Затем Джессика ставит стул на люк, заводит фонарь, садится и ставит фонарь на полу перед собой. Это сигнал. Дети воробьиной стайкой рассаживаются у ее ног: лица тех, кто впереди, выгравированы светом, те, кто позади, почти незримы.
Джессика приступает к истории – про Иону и кита. Рассказывает по-английски, хотя порой в речь затесывается слово или краткое пояснение по-португальски. Мод, чьи познания в Библии сопоставимы с представлением о некоторых городах – определенные районы точны и даже подробны, а вокруг все во мгле, – не знает, пересказывает девочка написанное или собственную версию. Мод приседает на край стола, а едва кит выплюнул Иону на берег, смотрит в арку на пляж и видит уголек сигареты. На несколько секунд решает, что это, наверное, папа, что он вернулся, как и ожидали. Но затем уголек по дуге летит в море, и она видит, как к церкви или к трейлеру бредет силуэт мальчика.
История завершается. Детей готовят ко сну, или они готовятся сами, группками отбывают в нужник под садовой стеной или умываются самодельными мочалками, чистят зубы щеточками. Джессика говорит Мод:
– Я им каждый вечер рассказываю историю, но они все это уже сто раз слышали. Вы знаете какие-нибудь истории? Может, как-нибудь вечером расскажете?
Она зовет Мод укладывать детей, и вместе – Джессика несет фонарь – они поднимаются в коридор, заходят в спальни, где дети лежат по железным койкам, по четверо или пятеро в каждой комнате, маленькие вперемешку со старшими. Дети поднимают головы, смотрят на фонарь, на Джессику, на Мод. Кое-кто обнимается с драными мягкими игрушками. Кое-кто желает доброй ночи по-английски. Один мальчик, когда Мод проходит мимо, кричит:
– Пока, мама! – и сразу прячется под простыней.
Внизу Мод спрашивает, где будет спать Джессика, и та отвечает, что перебралась в трейлер, пусть Мод живет у нее в комнате сколько хочет. Пусть это отныне будет ее комната.
– А Тео ночует в трейлере? – спрашивает Мод.
– Трейлер большой. Места полно.
– Там жили мама с папой?
– Был один год, папа пригнал трейлер. Из самого Хантсвилла.
Фонарь притягивает облако насекомых. Одни белокрылы, похожи на призраков; другие причудливы, балетны. Девочка показывает Мод, где хранятся фонари – висят на гвоздиках между двумя арками. Джессика выключает свой фонарь, и на миг они с Мод друг для друга незримы, а потом белые стены начинают светиться, и девочка уходит, уронив «спокойной ночи» и пальцами легко коснувшись локтя Мод.
Та идет в другую сторону, к нужнику. На тропинке – медленные зигзаги, зеленые огни светлячков. В нужнике четыре кабинки с распашными дверями, как в салуне на Диком Западе. Внутри тоже летают зеленые огоньки. Сами туалеты – как Мод уже успели гордо объяснить – компостные, высохший гумус используется в саду.
Выйдя из нужника, она слышит глухой звон толкающихся коз, но не знает, где козы ночуют, и разглядеть не может. Смотрит на тропинку – что будет, интересно, куда попадешь, если зашагать по ней к холмам, от которых сейчас осталась лишь беззвездная тьма под тьмою, усеянной звездами. Карт в Ковчеге не попадалось. Может, и нет никаких карт – или они путешествуют вместе со взрослым, с папой.
Она идет назад сквозь тучу светлячков, мимо курятника, в арку. Нащупывает дорогу к баку с водой, пьет воду – на вкус как железо, – трет зубы пальцем и поднимается к себе по стертым деревянным ребрам ступеней. Папину рубашку не снимает, прямо в ней залезает под одеяло, погружается в сон без сновидений – и спустя несколько минут просыпается, потому что за стенкой плачет ребенок. Рыдания заглушает чей-то голос, чей-то яростный шепот, и наконец слезы утихают. А после ничего, только шорохи океана.
Утром Мод снова встает последней. Странно: столько детей прошли мимо ее двери, но не разбудили. Им что, велено ходить молча и босиком, дабы чужачка, спящая женщина (женщина, которая выступила – должно быть, воображают они – из вод морских во исполнение пророчества, о котором они даже не слыхали) проснулась, когда сама пожелает?
Внизу открыт подпол; Мод заглядывает и видит железную лестницу – как будто трап в судовое машинное отделение. Внизу в луже света появляется Джессика, и хотя ступени круты, она взбегает ловко – в одной руке заводной фонарь, в другой большая кастрюля риса.
