и они с удвоенной, умоисступленной яростью бросились на своих «врагов». А эти, уносящие Веронику, узнали, что их богиня теперь вместе с ними, и, конечно, воодушевились этим, и даже верили, что и смерть над ними не властна. Тела переламывались и дробились, образовывались и тут же сметались валы, те оболочки, в которых еще совсем недавно были и свои страсти, и свои надежды — теряли всякую форму, и никто бы их, и без того друг друга похожих уже бы не опознал, и не понятно было, зачем протекла их жизнь, зачем нужны были все их движенья, когда издавши последний крик, они не оставляли о себе никакой памяти…
