в чистом виде. Когда перерождающаяся клетка выходит из-под контроля организма и приступает к неограниченному размножению, она еще не умеет многого, что ей необходимо для превращения в смертельную опухоль. Но она непрерывно делится, причем контроль точности удвоения ДНК в ней резко ослаблен. Возникающие клетки становятся все разнообразнее. И начинается классический естественный отбор: преимущество получают те, кто делится быстрее других и эффективней их обращает в свой ресурс окружающие клетки и ткани. Малигнизация — нарастающая злокачественность опухолевых клеток демонстрирует как могущество механизма отбора, так и его «слепоту», принципиальную неспособность к целеполаганию: ведь чем дальше зайдут по этому пути раковые клетки, тем скорее наступит гибель организма — и их собственная [3].
Заметим, что в обоих случаях речь шла о клетках — системах, способных (хотя бы потенциально) к расширенному самовоспроизведению с неабсолютной точностью. Там, где есть такие системы, всегда возможен естественный отбор. И это не обязательно должны быть клетки или вообще что-то имеющее отношение к живому (например, вирусы). Правда, неживые размножающиеся системы нам неизвестны, но уже сейчас теоретики нанотехнологий всерьез обсуждают угрозу «серой слизи» — самовоспроизводящихся наноустройств. Если такие устройства когда-либо возникнут, они тут же подпадут под действие естественного отбора. И рано или поздно эта эволюция породит формы, для которых человечество со всей его материальной культурой будет лишь сырьем. (Есть, правда, основания полагать, что наноразмерное самовоспроизводящееся устройство невозможно: ему просто не хватит атомов для достаточного уровня сложности.)
А возможно ли все-таки плодотворное применение селекционистского подхода там, где нет ни дискретных особей, ни размножения?
Тут все зависит от того, насколько широко понимать «селекционистский подход». Известно, например, что великий физик XIX века Людвиг Больцман, восхищавшийся теорией Дарвина, прямо говорил, что именно она натолкнула его на обессмертившую его идею — молекулярно-статистическую интерпретацию классической термодинамики. Однако сходство между этими двумя теориями можно усмотреть лишь на самом общем уровне: случайные элементарные микрособытия приводят в конечном счете к неслучайным изменениям макросистем. Можно при желании считать монотонное нарастание энтропии «отбором» (более вероятные состояния вытесняют со временем менее вероятные), но это уже явная метафора.
Однако в последние десятилетия получило развитие чисто инженерное направление — генетическое моделирование. Суть его в том, что конструктор не ищет оптимальную форму разрабатываемого изделия — он создает определенный набор возможных конструкций, затем выбирает лучшие из них, снова вносит в них возмущающие изменения, снова выбирает и т. д. Эта идея предлагалась еще в 50-е—60-е, но в ту пору такой объем расчетов был невозможен, а провести нужное число натурных экспериментов было тем более немыслимо. Только с развитием возможностей компьютерного моделирования об этом методе вспомнили вновь. Чаще всего он применяется при «конструировании» белков и других сложных молекул (работать с которыми другими методами почти невозможно), но у него уже есть заслуги и в других областях. Недавно в США вычислялась оптимальная схема распределения сигналов спутников. Орбиты спутников, созданные методом генетического моделирования, были неожиданно асимметричны, с разношаговыми расстояниями между аппаратами. Однако расчеты показали, что эффективность этого решения на порядок опережала схемы, предложенные конструкторами — людьми.
Несмотря на свою «слепоту» (а вернее, благодаря ей), отбор случайных изменений может породить структуры, которые просто не пришли бы в голову разумному существу.
ЧЕЛОВЕК И ЕГО ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Уроки свободы еще не выучены
Вадим Межуев
Сегодня, когда о «кризисе» — экономическом ли, социальном, а то и вовсе цивилизационном — не говорят разве что только ленивые и равнодушные, слово «кризис» именно из-за постоянного его употребления в самых разных контекстах рискует остаться без основательного понимания.
Между тем вопрос о судьбе нынешней цивилизации «западного» типа, в которой мы все живем, перестал быть предметом отвлеченного теоретизирования: он становится вопросом вполне практическим. Что делать сегодня с самим собой и со своим миром человеку, сформированному этой цивилизацией, в условиях ее — предположительно — кризиса, самоисчерпания? Действительно ли исчерпаны ее возможности или это очередная идеологема? Как человеку распорядиться собой с помощью тех смысловых, ценностных, навыковых средств и ресурсов, которые у него уже есть?
С этими вопросами наш журнал решил обратиться к тем, кто понимает предмет профессионально — к философам и исследователям культуры. Сегодня наш собеседник — доктор философских наук Вадим Межуев, специалист в области философии истории и культуры, автор более двух с половиной сотен научных работ, среди которых — монографии «Культура и история» (1977), «Духовное производство» (в соавторстве, 1981), «Между прошлым и будущим» (1996), «Философия культуры: эпоха классики» (2003), «Идея культуры» (2006), «Маркс против марксизма» (2007).
Дж. де Кирико. Блудный сын.
«З-С»: Вадим Михайлович, как вы думаете, исчерпан ли потенциал современной западной цивилизации? Не об этом ли свидетельствует текущий кризис?
В.М.: Прежде всего надо определиться в том, что называть цивилизацией.
Сейчас принято считать, что существует не одна, а определенное множество цивилизаций. Так со времен нашего Данилевского, а затем Шпенглера и Тойнби думает большинство историков. Я не историк, а философ, и исхожу из несколько иного представления о том, что есть цивилизация.
Понятие «цивилизация» возникло в XVIII веке. Им обозначали сложившиеся к тому времени европейские порядки и институты в противоположность всему доевропейскому и неевропейскому. С этой точки зрения, цивилизация только одна, а именно европейская (или западная, как говорят сейчас). Все остальные — дикари и варвары. Но уже в наше время в целях политкорректности английские и французские историки распространят понятие «цивилизация» на другие страны и народы, посчитав их в этом плане, хотя и другими, но столь же цивилизованными, как и европейцы.
Сегодня не принято делить народы на варварские и цивилизованные.
Но я думаю, что оппозиция «варварство-цивилизация» сохраняется и до наших дней. Только граница между ними проходит не между разными народами, а внутри самой цивилизации. Под остатками варварства я понимаю сам факт существования разных цивилизаций, свидетельствующий о том, что процесс развития единой и общей для всех цивилизации еще далеко не завершился, не дошел до логического конца. Культур много, а цивилизация одна, хотя в таком качестве она еще не сложилась до настоящего времени. Но отсутствие цивилизационного единства между людьми — не довод в пользу их раздельного существования. Так этот вопрос понимали многие философы. Народы, живущие в разных цивилизациях, конечно, уже не варвары, но и еще не до конца цивилизованные люди, будучи отделены друг от друга непроходимыми барьерами. Варварство — это отрицание единства человеческого рода, его разделение
