И тут стало ясно, что он уже начал понемногу замыкаться в себе.
— Вчера, — спросил я, — мне казалось, что мы вернулись в детство, в то время, когда всё начиналось, — у тебя не было такого чувства?
— Да, — ответил он. — Нет, может быть…
Вновь появилась вчерашняя медсестра — со словами, что время посещения закончилось. Мы вышли в коридор, она прикрыла дверь палаты, и мы на минуту остановились.
— Мы вместе росли, — сказал я, — а потом наши пути разошлись. Теперь мы снова встретились. Как бы я хотел оказаться внутри его головы, показать ему что-то очень важное и сказать: «Посмотри, вот этого тебе ни за что нельзя забывать».
— Мне однажды довелось столкнуться с чем-то подобным, — ответила она, — я видела, как человеку всё объясняют, изнутри. Я проходила практику, недолго, примерно неделю, официального названия учреждения уже не помню, но они называют себя «Клиника в конце пути». Это к югу от Орхуса, на самом берегу, одно из подразделений Университетской больницы. У меня где-то записан их телефон.
Какие-то неуловимые оттенки её интонации подсказали мне, что я столкнулся с фатальным стечением обстоятельств.
Она куда-то исчезла и вновь появилась — с номером телефона.
— Женщину, которая там всем руководит, зовут Лиза, — добавила она.
Я уже знал, что она назовёт именно это имя — ещё до того, как она его произнесла.
* * *
По номеру телефона я нашёл адрес клиники, оказалось, она находится чуть севернее музея Моэсгор, в одном здании с несколькими кафедрами медицинского факультета. Напротив номера было написано «Институт нейропсихологической визуализации».
Я набрал номер, трубку взяла какая-то молоденькая девушка.
— Мы не принимаем пациентов, обращающихся в частном порядке, — сказала она.
Я выжидающе молчал. Не сомневаясь, что судьба как-нибудь да поможет мне.
— Два раза в год у нас проводится день открытых дверей, — добавила она. — Следующий — в среду на будущей неделе.
*
После съезда с шоссе Орхус — Одден дорога несколько километров петляла между густо заросшими морёнными холмами. Внезапно впереди открылась широкая водная гладь. Огромное серое бетонное здание стояло на склоне, спускавшемся к самой воде.
Здание, похоже, проектировали без расчёта принимать посетителей, оно было замкнуто в самом себе, как и любое исследовательское учреждение.
У входа не было никаких табличек. В вестибюле за стойкой сидел охранник. За его спиной вдаль уходил коридор, по обе стороны которого виднелись открытые двери кабинетов и лабораторий. Я сказал, что мне нужно попасть в Отделение нейропсихологической визуализации. Он пристально и задумчиво посмотрел на меня.
— Тогда вам к этим милым девушкам в цокольном этаже, — ответил он.
Было что-то ускользающее в его интонации: какая-то смесь юмора, добродушия и настороженности.
Я обошёл здание. Оно вырастало из крутого склона, и чтобы с парковки попасть на уровень нижнего этажа, нужно было спуститься по лестнице. Как будто спускаешься в глубокий подвал. Но из-за местного рельефа выходящие на воду окна оказывались вровень с землёй.
Дверь открыла женщина в белом халате. Она протянула мне руку и сказала, что её зовут Лиза.
Я замешкался, она терпеливо ждала, я пожал её руку и назвал своё имя и фамилию. В её взгляде не было и тени узнавания.
Она была похожа на саму себя — на ту, которую я видел в последний раз, когда нам было по семь лет.
Конечно, это невозможно, но так мне тогда показалось. Что она как две капли воды похожа на себя в прошлом.
Мне доводилось подмечать такое и прежде, когда я смотрел на детские фотографии моих взрослых знакомых. Когда не возникает сомнений, что это один и тот же человек — тогда и сейчас. Как будто то, что мы называем развитием, представляет собой всего лишь совершенствование уже имеющегося в нас в момент появления на свет.
Или как будто нам не дают возможности совершенствоваться.
