— Предполагается, что сегодня мы оба попробуем пройти сканирование.
Она замолчала. Наверное, ожидая возражений. Или вопросов.
Я ничего не ответил. Она хотела показать мне, чего я хочу для Симона и что она будет с ним делать. Она хотела, чтобы я сам прошёл тот путь, который, по моему мнению, должен пройти Симон.
Она помогла мне надеть халат. Я сел на один из окружённых трубами стульев. Она не спросила, доводилось ли мне прежде проходить такое сканирование. Аппаратура включилась, раздался звук, похожий на глухое рычание.
— Ядерный магнитный резонанс, — сказала она. — Молекула водорода, благодаря своей массе, работает как своего рода маленький магнитный сердечник. Сканер создаёт магнитное поле, в пятьдесят тысяч раз превышающее магнитное поле Земли. Это требует такой силы тока, которая может поддерживаться только в сверхпроводящих материалах. Они охлаждаются жидким гелием. На самом деле мы измеряем неравномерности содержания жидкостей в мозгу. Что ты чувствуешь?
— Какое-то давление. Мне трудно подобрать слова для этого ощущения.
— Половина из тех, кого сканировали, отмечали какое-то воздействие.
Она надела на меня шлем. Включила его. Я ничего не почувствовал.
— Энцефалограмма. Нервные клетки можно сравнить с маленькими батарейками, а электроды в шлеме воспринимают их электрические потенциалы.
Она села. Ставни, шторы и стены закрылись. Мы надели очки. На минуту замерли в темноте.
Я отметил про себя клемму пульсометра на руке. Вшитый в халат плоский диск, регистрирующий сердечный ритм и электромагнитное поле тела. Тонометр, прилегающий к ладони. Не поддающееся объяснению ощущение силы, таящейся во всех этих приборах.
И вот на двух стульях напротив нас выросли две светящиеся фигуры.
Она не торопила меня. Я смотрел на светящуюся проекцию своего тела и внутрь него. Я поёрзал на месте — голубая световая фигура задвигалась. Попробовал напрячь мышцы, стал дышать в другом ритме и увидел, как мерцающие, загадочные радужные оттенки меняются, увидел, как меняются текучие потоки в голубом теле.
— Дай-ка мне руку.
Мы сидели вплотную друг к другу, я протянул ей руку, она пожала её.
— Ещё раз, только медленнее.
Мы повторили движение, словно при замедленном воспроизведении фильма. Она указала на светящиеся фигуры, которые протягивали друг другу руки.
— Обрати внимание на физические последствия прикосновения. Происходит едва заметное изменение метаболизма всего тела. Посмотри, как меняется электрическое поле вокруг сердца. На активность в dorsal vagus[1]. Мы исходим из того, что это корреляты трёх основных компонентов рукопожатия: физического соприкосновения, эмпатической активности, отражённой у сердца, и близости, качества сознания, отражённого в зрительном контакте. Встань.
Я встал.
— Теперь мы обнимем друг друга.
Я обнял её. Она обняла меня. Мы увидели, как две светящиеся фигуры стоят, обнимая друг друга.
— Обрати внимание на усиливающуюся физическую реакцию. Тела при объятии влияют друг на друга. Посмотри на изменения в области сердца. Когда сердца становятся ближе друг к другу. И вот здесь — изменения в зрительной коре, позади мозжечка и над ним. Обнимая друг друга, люди, чувствуя хотя бы отчасти доверие или искреннюю привязанность, избавляются от присутствующего во взгляде контроля.
Она полностью отдавалась прикосновению. Контакту. Но её внимание было сосредоточено на светящихся фигурах. Или, точнее, на чём-то позади них.
В эту минуту у меня возникло ощущение, что ищет она всё-таки не встречу людей. Она ищет что-то более глубокое. Нечто, что скрывается за такой встречей.
Мы вновь сели.
— Расскажи про детский сад, — попросила она.
Она была такой же, какой была тогда, тридцать лет назад. Непосредственной.
— Нас было, наверное, человек семьдесят, в трёх группах. В середине дня после еды всех укладывали спать, в спальном зале, на раскладушках. Пододеяльники были в бело-зелёную клетку, из той же ткани, что халаты и передники воспитательниц.
