в клетку. Чтобы остаться в живых, мы должны сохранять контроль, ускоряя некоторые разработки и придерживая другие. Самое время начать разрабатывать социальные институты, способные работать с такими задачами. И разрабатывать сейчас.
НАНОТЕХНОЛОГИИ:
КАРТА ГЛОБАЛЬНЫХ РИСКОВ
Ричард Ловетт
ТАТУИРОВКИ МОЕЙ МАТЕРИ
/фантастика
/нанотехнологии
/гуманитарные технологии
Где кончается бдительность
и начинается нечто иное?
Мне никогда не забыть маминых татуировок.
Это было еще до наноспама, тогда твоя кожа принадлежала только тебе — и все, что на ней написано, тоже. На плече мать наколола разноцветную многолучевую звезду, которая была видна только летом, когда длинные рукава уступали место коротким, а затем и безрукавкам. А на запястье у нее были изящные золотые часики, навеки остановившиеся на 5:45.
— Счастливые часы, — отвечала она, когда я подрос достаточно, чтобы задавать вопросы. — Мне всегда хотелось быть счастливой хотя бы сорок пять минут.
Потом она обнимала меня и добавляла кое-что приятное (о чем я знал), хотя подтекст в то время ускользал от меня:
— До твоего появления я и не представляла, что есть способы и получше.
Когда я был маленьким, часы мне нравились больше всего — до тех пор, пока время на циферблате не начало меняться, пока он не стал цифровым. Даже тогда я был ретрогиком, хотя пройдет еще немало времени, прежде чем я пойму — чем проще, тем лучше. И мне нравились цвета у нее на плече. От них тоже веяло счастьем. Правильным таким счастьем. Хотя и этого я еще долго не понимал.
Может, поэтому я и пошел на работу во Внутреннюю Службу. Нельзя сказать, что их «шкурка» совсем уж соответствует стилю ретро, но ты можешь подогнать эмблему под свой вкус, и никто не осмеливается засыпать тебя спамом. Даже рекламные «шкурки», носить которые ты якобы соглашаешься, всякий раз когда заводишь машину или делаешь глоток мокко, опознают носителей эмблемы В.С. и держатся от тебя подальше. Это самое главное достоинство моей работы. Черт, да это ее единственное достоинство. Но, по крайней мере, весомое. Я не против, если люди прочтут на моей коже, что я вожу хорошую машину или ношу дизайнерские джинсы — но если надеваю пару старых треников, мне совсем не хочется, чтобы они указывали всем и каждому дорогу к ближайшей лавке уцененных товаров. А чем дешевле продукт, тем ярче рекламная «шкурка».
Однако за плюсы надо платить. Сигнал тревоги включался, кажется, только по понедельникам, когда приходилось ехать на работу куда раньше, чем мне бы хотелось, — ну, это после празднования субботней ночки в воскресенье, если вы понимаете, о чем я. Как я уже говорил, это было еще до того, как я понял материнские слова о способах стать счастливым. Ну что сказать? Мне стукнуло двадцать три, и я все еще жил у матери. К счастью, не в компании своего родителя (в слове «отец» для него слишком много чести), который испарился в ту же секунду, когда его женщина ответила «нет» на предложение сделать аборт. И да, она рассказала мне об этом. И да, в результате я чувствовал себя желанным. Или, по крайней мере, желанным наполовину. Желанным больше, чем я сам желал бы своего появления на свет — и это тоже так просто не забывается.
В любом случае, наступил понедельник, и моя «шкурка» не собиралась отлынивать от работы только потому, что я был не в настроении. Так что я щелкнул по выключателю своего сатфона, тихо радуясь тому, что не оставил его на комоде (как поступил в первый раз, когда она врубила сигнал тревоги). Тогда я чуть не поплатился.
— Позвони Мамочке, — сказал я и принялся ждать ответа.
Вообще-то я не был большой шишкой. Просто носил «шкурку» по контракту. Но при этом я мог в любой момент связаться по телефону с министерством внутренних дел, если, конечно, речь шла не о политике. Может, политика тоже бы прокатила, но только правильная политика. Тамошние ребята особым чувством юмора не отличались, хотя это был их выбор, а не указ сверху. Если каждый день спасаешь мир, поневоле начинаешь серьезно относиться к работе.
«Мамочку» я подцепил из какого-то древнего видео. Когда ты молод и практически нищ, игра в секретного агента — одна из немногих крутых вещей, которые ты можешь себе позволить. Хотя теперь, думая об этом, могу поклясться, что половина начинающих носителей делала что-то в том же роде. Может, по-настоящему круто было бы просто называть это министерством. «Круто» — понятие относительное.
— Привет, — сказали.
Представляться не было необходимости.
— У меня уши горят.
Где-то на заднем фоне заворчали. Оператор несомненно открывал мой файл. Понедельники никому не по нраву.
— Какое ухо?
— Оба.
Я понятия не имел, что это значит, и, судя по прошлому опыту, офисный планктон В.С. не собирался мне ничего объяснять. Значило это лишь то, что утро пошло к чертям. Если бы у меня когда-нибудь появился шанс вносить свои предложения, в первую очередь я бы сказал В.С., что их настройки слишком чувствительные. У меня горели уши, дергались веки, ладони становились красными, как вареный рак. Каждый симптом, предположительно, означал что-то свое, но на самом деле все они означали то, что полиция опять перекроет половину Харборсайда плюс развязку в Хэлси и бог знает что еще. А потом команда наблюдателей Двенадцатого канала каким-то образом пронюхает, что движение перекрыли по моей наводке, и заставит всех думать, что виноват тут я. За жалкую штуку в месяц оно того явно не стоило.
Если бы эти ребята хотя бы объяснили мне, какого черта детектируют мои уши, глаза и огненно-красные пальцы, это, возможно, и помогло бы делу — по крайней мере, я бы не стал подавать ложные сигналы тревоги. Думаю, красный мог обозначать хлор. К северу от Харборсайда есть бумажная фабрика, а бумажные фабрики используют хлорку — это я нарыл в сетевых примочках своей «шкурки». И уровень содержания хлора чуть ли ни одна частица на секстиллиард. Это я тоже нарыл в сети. Да, конечно, из него можно соорудить газовую бомбу, но, блин, это ж технологии Первой мировой! Мое начальство нянчилось с ним, будто это позднейший штамм генномодифицированной сибирской язвы.
В первый раз, когда меня
