не думал про Тань Аошуана!
Поймал на себе удивленный взгляд Антона и торопливо потянулся к стакану с «рыдающим Пьеро», показывая, что все в порядке, что слегка задумался, вот и выскочили запавшие в память строчки на язык.
— Ага, ну-ну, — буркнул Сашка. — Ну я пошел…
Через мгновение он оказался у стойки рядом с сочной блондинкой в красном платье. Но и Семену поскучать не дали, на нагретое место шлепнулась рыжая бестия — вся в черной коже в обтяжку, волна кудряшек на плечах, веснушки и озорные карие глаза.
— Привет, — она подмигнула. — Не угостишь меня чем-нибудь?
— Конечно! — отозвался Семен, пытаясь вспомнить, как зовут барышню.
Они знакомились как минимум один раз и даже изрядно отплясывали как-то на танцевальном вечере…
Но ничего, если память не справится, то можно будет и спросить.
Попозже, когда они окажутся в его квартире, на роскошной, огромной кровати, предназначенной как раз для таких визитов.
— За встречу, — сказала рыжая, когда Боб приволок две «искрящиеся бомбы».
— За встречу, — отозвался Семен и прикончил свою одним глотком.
В голове предсказуемо взорвалось, он даже услышал легкое «ба-бах» между ушами.
Спустя несколько минут, а может быть и полчаса, они очутились вдвоем в самом тихом и темном уголке бара. Семен осознал это, обнаружив над головой прижатой им к стене рыжей портрет Черчилля, произведенный на свет немецкой пропагандой — хищная бульдожья физиономия, толстенная сигара в пасти.
Но про британского премьера он мигом забыл, поскольку губы барышни без имени оказались сладкими, а сама она на ощупь… он разом вспотел, а волосы на затылке встали дыбом.
Но затем Семен поднял взгляд и обнаружил, что человек-бульдог с портрета грозит ему сигарой.
Капитан невольно отшатнулся.
— Ты что? — недоуменно поинтересовалась рыжая.
— Я… эээ… — ответить Семен не смог, поскольку Черчилль, непонятным образом сошедший с картины, замахнулся кулаком.
От удара капитан уклонился, но при этом врезался в стену и ушибся плечом. Равновесие удержать не удалось, и он шлепнулся на четвереньки.
— Да ты больной! Тебе лечиться надо! — воскликнула рыжая негодующе, отскакивая в сторону.
Она ушла, а Семен стоял на коленях и пытался осознать, что с ним произошло: вроде бы не напился до такой степени, чтобы поймать глюки; башка трещала неимоверно, и обстановка бара, знакомая до последней трещины на полу, выглядела искаженной, точно предметы вмиг изменились в размере — одни увеличились, другие уменьшились.
Вечер субботы оказался испорченным…
* * *
Отдел семантических исследований УСИ, в документах проходящий как «референт ХИД», оккупировал целых три комнаты.
В первой восседала туша майора Компрадор-Санта-Мария-де-ла-Круса, постоянно нывшего по поводу того, что ему не положено секретарши. Вторую занимали офицеры, находившиеся у майора в подчинении, а третья именовалась лабораторией. Стоящее в лаборатории оборудование даже время от времени пускали в ход, но много чаще помещение использовалось для выпивона с девчонками-переводчицами или соседями из аналитического отдела.
У них в отличие от «семантиков» народу было полно, а места маловато…
Причем комнаты располагались так, что вошедший первым делом оказывался в вотчине начальника отдела и только через нее мог попасть в офицерскую и далее в лабораторию.
Утром понедельника Семен явился на службу в отвратительном настроении.
Его субботнего позора вроде бы не заметил никто, кроме рыжей бестии, да и галлюцинации сгинули так же внезапно, как и появились, и он почти сразу же уехал из «Черчилля».
Но мерзкое послевкусие осталось. Кроме того, Семен целое воскресенье, единственный выходной, провалялся с жесточайшим похмельем, какого не испытывал очень-очень давно. Голова едва не лопалась от боли, несмотря на таблетки, а съесть хоть что-то капитан смог только к вечеру.
И все симптомы чуть не вернулись, когда он переступил порог.
Де-ла-Крус находился на рабочем месте, за огромным столом под роскошным гербовым щитом, и вид у него был суровый, почти как у изображенного на щите геральдического льва.
Не хватало только меча в лапе и золотистой гривы.
— А, вот и капитан Буряков… — протянул майор, улыбаясь притворно-ласково. — Уделите-ка мне несколько минут.
Семен вздохнул и послушно опустился на стул перед столом начальства.
Орать де-ла-Крус не любил, он унижал подчиненных, запутывая в паутине липких бессмысленных речей, из которых становилось понятно, что ты ничтожество и виноват во всем, начиная с первородного греха. В ответ полагалось сокрушенно кивать, горестно каяться и посыпать голову пеплом, отчего майор утихал и оставлял жертву в покое.
Ясное дело, что де-ла-Крус не забыл субботнего доклада, во время которого его оттерли на задний план, так что наглому выскочке-капитану было не избежать непростого разговора с начальством…
Так что Семен терпел и слушал, поддакивая в нужные моменты, и давил желание послать майора подальше.
— Очень хорошо, я рад, что вы все осознали, — сказал де-ла-Крус в завершение. — Свободны.
Семен кивнул и покинул место экзекуции.
Но только за порогом офицерской, закрыв за собой дверь, он позволил себе облегчить душу, причем на языке противника да с помощью идиоматических выражений, чтобы майор, даже услышь он восклицание, ничего бы не понял.
За обсценную лексику Семен удостоился одобрительного кивка сослуживца.
Капитан Чэн Лян, еще один ксенолингвист УСИ, был китайцем во многом крайне нетипичным.
Он мог похвастаться высоким ростом, отличался удивительной для офицера неряшливостью, а о слове «церемония» мог сказать лишь то, что оно начинается на букву «ц».
В ответ на приветствие Семена коллега помахал рукой, в которой держал огромный сэндвич типа «супербигмак». Детальки, вылетевшие из наполовину уничтоженного бутерброда, валялись на полу и на столе Чэн Ляна — кусочки сыра, крошки, огрызки помидора, волоконца укропа.
Третий сотрудник отдела, капитан О’Доннел, на прошлой неделе укатил в расположенный под Кейптауном лагерь военнопленных, именуемый обычно «район № 9».
Возвращение его ожидалось не раньше пятницы.
— Как дела? — спросил Семен, усаживаясь за стол.
— Как сажа бела, — отозвался Чэн Лян, в перерывах между словами продолжая вгрызаться в сэндвич. — Ты-то по своему проекту доложился, а мне еще пахать и пахать… Таскаю поэтические сборники и исторические труды, сам знаешь, какая это задница. Опять все зависло на одном из ретрансляторов. Мертвяк!
— Но с таблицей изменяемых глаголов хоть закончил?
— Они мне по ночам снятся, — буркнул Чэн Лян. — В разных временах, ну их в пень.
Проект, над которым долговязый капитан трудился более года, именовался «Тенета отчаяния». В его основу легло предположение, что глаголы, стоящие в предельной модальности действия, угнетающе действуют на психику бржудов и при регулярном использовании способны довести носителя языка до того, что он покончит с собой.
Во времена Второй и Четвертой Империй аристократы зачитывались поэмами, написанными сплошь в этой модальности, ну и число