Я посмотрел ей прямо в глаза.
— Бело-зелёная клетка, — повторил я.
В её взгляде ничего не отразилось.
— В одной группе были самые маленькие, в другой — дети среднего возраста, в третьей — самые старшие. На втором этаже помещались ясли. В каждой комнате на стене напротив входа была картина Ханса Шерфига, изображавшая джунгли. Зелёные джунгли. И множество разных животных. В глубине картины влажный тропический лес становился синим и контуры его расплывались.
Я настойчиво ловил её взгляд.
— Зелёные джунгли, — повторил я. — Которые становились синими и расплывались.
— Ты пытаешься заставить меня вспомнить? — спросила она.
— Это ты тогда говорила. Что цвета могут быть дверьми.
Она грустно покачала головой.
— Все воспоминания стёрлись.
— Мы пришли в детский сад одновременно. Моя мама работала в бухгалтерии «Карлсберга». Поэтому ей удалось устроить в детский сад Симона и его сестру. Ты, Симон и я никак не могли заснуть во время тихого часа. Наши раскладушки стояли рядом. Мы лежали тихо-тихо. Такие тогда были порядки. Другие времена. Но мы не спали. Однажды пришла фрёкен Грове. Она была заведующей, управляющей. Вокруг неё витал ореол благородства. Воспитательницы, как правило, носили форму, она же всегда была в обычной одежде. На пальце у неё блестело толстое золотое кольцо. С большим блестящим камнем. С ней пришла фрёкен Ионна. Молодая женщина, она занималась уборкой. Они стояли, глядя на нас. «Они так и не заснут, — сказала фрёкен Ионна. — Лучше их вообще не укладывать. Пусть гуляют на улице. Не будут никому мешать». Женщины повернулись и ушли. Мы вылезли из-под одеял. Чувствовалось, что дежурная, фрёкен Кристиансен, заместительница заведующей, была недовольна. Ведь это нарушение правил. Мы вышли на улицу и уселись на освещённой солнцем скамейке. Это было наше первое собрание. Мы создали клуб. Клуб неспящих детей.
Лиза нажала какую-то кнопку. Перегородки, шторы и ставни открылись. Голубые фигуры померкли.
Она сидела без движения.
— В детский сад мы начали ходить летом, — продолжил я. — И тут нас сразу же отправили за город. В усадьбу «Карлсберга», у «Карлсберга» было несколько домов поблизости от Каттегата. Мы провели там три недели. Это было обычное дело тогда. Мы были самыми младшими. Все дети спали в общей спальне. Но фрёкен Йонна поставила четыре кровати в своей комнате. Для тебя, Симона, меня и девочки по имени Конни. Мы были младше всех. Там мы и спали. Тем летом мы и подружились.
Я освободился от проводов, которые не отпускали меня от приборов, и поднялся.
— Фрёкен Йонна показала нам гнездо жаворонка, — продолжал я. — Каждый день она водила нас к нему. Мы старались не шуметь. В гнезде лежали яйца. Мы наблюдали, как вылупились птенцы, как они выросли и научились летать. Они покинули гнездо за день до нашего отъезда домой. Фрёкен Йонна взяла гнездо и принесла его в детский сад. Спросила, кто хочет забрать его с собой. И тогда Симон сказал: «Давайте отдадим его Лизе». Фрёкен Йонна обвела нас взглядом. Мы кивнули. Она завернула гнездо в фольгу и протянула тебе.
— Почему? — спросила она. — Почему именно мне?
— Потому что тогда мы уже отправились в путь.
Я выбрался из халата, она встала.
Мы стали собираться.
* * *
Она позвонила через два дня и попросила приехать на следующий день.
По пути через лес между шоссе и клиникой я сбавил скорость, чтобы не спеша проехать мимо чёрного фургона. Он всегда стоял на одном и том же месте, когда бы я ни проезжал мимо, — тёмный, блестящий, непонятно зачем здесь оставленный. Людей я поблизости не заметил.
В клинике я в последний раз встретился с Вильямом.
На сей раз тоже не было никаких предварительных объяснений. Мы надели халаты, очки, на Вильяме закрепили датчики, они с Лизой заняли свои места, она включила аппаратуру, появилась голограмма.
