Сознания он все-таки не потерял - когда я дотащил его до спальни и опустил на кровать, с ужасом глядя на стремительно расползающиеся по мантии темные пятна и испытывая горячее желание метнуться сразу в трех направлениях - в ванную, в лабораторию и к Помфри за консультацией… эх, похоже, без нее не обойтись, раз Снейп не в состоянии объяснить мне, что делать, - он прохрипел через упавшие на лицо волосы:
- Не мечись. Сначала зелья... запиши последовательность. Ванна потом. И никакой Помфри.
Поклявшись обязательно расспросить его, каким образом ему удается читать мои мысли даже с закрытыми глазами, я, призвав перо и пергамент, торопливо нацарапал десяток продиктованных хриплым шепотом названий - и тут же понял, что если я и правда попытаюсь справиться сам, лучше расспросить его обо всем прямо сейчас: номером первым в списке шло мое вчерашнее кровеостанавливающее, только доза на порядок больше, значит, и снотворный эффект сильнее… а будить его, когда заснет, я, понятно, не собирался.
- Профессор, может, сможете заодно объяснить, что делать потом, после ванны… хотя ладно, не надо, сам как-нибудь разберусь, - поспешно добавил я, когда, отведя спутанные пряди, понял, как ему плохо. Чертова гордость… надо было хватать его в охапку и отправляться сразу за Макгонагалл, не дожидаясь блэкстоновских благих порывов. А теперь он и мне примется доказывать, что вполне дееспособен для внятных объяснений, а до беспамятства ему, судя по всему, только пары фраз и не хватает… ну точно, пытается что-то выговорить… что?!
- Да, ты уж, пожалуйста… сам как-нибудь… разберись…
Кажется… нет это и впрямь не ирония, хотя теперь я точно знаю, что он способен язвить даже в таком состоянии. Но это… Он не пытается ничего мне доказывать, как не пытается прятать свою слабость. Он… он сам попросил о помощи. И, кажется, поверил, что я способен буду… разобраться.
- Хорошо, сэр, - с трудом выдавил я, и мгновение спустя его губы вновь шевельнулись:
- И перестань называть меня… сэр… или профессор…
- А… а как же?.. - но я уже понял - как, и когда он снова разомкнул губы, пытаясь выговорить собственное имя, я осторожно прижал пальцы к этим распухшим, потрескавшимся, единственным в мире губам, тихо выдохнув:
- Северус, - и он улыбнулся - я почувствовал эту улыбку кончиками пальцев.
А потом я принялся поить его зельями, вместе с ним задерживая дыхание и сглатывая, когда он сглатывал, и с облегчением перевел дух, когда темные пятна перестали расползаться и он наконец открыл глаза - впрочем, тут же вновь опустил ресницы, когда я начал расстегивать его мантию. Может, он боялся увидеть на моем лице брезгливость или отвращение, а может, просто стеснялся, но я подготовился к обоим вариантам, и когда с последней застежкой было покончено, я уже знал, что скажу ему прежде, чем снова увижу его обнаженным:
- Северус, - тихо сказал я, - Северус… ты ведь сам попросил так тебя называть. Давай пусть это будут не просто слова. Давай ты попробуешь… позволишь себе на самом деле быть для меня… не сэром и не профессором. Северусом.
Не знаю, насколько это его успокоило… наверное, совсем не успокоило - он не кивнул и не улыбнулся, а когда я осторожно откинул полы, он дернулся и руки дрогнули в попытке прикрыться. Но больше я ничего не стал говорить - главное он услышал… и со временем, надеюсь, поймет. Поэтому я просто поднял его на руки и отнес в ванную.
Я мыл его одной рукой, придерживая левой под лопатками, впервые так полно и подробно осязая его тело - и с болью ощущал, как он вздрагивает и сжимается всякий раз, как моя ладонь касается… даже не свежих ран и полузаживших рубцов - обезболивающее уже должно было подействовать - а нежнейшей кожи в паху и на внутренней стороне бедер. Но я молчал - слова сейчас все равно ничего бы не изменили, здесь могло помочь только время. Я бы успокоил его взглядом, но глаза он так и не открыл… поэтому все, что мне оставалось - молча целовать его всякий раз, как он вздрагивал - влажный висок, морщинку между бровями, сомкнутые веки. Губ я коснулся всего единожды - когда он дернулся, почувствовав, как моя рука скользнула между ягодицами и я смог оценить… размер ущерба. Может, надо было пробормотать что-нибудь ободряющее, но я просто накрыл его губы своими и поцеловал, как он меня в субботу - требовательно и жестко, чтобы одна боль заглушила другую - и он ответил мне, слабо, но вполне осязаемо, и с этого мгновения вздрагивал реже и слабее, а когда я закончил с его телом и сменил помутневшую от крови воду, влив в ванну зеленоватый заживляющий настой, он прошептал, по-прежнему не открывая глаз:
- Твой вариант терапии оказался… более действенным, чем зелья.
