Плановой Комиссии инженер П.А. Пальчинский должен сделать доклад Южному Бюро 18 января сего года в 3 часа дня по вопросу о восстановлении южной металлургии, имеющему особое значение в настоящий момент, президиум Государственной Плановой Комиссии просит Ревтрибунал освободить товарища Пальчинского к вышеназванному часу, дабы он мог выполнить порученное ему задание» [16].
В третий раз освобожденный из советской тюрьмы, Пальчинский чуть ли не прямо из камеры вернулся к своим обязанностям промышленного консультанта. Он тотчас же с головой ушел в свою работу и вскоре был снова нарасхват как один из самых популярных инженеров в России. Он постоянно путешествовал, составил множество отчетов для государственных комиссий и всюду выступал в защиту горного дела и промышленности. В начале 1920-х годов одним из друзей Пальчинского был Морис Лазерсон, французский финансовый эксперт, который помогал в организации Государственного банка. Лазерсон рассказывал, как во время одной их встречи в мае 1923 года он спросил Пальчинского, не боится ли тот, что его снова арестуют. Пальчинский ответил: «Я остаюсь здесь потому, что стремлюсь работать здесь. Это мое место. Не думаю, что мне есть чего бояться после всего того, что я уже пережил. Я больше не сражаюсь с ними, так зачем же им уничтожать меня? А если придет мой час, то вам хорошо известна русская поговорка: "Двум смертям не бывать, а одной не миновать"». По словам Лазерсона,
Пальчинский говорил, что «теперь, когда советский режим явным образом обратился от разрушения к восстановлению, на каждого интеллигентного русского человека ложатся необходимость и долг служить своей стране, с какой бы ненавистью или презрением он ни относился к этому режиму насилия» [17]. Исполненный стремления содействовать развитию в СССР горного дела, Пальчинский даже сочинял стихи соответствующего содержания, которые читал на праздничных собраниях профессиональных инженеров. Я приведу здесь отрывок одного стихотворения, которое он произнес на банкете для инженеров, состоявшемся в Горном институте в 1925 году:
С верой в силу науки мы бодро
Совершаем свой жизненный путь,
И потомкам, надеемся твердо,
Нас придется добром вспомянуть
Труд вложивших свой в Горное Дело.
То, что на сердце долго кипело,
Что томило нас, так волновало,
заставляло все силы напречь,
Пусть здесь выльется искренно в речь,
Что одобрим мы звоном бокала.
Пусть растет наше Горное Дело.
Процветает пусть наш Институт.
Крепнет наше слиянье и труд,
Труд разумный, могучий, умелый,
Процветанье пью Горного Дела [18].
КОНФЛИКТЫ С КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИЕЙ
Когда дело касалось промышленного планирования и укрепления могущества России, Пальчинский стремился к сотрудничеству с советской властью и коммунистической партией, но он решительно сопротивлялся захвату партией ключевых позиций в любой организации, членом которой состоял. Он проводил резкое разграничение между интересами России как страны, которые горячо поддерживал, и интересами коммунистической партии, вызывавшими у него протест. Когда в декабре 1924 года Всероссийская ассоциация инженеров, членом правления которой он состоял, была вынуждена подчиниться партийному контролю — в частности, приняв новый список сговорчивых кандидатов на руководящие посты, Пальчинский вышел из ее состава [19]. Позже его спросили, не хочет ли он вновь вступить в ряды ассоциации, на что Пальчинский ответил: «К сожалению, о моем возвращении в ВАИ не может быть и речи., пока ВАИ не почувствует себя снова свободной инженерной организацией и не освободится от навязанных ей руководителей, заставивших эту организацию потерять свое общественное лицо» [20].
Убежденный в том, что партийцам свойственно стремление взять в свои руки руководство любой организацией, которая открывает для них двери, Пальчинский старался не допустить их в Институт изучения поверхности и недр. Когда в 1921 году выдающийся геолог и инженер-нефтяник И.М. Губкин, входивший в состав Института, заявил, что, возможно, вступит в партию, Пальчинский написал ему, что этот шаг «будет не в интересах Института» [21]. Губкин, старый друг Пальчинского, решительно ответил, что если он надумает вступить в партию, то сделает это открыто и с полной ответственностью. В то же самое время он вышел из состава Института, так что стремление Пальчинского уберечь Институт от партийного влияния осуществилось. Вскоре после этого Губкин в самом деле вступил в коммунистическую партию и принял активное участие в создании системы партийного контроля в ряде других учреждении, в том числе в Академии наук, где стал одним из первых избранных в ее члены коммунистов [22].
Прямота Пальчинского часто причиняла ему неприятности. В начале двадцатых годов он был назначен постоянным членом Госплана и регулярно участвовал в его заседаниях. Однако к февралю 1924 года частые замечания Пальчинского в адрес политики партии возбудили недовольство председателя Госплана Г.М. Кржижановского. Прослышав о раздражении Кржижановского, Пальчинский написал ему письмо, в котором объявил о своем отказе от членства в Госплане [23]. Кржижановский был, безусловно, рад тому, что этот колкий человек оказался за порогом его официозного учреждения, но в то же время отдал должное способностям Пальчинского, обратившись к нему с настоятельной просьбой продолжить сотрудничество с Госпланом в качестве консультанта, на что Пальчинский дал свое согласие.
В 1926 году Пальчинский проделал маршрут длиною в 12 тысяч километров по среднеазиатской части СССР, путешествуя в течение 65 дней на поезде, пароходе, верхом на лошади и пешком. Он получил от советского правительства задание оценить нефте- и газопромышленный потенциал региона. Пальчинский проявил такую же склонность к критике советской промышленной практики, какую он некогда проявлял в отношении промышленной практики при царском режиме. В частности, он выступил с суровым осуждением того, что было названо им «фонтанной психологией» администраторов нефтяной промышленности, предпочитавших бурить скважины, которые создавали большой внешний эффект и зачаровывали высшее московское начальство, однако игнорировавших большие запасы угля и газа, которые часто оказывались более дешевыми источниками энергии [24]. Пальчинский остался скептиком в отношении команд из центра, игнорирующих местные условия, — каким он был еще до революции, критикуя царское правительство за импорт из Западной Европы камня для фундаментов и набережных, который мог бы быть добыт поблизости от мест их сооружения [25]. Остался он верен и защите рабочих от администраторов. В 1927 году он писал, что в советской нефтяной промышленности «слишком много административных правил и слишком мало правил безопасности» [26]. По его мнению, администраторы нефтеочистительных заводов слишком много говорили о предотвращении воровства и хулиганства и слишком мало — о защите рабочих от пожаров и взрывов. Воровство и хулиганство, указывал
