под пыльными стрехами покинутых изб.
В голубой изразцовой Хиве они шныряют вокруг автобазы министерства культуры и. обнажив пятирублевки, подбивают шоферов налущить со стены изразцов.
Они шарят в пещерах бурятской тайги, добывая бронзовых будд (будда в нирване, пляшущий, спящий, с младенчиком на руках).
Спрятав в штаны, они крадут из крестьянских домов резные деревянные блюда «хлеб-соль».
А в непогоду, когда крестьяне сидят по домам, пошивая хомуты и подпруги, Илларион встает у стены придорожной часовни, на плечи ему вспрыгивает шустряк-предводитель и с безумной сноровкой пилит решетки в окне. Шустряк исчезает внутри, и лишь пятно света из мощного фонаря прыгает по часовне, как желтая большая собака. Визг и скрежет несутся из помещения, потом на дождь выпадает тючок, в котором гее: поеденное древоточцем распятие, ветровой колоколец, бронзовые пластины иконок-складней.
А они бегут дальше: шакалить у вдовы трибунальца двадцатых годов именной клинок. Вдова будет слабо сопротивляться, но она уступит, уступит, она даже саблей не смогла бы отбиться от них. И они побегут еще дальше, трамбуя в рюкзак о тридцати отделениях: веретено? Веретено! Прялка? Прялку! Седло с драгунской обивкой? Седло! Поэт какой-нибудь в два счета схватит седло. Гете, тот, бывало, всегда сиживал перед бюваром в седле, стишата кропал. В седле любо-дорого пишется. На седла спрос серьезно растет.
И дальше, дальше бегут саранчуки. Музеи страны начисто проигрывают им поле битвы. Ночами, мерно гребя, поблескивая очочками в свете звезд, псевдотурист углубляется в окраинные районы.
— Гражданин священник? Реставраторы Третьяковки! — представляется саранчук и быстрым движением ловца мух взмахнет под носом священника красной книжечкой, которая вовсе не есть удостоверение Третьяковки, а всего лишь членский билет ДОСААФ с двухгодичной неуплатою взносов. — К вам по вопросу храма.
И доверчивый сельский батюшка отопрет мазурикам храм.
— Так, — скажет один, склоняя большой висячий замок головы. — Иоанн-креститель на блюде, деревянный. Выдайте квитанцию гражданину священнику, товарищ Илларион. Деревянного временно забираем для сличения с медными образцами. И вот эту иконку…
А товарищ Илларион незамедлительно пишет квитанцию на бланке срочной химчистки.
Затем реликты нашей культуры исчезают в подворотнях больших городов, и лишь иногда из-под мышки саранчука на прохожего страстно, с мольбой глянет тонкий лик чудотворца.
Теперь уж зима, июльская грабиловка страны отошла. И пока истинный турист восторженно, с придыханием рассказывает сослуживцам, что такое Бурятия, саранчук, прибывший оттуда же, из Бурятии, сортирует бронзовых будд: в нирване — 70 рублей, пляшущий — 35, с младенчиком — 100.
И на сходках в узком кругу будут прикидывать стрелы летних маршрутов, и кто-то будет бубнить:
— Меняю, меняю, меняю. Ну, сварим клей? Я вам адресок одного дедушки в Псковской, не потрошенный совсем старичок, а вы мне пару аксакалов в Баку. Не пойдет? Меняю, меняю…
— Продается маршрут, недорого маршрут продается. Три церкви, дьяки согласны «Перцовую».
— Адреса старушек города Венева, кому адреса старушек!
И немного становится страшно.
Вчера я ходил по Кремлю. Царь-колокол покуда на месте.
Американцев чрезвычайно манит Сибирь.
Набив чемодан штанами на пуху морских птиц, летит в Сибирь отдыхать деловой человек. Наслышанный об «этот русский медведь»», он привозит с собой гиббсовскую винтовку, годную скорее всего для подбития легких танков. Сопровожденный егерями к берлоге, вскинув пять раз чудовищную винтовку и окончательно обессилев от этого, счастливый гость валится в снег и ест его прямо так, без участия рук. Представитель ВАО «Интурист», ранее прятавшийся а валежнике, делает снимки.
…Наша «Волга»» стояла у дверей «Интуриста». Мы ждали возле, на лавочке, заняв, к неудовольствию иркутских фарцовщиков, их исконное место. Мы старательно делали вид, что наша «Волга» не наша «Волга»: три американочки в голубых панталетах изучали автомобиль. Американочки, ясно, знали толк в автотранспорте, читали на родине нашумевшую книгу сезона «Опасен на любой скорости». Ничего, откровенная книга, перечислена в плане большой тревоги халтурность американских авто. И инженер Казаков, знающий малость язык, сказал технику Кобахидзе:
— Про нашу говорят, мол, не только на скорости, айв состоянии покоя опасна.
Правда, автомобиль был ужасен. Казалось, все пьяные больше-грузники с иркутских дорог выбирали объектом для столкновения исключительно эту «Волгу». Казалось, только самолеты, поезда и линкоры не врезались в нее.
Но мрачного шофера Антона не смущал вид машины. Мрачный шофер Антон сказал американочкам, чтобы мотали отсюда, за валюту что получше можно увидеть. Нам мрачный шофер Антон, обследуя глазами качество неба, предложил не валять дурака и немедля грузиться. И мы вынесли из гостиницы три ящика, у каждого на боку международный знак атомной службы — клеверный красный трилистник в желтом кружке.
За рулем водрузился Антон, рядом, сразу перекосив конструкцию автомобиля, представитель местной гелиофизики Липин. Сзади устроились, существенно не повлияв на осадку, инженер-атомник Казаков, слесарь-атомник Данилов, атомник-дозиметрист Кобахидзе и корреспондент.
Шофер Антон враскачку тронул с места машину. Американочки ахнули бы, узнав, где расположен конечный пункт большого пробега: за Байкалом, через всю Иркутскую область, через Бурятию, до границы с Монголией, село Монды, река Иркут, гора Хулугайша.
Дороге шла на Байкал. Нас обгоняли грузовики, «пикапы», американцы, престарелые Он и Она, потом мы обогнали их, возместив ущерб в честолюбии, а они остались на околице прибайкальской деревни упрашивать какую-то девочку колоритным ведром зачерпнуть в колоритном колодце.
Мы миновали перевал над Байкалом и вышли на спуск.
— Так вот, — сказал шофер Антон, еще более мрачный от предстоящего восьмикилометрового спуска, — об орлах-то. Точно здесь я ехал в сорок втором, а он и сидит. Долбанул его передком, поглядел — он живой. Посадил его рядом, домой привожу. Он оклемался да и парит себе над помойкой, дежурит. А помойка в сорок втором— с нее где же орлу прокормиться? Глаза у него зажелтели от злости, тощий — на старуху нападение сделал, старуху на харч пустить. Едва я отсудился. Нету в них проку, в орлах-то. Они и жуков жрут, видел сам.
Так, подбодрившись собственным голосом, он одолел спуск и умолк.
К ночи мы добрались до Монд и лишь раз стояли в пути: лопнула крестовина в заднем мосту. Добрые бурятские мальчики близкой деревни принесли из своих заветных запасов все марки проволочек, выпускаемых в Советском Союзе, и, выбрав нужную, мы продолжили путь. Дорога была до такой степени сносная, что лишь в предгорьях Саян, перед Мондами, где прежняя дорога свалилась в ущелье к реке, а новая сплошь в красных вымпелах — камнепад, Антон подал голос:
— Да вот, прошлый сезон прикормили двоих в Гидрометслужбе, на катере. А что? Рыбы один обожрался,
