— Что же гибните!.. — стремительно, со вдруг прорезавшейся несказанной, изжигающей яростью выкрикнул этот «голубь».
Девочка была испугана этим криком больше чем воплями драконов, и она выпустила его. Голубь стремительно взмыл вверх, в одно мгновенье стал лишь точкой, но и точка эта пропала на фоне гневных, клубящихся утесов. Оставшись без него, они некоторое время пребывали в оцепененье, которое разбито было очередным воплем дракона, пролетевшего поблизости.
Альфонсо проговорил, все еще глядя на рыдающих, обнявшихся Маэглина и девочку:
— Средь бликов огненных ветров,
Где искр шумный хоровод о смерти песнь ведет,
Они, в вуали детских снов,
Искали дом, который всем приют дает.
И он шептал: «Как грозен мир,
Как счастья, света мало;
И правит злобы кровный пир —
Эпоха темная настала!»
Она в ответ: «Кругом огонь,
Растерянность во взглядах,
Ты только душу, милый, тронь —
Там слабый свет, но в темных все нарядах…»
И вместе песню завели
С горючими слезами:
«Весенни годы отцвели,
И дом наш за морями.
А что здесь? Пыль и песок,
Огонь да суеченье,
Годов бесцельно-злобных ток,
Толпы людской вихренье.
Ах, разве в пламени судьба,
И станут чувства лучше,
Когда постылая толпа,
Их пошлостью потушит.
Уйдем отсюда за моря,
Быть можем растворимся,
Но в чистом свете все ж горя,
Мы в вечном возродимся!»
— Что ж нам теперь… — в некоторой нерешительности проговорил тогда Даэн, взглянул на надвигающиеся, полные отсветами молний отроги, и едва-едва сдержал слезы.
— Что же нам теперь делать? — стремительно и даже зло вскирикнул Альфонсо. — Да не возвращаться же! — ведь никто не хочет, чтобы вновь ими завладел этот ворон, чтобы в вихре этом распроклятом кружил?! Ведь никто пешкой не хочет быть, да ведь, да?!.. Значит, укрытие нам надо найти. Где-нибудь тут, какую-нибудь пещеру… скорее… скорее…
Действительно, дольше уже нельзя было оставаться на прежнем месте, так как стены пламени, подступали уже совсем близко. Стремительно, одно за другим, вспыхивали лесные дерева, ручей же ослепительно сиял. Девочка, рыдая, ухватилась за шею Маэглина, и теперь, когда он поднялся, то оказалась на его руках. Маэглин же пребывал в великой растерянности, — не ведал он — сон это, или явь (а скорее, все-таки, был чудесный сон…) И в этом сне — все — и блики пламени, и эти огненные деревья, и клубящееся над головою, и раскаты далеких разрывов — все это представлялось ему чудесным, сказочным виденьем. Ручей, вдоль которого бежали они, представлялся ярко, но и мягко сияющей дорогой, и если бы не Робин, который поддерживал его под локоть, он непременно бы на эту «дорогу» ступил.
Они все бежали, бежали, однако — ожидаемого укрытия не было. Напротив, вся природа пребывала в растерянности перед натиском драконов, тоже искала какого-нибудь укрытия, и не находила его. Так из переливающихся отсветами, уже обреченного сгореть леса, выскакивали перед ними зайцы, лани, выбегали и медведи, и волки, и лисы, и кабаны, и по одиночке, и целыми семействами. Все эти звери жившие в Эрегионе в дружбе, теперь в растерянности друг на друга глядели, казалось, каждый безмолвно вопрошал: «Что же мне теперь?.. Что же — что же, право, делать?.. Быть может, рыбы знают как избавиться от огненной напасти…»
Однако, и положение рыб в ручье сложилось самым неприятным образом: вновь, метрах в ста перед бегущими, пронесся дракон, и пылающей полосою, шрамом огненным, рассек не только лес, но и этот ручеек; вода в нем стала, а через несколько мгновений течение и вовсе пересохло. Теперь яркие отблески пламени прорывались со всех сторон — они, вместе с обитателями леса, метнулись в одну сторону, наткнулись на огненную стену, бросились в другую, и оттуда, навстречу им бежали опаленные звери.
— В огненное кольцо попались! — громко выкрикнул Вэллиат.
— Хорошо, что в огненное!.. — с прежней, злой решимостью проговорил Альфонсо. — Оно быстро нас изожжет…
— Да как же так, да не хочу я гореть! Я жить хочу! — завыл Вэллиат.