Как и тогда, в её внешности бросалось в глаза редкое сочетание — волосы были такими светлыми, что казались почти белыми, а кожа — совсем смуглой от загара.
Мне подумалось, что она наверняка много времени проводит на воздухе.
Позднее я узнал, что она так загружена работой, что солнце видит лишь те двадцать минут в день, когда обедает на улице в компании своих сотрудников.
Её волосы были собраны на затылке. У корней волос виднелся шрам, он тянулся по всему лбу и уходил под прядь над левым виском.
Нас было восемь человек, и она попросила каждого сказать несколько слов о себе. Врач, психолог, двое студентов, двое пенсионеров, школьный учитель и я.
Мы сидели в расставленных вдоль одной из стен креслах в зале, огромные окна которого выходили на залив.
Потолок зала был на удивление высоким, никак не меньше метров шести, из-за того же уклона ландшафта, и здесь вполне можно было бы устроить ещё один этаж.
К подлокотнику каждого кресла крепился маленький откидной столик, на каждом из них лежали очки в тонкой оправе, вроде обычных очков для чтения.
В центре помещения стояли кругом три стула, два из которых были пусты, на третьем сидела кукла, похожая на манекен с витрины магазина.
Манекен был облачён в белый халат. На голове у него было надето нечто, напоминающее парикмахерский шлем-фен.
Сидящую куклу двухметровым кольцом окружали толстые пластиковые трубы.
Лиза нажала невидимую мне кнопку, наружные оконные ставни опустились, а за ними и внутренние, не пропускающие свет шторы. С двух сторон зала, навстречу друг другу, двинулись, закрывая окна, две перегородки. Толстые, сантиметров по тридцать, и в ту секунду, когда они встретились, зажглось верхнее освещение.
Она подошла к стулу, где сидел манекен, и прикоснулась к пластиковым трубам.
— Это МРТ-сканер.
Потом положила руку на шлем.
— Элекгроэнцефалограф. Он регистрирует церебральные волны. Пациент сидит тут, где сейчас сидит манекен.
Она коснулась клавиатуры компьютера, стоявшего перед её стулом, свет стал медленно гаснуть.
— Наденьте, пожалуйста, очки.
Мы надели очки. В них были простые стёкла, в поле зрения ничего не изменилось. Разве что в обоих стёклах, прямо перед зрачком, обнаружилась совсем маленькая тёмная жемчужинка или стеклянный шарик, размером не больше булавочной головки.
— Эти очки создают что-то вроде 3D-эффекта.
В темноте на пустом стуле рядом с манекеном появилась фигура — образовавшаяся из сполохов бело-голубого света.
— Мы собираем результаты сканирования, обрабатываем их, строим изображение и отправляем на голографический проектор. Сейчас перед нами одна из записей.
Световые нити сложились в фигуру обнажённого мужчины, гениталии и лицо были размыты, неразличимы, но всё остальное было как настоящее. За полупрозрачной поверхностью кожи виднелись внутренние органы, за ними — скелет. И череп, а за костными пластинами — мозг.
Она нажала следующую клавишу.
— При магнитно-резонансной томографии с пациента считывается пятьдесят изображений, так называемых срезов, в секунду. Теперь мы добавляем энцефалограмму, которая фиксирует церебральные волны. Различные уровни амплитуд мы обозначаем разными цветами.
Вокруг и внутри головы светящейся фигуры затрепетали радужные пятна.
— Теперь добавим данные электромагнитной активности тела и вокруг него.
Цветные узоры замелькали в теле и вокруг него.
— Меряем пульс, давление и проводимость кожи. Теперь эта информация тоже визуализируется и представляется различными оттенками.
Переливов и колебаний света вокруг голубого тела становилось всё больше и больше. Перед нами находился человек, созданный из света, в окружении трепещущих радужных язычков.
— Таким образом для пациента, который сидит там, где сейчас манекен, создаётся трёхмерная карта его биосистемы, обновляющаяся каждую секунду. МРТ-сканирования и все остальные измерения в большинстве крупных больниц проводятся ежедневно. Мы же сопоставляем их, строим изображение и воспроизводим его с помощью голографического проектора.