– Хотите посмотреть? – спрашивает девочка. Ставит кастрюлю на край стола и снова спускается в подпол, а Мод следом за ней. Внизу просторнее, чем воображалось, футов пятнадцать на десять, и высоко – можно выпрямиться во весь рост, даже если ты выше Джессики, выше Мод. На ум тотчас приходит сокровищница Рэтбоунов – странный вывих мысли, который словно разметывает Мод тонким слоем по всей Атлантике, – хотя здесь на полках не акварели и не африканские маски, а шеренги консервных банок, пакетов, коробок с ярлыками. Мод идет за фонарем – какао «Хершиз», калифорнийские оливки, гамбо с красной фасолью, кукурузная каша быстрого приготовления, смесь для оладий, печенье «Орео», «СпагеттиОс». Есть даже сигареты, четыре блока «Лаки страйк», три еще в обертке, четвертый полупустой. У дальней стены лари с рисом, сухой фасолью, мукой, оплетенные бутыли кукурузного масла, красного пальмового. Полных емкостей нет – битком набитых полок нет, – но даже без сада за стеной и рыбы, которую ловит мальчик, этого провианта детям хватит на много месяцев.
Между ларями – дверь в дальнюю комнату. Банки с побелкой, бухты кабеля, ножовки, сверла. А также школьные тетрадки, коробки разноцветных мелков, карандашей. У дальней стены генератор – над ним с потолка бледными корнями свисают провода. Мод приподнимает одну из стальных канистр.
– Солярки нет, – говорит Джессика. – Давным-давно нет солярки.
На полке возле генератора – какой-то аппарат, прикрытый черной бархатной тряпкой. Под тряпкой Мод обнаруживает кинопроектор «Белл и Хауэлл» формата «супер-8», на вид ухоженный, стекло и сталь поблескивают ярко, точно скальпели.
– У нас даже есть кино, – говорит девочка и лучом фонаря указывает на груду тонких коробок на полке над проектором. – Мы скучаем по кино.
Они выбираются наверх. Их поджидает коати. Обнюхивает, обмахивает грустными смоляными глазами. Джессика захлопывает люк, запирает навесным цифровым замком – стержень в прочной скобе.
– Сказать вам цифры? – спрашивает Джессика.
– Мне незачем знать, – отвечает Мод.
Девочка падает было духом – ее ни с того ни с сего осадили. Затем опять веселеет:
– Дети сейчас поедят. И мы тоже. Потом у нас уроки. Хотите преподать детям урок?
– Урок?
– Ну да. Как в школе.
– И что я им буду преподавать?
Девочка смеется:
– Вы же взрослая. Вы много всего знаете.
– Они все понимают по-английски?
– Одни больше, другие меньше.
– Мама с папой учили.
– А потом мы с Тео.
– Что случилось с мамой?
Девочка пожимает плечами:
– Змея укусила.
– Змея?
– Папу кусали три или четыре раза, и он даже к врачу не ходил.
– А мама пошла?
– Тут нет врачей, Мод.
– Она здесь похоронена? Могила у нее здесь?
Девочка машет рукой на среднюю арку – могила, видимо, дальше по тропе.
– Папа выбрал место. Всю ночь строил ей гроб. Сказал, хоть она и умерла, это не значит, что он ошибался.
– Насчет чего? – спрашивает Мод.
– Ну, – говорит Джессика и берет козий колокольчик, и руки ее (без колец, как и у Мод) – словно руки совершенно взрослой женщины, – насчет всего, наверное.
После еды все собираются в тени манго. Мод спиной к стволу, дети перед ней полукругом – все, кроме двух мальчиков, чье отсутствие не объясняется, и Тео, который ушел рыбачить. Мод учит детей: как дышит тело, легкие – это как бы мешки, и в них такие мелкие структуры, как корни у растений, а кислород разносится кровью, и сердце гонит ее по сосудам, а воздух, который мы выдыхаем, – не такой, какой мы вдыхаем. Она их учит: дерево – например, манго – тоже дышит, и происходит это, потому что оно получает энергию от солнца. Погружаясь в состояние, параллельное сну, Мод слышит себя, слышит свое повествование о клеточных мембранах и смотрит на детей, а те заслушались, будто им рассказывают про Златовласку и медведей. Говорит она двадцать минут. В конце Джессика хлопает в ладоши, и дети тоже.