В это самое время, Маэглин вдруг ясно понял, что происходит, и в исступленном могучем рывке вырвался от Робина — он что было сил бросился в сторону, и теперь обеими руками прижимал к себе девочку, и вновь это был исступленный, мучительный лик, и вопил он:
— Возьми нас! Слышишь?!.. Слышишь ли?! Ворон — возьми нас — спаси меня и девочку! Я на все готов — только спаси, только дай хоть глотка счастья, потому что уже не могу жить, как прежде… Никаких сил нет… Слышишь ты, проклятый?! Все что угодно сделаю — рабом твоим стану, но спаси! Спаси! Спаси-и!!!
* * *
Все это время, государь Келебрембер провисел где-то между небом и землей в призрачной темной клети, и несмотря на то, что сам был одним из самых искуснейших магов, не мог хотя бы немного пошевелиться, он пытался почерпнуть силу от звезд, но их почти не было видно за этой призрачной пеленой — у государя, по крайней мере, появилось со время кое-что обдумать. И вновь вспоминая все то, что произошло в этот день, он понимал, что и он, и все эльфы и Цродграбы, несмотря на ум, несмотря на то, что многие из них прожили уже века, были все это время попросту пешками, которыми руководили некие высшие силы, и которые бросались из одной крайности в другую, и по сути — были массой, безликой толпою, судьба которой зависела исключительно от прихоти той, высшей силы. И он, вновь и вновь вспоминая предначертание о гибели Эрегиона, понимал, что вот теперь наступило это время; чувствовал, что никак этого не избежать, и слезы наворачивались на его глаза, и он чувствовал, как под этими клубящимися тучами, гибнет в пламени его народ, и он проклял рок, судьбу, он скрежетал в бессильной ярости зубами.
Тогда же пришли на память строки одного из виднейших Эрегионских поэтов Мэромира:
— Рожден я был в свете,
Но дружен с тенями,
Я цвел в нежном лете,
Опаленный огнями…
…Опаленный огнями,
Неверной любви,
И ты за морями,
Меня уж не жди.
Ушла моя радость —
Тебя лишь любил,
И жизнии младость
Сей рок погубил.
Рожден я был в свете,
Но радость ушла,
Так, будто погибла
Родная страна.
И, хотя эти строки были придуманы не Келебрембером, они настолько были схожи с его чувствиями, что ему казалось, будто это он их придумал только что. И тогда к нему явился Эрмел — он без всяких усилий разорвал призрачную клеть, подхватил Келебрембера за руку, и проговорил:
— Я хотел, чтобы кто-то из этих толп проявил разум, но они все оказались одинаково тупы. Все предпочли погибнуть, и детей погубить, но старых предрассудков так и не смогли уничтожить. Что же — несмотря на их глупость, нельзя оставлять Эрегион на погибель, и придется самому взяться…
— Да зачем же ты мне все это говоришь! — раздраженно вскричал Келебримбер. — Я же вижу, что специально — какую-то цель поддерживая. Все хитришь, хитришь… Мое королевство обречено на гибель, но ты хочешь вынести из этого какую-то пользу для себя… Хочешь помочь? Ну, так попробуй помоги! А речи то говоришь, верно, чтобы задобрить меня?.. Нет — может ты могучий маг, но неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы все это выслушивать?! Что же ты — героем хочешь выставиться?!.. Ну, давай, давай — действуй, все в твоей силе — крути-верти нами куклами… Давай! Давай-действуй!
В голосе Келебрембера была и горечь и отчаянье, а еще — жажда борьбы, жажда освобожденья; хоть глотка свежего воздуха… Однако, Эрмел понес его вниз, через слои переливающихся бордовыми отсветами облаков, все ниже и ниже — к земле, к земле… Вот он — этот некогда премилый простор; теперь все там было языками пламени, а вместе с гулом, слышались еще и многочисленные, в один стон сливающиеся вопли. Вот на них, стремительно парящих, с оглушительным, заливистым воплем, устремился дракон. Он раскрыл пасть, намеривался испустить свои изжигающиеся потоки, однако Эрмел только прошептал несколько каких-то неслышных слов, и вот очи дракона полыхнули нестерпимым белесым цветом, и он, издав мучительный вопль, резко развернулся и скрылся в клубящемся облаке. Вот Эрмел застыл, и вновь стал двигать губами — выговаривать неслышные заклятья. Даже и те, кто был на земле, видели этот ослепительно полыхнувший, белесый, мертвенный свет; государь же Келебрембер на несколько мгновений и вовсе ослеп от этого сияния, а затем, когда зрение, все-таки, стало возвращаться к нему, то обнаружил, что теперь драконы слетаются к ним со всех сторон, обезумевшие, с этими пылавшими мертвенным, белесом светом глазами — они проносились совсем близко, и то и дело ударяли волны раскаленного воздуха, который поднимался от их крыльев. Все они устремлялись в клубящуюся тучу, и исчезали в ней — уже не вылетали обратно:
