хоть на четыре сантиметра больше. Спасите. Ваша Надя З.».
Мне становится жалко Надю З. Не очень-то, думаю, приятно быть полутораметровой. Все люди смотрят на тебя сверху вниз, а ты на них, наоборот, снизу вверх. Этак и шея может устать. Но что же посоветовать ей? Попробовать с Таней из отдела оформления поговорить? У нее тоже небольшой рост.
Иду в отдел оформления к Тане.
— Привет, старуха. Ну-ка, оторвись на минутку от стула.
Таня встает, я хватаю со стола линейку и измеряю ее рост.
— Так. Ровно полтора метра. Именно ты мне и нужна. Поговорим откровенно о твоей беде.
Таня недоуменно улыбается.
— Танюша! — душевно продолжаю я. — Брось, милая, это бодрячество. Я знаю, тебе нелегко. Небось, по ночам подушку слезами орошаешь? Поверь, маленький рост не такая уж трагедия…
Таня тупо смотрит на меня.
— Только, — говорю, — не обижайся. Лично меня твой рост вполне устраивает. Я лишь хочу выяснить, что рекомендует современная медицина в области подрастания людей.
Таня начинает медленно пунцоветь…
Не могу видеть зареванных лиц. Я спешно покидаю отдел оформления и возвращаюсь к своим письмам.
Автор третьего письма сообщает:
«Своей правой лопаткой я доволен, чего не могу сказать о левой. Левая вызывающе выпирает из спины, нарушая все допустимые нормы эстетики. И когда я случайно натыкаюсь на нее рукой, настроение мое близко к унынию».
Иду в коридор и приглядываюсь к лопаткам коллег. К кому приглядываюсь, а кого и рукой как бы случайно задеваю. Владельцем самых негармоничных лопаток оказывается ответственный секретарь.
— Николай Васильевич, у тебя лопатки с рождения такие или ты их в процессе, так сказать, жизни вывихнул?
Ответственный инстинктивно хватается за лопатки.
— Должно быть, — сочувственно продолжаю я, — такие лопатки причиняют массу хлопот. Спать, наверное, неудобно. В общественном транспорте они беспокоят окружающих. А летом, когда они некрасиво топорщатся под рубашкой, вообще стыдно и на улице показаться. Впрочем, меня твои лопатки не шокируют. Пусть себе торчат.
Николай Васильевич тупо смотрит на меня.
— Ты, — говорю, — Николай Васильевич, не обижайся. Я пришел по делу. Будь добр, ответь на вопрос: неужели современная медицина не в силах вправить этот вывих?
Расстались мы без взаимопонимания. Ответственный секретарь бросил мне вслед огромный импортный фламастер. Не пожалел.
Я возвращаюсь к письмам. Они продолжают ставить передо мной новые неразрешимые вопросы. Что ответить десятикласснику, у которого во время обеда регулярно краснеет нос? Как выпрямить кривые ноги и изменить разрез глаз? Подобную информацию не почерпнешь ни в одном справочнике. И я слежу в столовой за цветом носов, внимательно присматриваюсь к ногам. Возможно, коллеги, страдающие недостатками моих корреспондентов, что-нибудь и посоветуют. Но с коллегами контакта не получается. В лучшем случае меня вышвыривают из кабинетов, вынуждают спасаться бегством или посылают к черту.
Им не понять моего усердия. Для этого надо поработать в отделе писем…
Сегодня счастливый день: я ответил на письмо, не сходя с места.
Петр Синицын из Одногорска, обладатель головы, имеющей форму груши, просил прислать рецепт для исправления этого дефекта.
«Дорогой Петр Синицын! Незамедлительно отвечаю Вам. Исправить Вашу голову путем операции нельзя: консультировался в Институте нейрохирургии имени академика Бурденко. Не поможет и специальное питание, так как при этом способе увеличение верхней части головы сопровождается увеличением ее нижней части. Советую Вам носить массивный головной убор. Это скроет ваш дефект».
Тут все написано со знанием дела: моя голова похожа на грушу.
— Интересно, какой подарок вы мне преподнесете? — напрямик спросил я у сослуживцев накануне своего пятидесятилетия.
— Думаем купить радиоприемник, — ответили они, засмущавшись.
— Только, чтобы на ножках, — предупредил я, — а то мне не на что будет его поставить.
— Видите ли, Николай Николаевич, — промямлила сидящая справа от меня экономист Валя, — на приемник с ножками у нас не хватает денег.
— Вот так-так! Приемник презентовать решились, а на ерунде, на ножках, экономите? — пристыдил я своих коллег. — Какую же сумму вы собрали, если у вас на ножки не хватает?
— Семьдесят рублей, — симпатично покраснев, ответила экономист Катя, сидящая слева от меня.
— Семьдесят?! — удивленно переспросил я и обвел сослуживцев укоризненным взглядом. — Да вы издеваетесь надо мной! На эти гроши и без ножек-то ничего порядочного не купишь. По сколько же вы собирали, если не секрет?
— По семь рублей с носа, — как бы извиняясь, ответила Валя.
— Не понимаю, — сказал я грустно. — Стоило ли мне в таком случае достигать юбилейного возраста? Отчего же по семь, если Петухову полгода назад по червонцу отвалили?
— С Петуховым была совсем другая статья, — разъяснил мне плановик Цыпкин. — Петухов уходил на почетную старость, навсегда расставался с коллективом. Будете вы уходить на пенсию, тоже по червонцу скинемся.
— Может, ты и прав, — сказал я, подойдя к нему. — Хотя вряд ли при таком отношении я доживу до пенсии. Но меня волнует и другое: почему собрано семьдесят рублей, когда в нашем отделе работает двенадцать человек. Меня, естественно, вычтем. Итого одиннадцать человек. Одиннадцать на семь, как известно, семьдесят семь.
— Вы забыли, что Уварова в отпуске, — напомнил Цыпкин, глядя сквозь меня.
— Вовсе не забыл. И пусть в отпуске. Она, я думаю, специально приурочила отпуск к моему юбилею, чтобы зажилить семь рублей. А вы потакаете ей. Внесите за нее пока из профсоюзных денег.
— Неудобно, Николай Николаевич, — сказал Цыпкин, изучая чернильное пятно на своем столе. — Все-таки человек с курорта вернется. А оттуда, сами понимаете, денег не привозят. Вы и так получите два подарка: один — от нашего отдела, второй — от дирекции.
— Что вы говорите! — оживился я. — И от дирекции тоже? Это меняет дело! Пусть Уварова отдаст мне семь рублей, когда сможет. Конечно, сразу после отпуска ей будет тяжеловато. Я понимаю. У самого дети есть.
— Все-таки что вам подарить? — спросил Цыпкин, переведя взгляд с пятна на меня. — Хотите кресло-кровать?
— Намекаешь на мои ссоры с женой? — насторожился я. — Так это не твоего ума дело…
— Вчера в универмаге чайные сервизы появились на двенадцать персон, — непонятно к кому обращаясь, сказала инженер Евгения Васильевна. — Сорок два рубля пятьдесят копеек стоят. Я даже удивилась, почему так дешево.
— На двенадцать персон, говорите? — заинтересовался я. — Не плохо. Шесть персон можно будет продать… А скажите, Евгения Васильевна, чашечки с цветочками?
— С цветочками, — с готовностью ответила Евгения Васильевна.
— Совсем неплохо. А какие цветы: садовые или полевые? Хотелось бы полевых — жена их очень любит.
— Нет, садовые, — огорчилась Евгения Васильевна.
— Это хуже, но терпимо, — сказал я. — А чайник вместительный?
— Да, вполне, — заверила