- Надеюсь, - выдавил я сквозь сжавшееся горло - я предпочел бы, чтобы он использовал другую терминологию. - Можно, я вымою тебе голову?
- Исполняешь заветное желание? - слава Мерлину, он наконец попытался усмехнуться - и, кажется, это было разрешением, и я втер в его волосы собственный шампунь, тщательно промыл густые пряди тугой струей, и горло вновь сжалось - теперь уже от восхищения, когда вместо грязной свалявшейся пакли на худые плечи упала тяжелая глянцевая волна. Сальные пряди, которые в свое время так меня раздражали… пусть даже не надеется, что я оставлю его волосы в покое, после того как увидел, какими они могут быть красивыми. Не удержавшись, я провел по ним ладонью - раз и другой, и вздрогнул, когда он тихо пробормотал:
- Он тоже любил это делать.
Кто, хотел я спросить - но, слава богу, удержался, потому что уже понял - кто, и сердце забилось резкими толчками, а он продолжал быстрым отчетливым шепотом:
- Он был моложе тебя… магл… нам было по шестнадцать… он приехал к родственникам на лето. Тогда я уже жил один, и он часто бывал у меня… Месяц… только один месяц. Он любил гладить мои волосы… он любил… - прерывистый шепот не умолкал, и я вслушивался, замерев, боясь спугнуть его вздохом, не то что словом, и с пронзительной ясностью понимая - это те подробности, те самые, которыми наслаждались на его допросах мои бывшие коллеги. И еще одно я понимал так же ясно - зачем он мне это рассказывает - чтобы мерзостные сцены из порнофильмов, в которые превратились его воспоминания о первой любви, снова стали для него… просто прошлым - светлым, полудетским прошлым, когда он еще не стал Пожирателем, и не было смертей, а был тот мальчик…
… Возвращаясь домой, он погиб… катастрофа… Потом у меня никого не было. Прости, что вообще… - но я не дал ему договорить, снова склонившись к бледным губам, только теперь чуть касаясь и не требуя ответа, и это снова помогло - через полминуты он произнес уже громче и с почти прежней снейповской интонацией:
- Надо было прервать меня раньше, раз уж я временно не в состоянии себя контролировать. Если уже насмотрелся на мои волосы, будь так добр, извлеки меня отсюда, а то я пропитался этим настоем как Сибилла Трелони - хересом, - и я, улыбнувшись, отнес его в спальню, старательно делая вид, что принял эту интонацию. Пусть. Пусть пытается доказать, что это просто потеря самоконтроля. Здесь тоже поможет только время, только время научит его мне доверять - но я не буду торопить события… тем более что первый шаг он все-таки сделал.
Я завернул его в слизнортовскую махровую простыню и призвал еще зелий - перечисляя названия, он не упомянул кроветворное - и был вознагражден за усердие краткой, но весьма выразительной лекцией о свойствах кроветворных зелий и нежелательности их употребления перед сном во избежание некоторых побочных эффектов. Ага, конечно, эффекты… редкостная гадость это зелье, я-то знаю, поэтому и оттягивает момент.
- Ты ведь уже пил его в пятницу перед сном, - возмущенно заявил я, на секунду ощутив себя мадам Помфри, врачующей строптивого студента, но Северус - кажется, я впервые назвал его про себя по имени - шансов почувствовать себя колдомедиком мне, разумеется, не оставил:
- Если б я тогда отказался, я обесценил бы твой героический поступок - фыркнул он, но тут же добавил с ласковой насмешкой:
- Это и правда подождет… впрочем, можешь дать мне немного вина - желательно из непочатой бутылки… и займись потом руками и всем остальным - поле деятельности у тебя… обширное.
Вот он, на столике - недопитый бокал с мерцающей рубиновой жидкостью. Я чуть приподнимаю его, как в пятницу, но прежде чем поднести к губам, тихонько говорю, глядя в спокойное - наконец-то спокойное - лицо:
- За тебя, Северус. За тебя.
А потом отставляю бокал и, закусив губу, откидываю простыню.
Почему я был уверен, что справлюсь?.. Пока что я с трудом справляюсь с собственной обморочной слабостью, поминутно вздрагивая от бешенства и жалости. Но прийти в себя и отвлечься от того, чем заняты руки, неожиданно помогают… другие подробности, проступающие даже через уродливую путаницу шрамов. Сморщенная кожица на локтях. Трогательная цепочка позвонков. Выпуклая родинка на правом бедре… в ушах снова звучит быстрый шепот - он говорил об этой родинке, что его мальчик любил… вот так… Черт, не удержаться… Я склоняюсь и чуть прихватываю губами мягкий комочек, благодаря всех богов, что он задремал - я вряд ли решился бы на такое, знай, что он это почувствует... и вряд ли решусь в дальнейшем, по крайней мере пока он не подпустит поближе. А не позволит - что ж, это его прошлое, и он вправе хранить о нем память… только я найду и другие способы доказать, что к нему чувствую - конечно, когда смогу изучить его тело по-настоящему.
