Чукотки, сразу сминают в толпе. Потому что как ходит страховой агент Сопронюта, как ходит вообще северянин?
Северянин ходит непозволительно, с развернутой грудью. Привык на просторе. Олень!
Москвичи ходят не так. В других городах москвичей узнают уже не по аканью, а по походке. Пружинные москвичи ходят боком. Привыкли в толпе Барсы!
Так представляете себе, насколько бедственно ему, Сопронюте, в толпе москвичей? И никакой вам справки, где что осмотреть. И никакого координационного пункта специально для жителей севера, который давал бы жилье, учил, где что быстрее купить, звал на зрелища, иллюзионы и снабжал отпускных северян правом преимущественного пролета. Нету.
Ничего. Нигде. Ниоткуда.
И нервы сгорают. Рушатся опоры здоровья внутри организма.
Через неделю, сев на груду товара, глава семьи говорит:
— Плохо. За билет берут с носа. Кабы брали с веса человеческого, багаж бы мы бесплатно везли!
Да, так. Северный человек после Москвы уже ничего не весиг. Калория из него вышла вон. Время съел ширпотреб, достопримечательностей не видели. И пора отбывать.
— Самолетом? — с дрожью в голосе спрашивает жена.
— Поездом? — тоскливо гукает муж.
Поезд до Хабаровска — что это такое? Северяне знают. Это семь суток езды сквозь просторы. В первый же час езды директор вагона-ресторана, доведенный до отчаяния вопросами о пиве, выбрасывает транспарант, что пива нет. (В дальнейшем предлагается конструктивно улучшить вагоны-рестораны и уже при строительстве большими постоянными медными буквами объяснять все про пиво.)
На второй день езды грянет скука. И кто-то первым сделает визит к проводнику, покажет диплом инженера и искательно спросит, не надо ли чего починить («Специальность позволит, справлюсь!»).
За этим человеком последуют все. Но проводник всем даст отлуп. Он сам любит чинить педаль в клозете, топить печку и подметать пол. На отрезке земного шара длиной 6 тысяч километров да при скорости 60 км/час любая работа приятна!
И пойдут под стук колес смятенные ночи, и шаги в коридоре, и бормотание честолюбивого помощника начальника почтового вагона, который замыслил знать не меньше начальника и зубрит по ночам:
— Нюра, одевай шубу, скоро зима…
Станции действительно идут по этой шпаргалке: Нюра, Шуба, Зима и т. д., и т. д., и т. д., и т. д-ээээ… Тоска.
— Тогда самолетом? — шепчет жена.
Да, самолетом.
Вот как это выглядит, дорогие сограждане.
Глава семьи берет на Ленинградском шоссе, в аэровокзале, билеты. Дисциплинированная семья точно прибывает во Внуково.
— Ба! — говорят во Внукове регистраторы. — Да вы чего к нам приехали? Это домодедовский рейс. Гоните гуда, может, поспеете!
— Но, — говорит глава семьи, убирая голову в плечи, — что же гут написано на билете, а? «Внуково»!
На него смотрят, как на ребенка. Жена его тем временем уже занята: плачет.
И глава, стискивая зубы так, что крошатся пломбы, волочит багаж к стоянке такси.
Здесь будет приведена отрадная, виденная автором сцена выделения душевного тепла.
Ночью во Внукове — один против озверелой толпы пассажиров— диспетчер такси, скромный заиндевелый герой, оттер грудью толпу и без очереди посадил в два такси семью северян.
Конечно, стране кстати знать, кто этот герой, без совещаний и прений давший северянам право преимущественного проезда. Но, спрошенный о фамилии, он назвал что-то краткое, что скорее всего не фамилия.
А что ж северяне? Уж летят ли? Летят.
Ах, густая каша подмосковных Внукова, Домодедова и Бабушкина! Ах, недочеты служб перевозок, низкое качество стыда и кукишный сервис!
Северяне летят. Загнав два такси, все же успели.
— Стюардесса, не надо конфеток, у нас валидол. Запить? Запить дайте. Тоня, не позволяй детям спать. Пусть они сейчас утомятся и начнут спать с Магадана.
И правильно. Очень правильно. То, что начинается с Магадана, полагалось бы переносить под наркозом.
Вот бескормный, отчаянный путы Магадан — Марково — Гижига— Анадырь — залив Лаврентия — Уэлен. А сколько сотен на нашем севере таких вот Гижиг!
И когда темный послеотпускной человек ступает на нунямскую землю, слеза выскакивает на воротник его полупальто.
— Прибыл! — шепчет он. — Уцелели!
И несносный начальник нунямский, которого недавно считал человек сычом, ущемителем прав и…, кажется ему светлым гением, под чьим руководством так бы и работать всю жизнь. И нунямский народ кажется голубиным, кротким народом, и полярные сияния трясут над головой подолами своих нарядных юбок. Жизнь хороша!
Но еще долго северянин, не обласканный решающими министерствами и ведомствами, перемещается по-московски, бокохождени-ем, дергается во сне и кричит жестяным радиоголосом:
— Поезд на Воркугю стоит на пятом путю!
Ах, это — большое невезение, если вы с севера и вам заладит вдруг сниться отпуск.
Точность., точность и точность — возьмем это девизом.
Никакой беллетристики — замкнемся на фактах.
Итак, смотрите по карте: Каспийское море, залив имени Кирова, субтропики от 38°58′ северной широты до 48°50′ и 49°58′ восточной долготы. Это его границы. Вот весь заповедник Кзыл-Агач.
Должностные Арины Родионовны много пет говорили о нем сказки в лиро-эпическом, светлоокрашенном тоне.
Кзыл-Агач называли жемчужиной в ожерелье Каспия.
Называли также уником.
Передовой фортецией.
Эталоном дикой природы.
Но мы уже, в общем и целом, не дети. Что там сказки! Нынче на ночь читают и страсти по Агате Кристи и О. М. Шмелеву. Отвлечемся от сказок. Посмотрим на распеленатый факт.
Кзыл-Агач уже не фортеция.
Нет, и не уник.
И никак не жемчужина, а, напротив, дико разграбляемый с суши, моря и воздуха угол земли.
* * *
Миллионы птиц из Европы и Азии извечно собирались сюда на зимовку: фламинго, священные ибисы и пеликаны, лебеди, гуси, казарки, турачи и султанские курочки, колпицы, кулики, чайки, бакланы, скворцы, черные грифы, орлы, цапли и выпи, скопы, крачки, стрепеты, утки…
Словом, тучи пернатых. Покрывали всю землю. Даже местности называли по цвету птиц: Акуша — белые птицы, Каракуш — черные птицы.
А если судить по названиям проток (Белужья, Севрюжья), то рыба тоже водилась.
В 1929 году Кзыл-Агач стал заповедником. Первым хозяином пришел Наркомзем. Потом получилось мелькание: Уполнаркомвнешторг, Союззверкроликовод, Азохотцентр (он-то больше всех отличился, в 1933 году вообще перестал платить зарплату сотрудникам: ну вас!), потом какое-то Азербайджанское отделение Закавказского филиала (вроде звучит ничего, а если вдуматься, тоже обидно: отделение, да еще филиала!).
Итого четырнадцать хозяев сменилось за тридцать лет. Кто же пятнадцатый опекает фортецию?
А Москва. Главное управление по охране природы.
Управлять, естественно, стало малость полегче. Опыт, средства междугородной связи. Да и сам заповедник ужался: было 180 тысяч гектаров в 1929 году, стало 88 тысяч гектаров. Сельхозартели, товарищи, растут, ах, растут!
Отсюда поменее стало акуши (белая птица). И каракуша поменее (черная птица). И белуги больше
