Чертит Питер; оттуда в 1917 году и явился Москве на голову этот ноябрьский «подарок» — революция, и с нею новый порядок, распределяющий в большей мере абстрактные пустоты, невидимые призмы и кубы, нежели явные телесные плотности. Москве пришлось водить пустотой (линией, протяжением жизни) по пустоте (провалу вместо пространства). Вышло странное упражнение; результат его был противоречив и одновременно закономерен.
Большевицкий календарь выглядел не столько наизнанку, сколько вверх ногами. Год стал вверх дном, голова его опустилась в самую темень, в яму ноября. В этом смысле октябрьский переворот, переехавший согласно новому календарю на 7 ноября (в «поле тьмы» — так говорили противники большевиков), выглядит акцией не только политической, но, образно говоря, времяопрокидывающей. Коммунисты жестко противопоставили себя предыдущей эпохе; они принялись строить собственный календарь, перевернутый по отношению к предыдущему на 180 градусов. В этом контексте их действие и, главное, «геометрический» успех этого действия, определенно закономерны.
Ноябрьская («архимедова») точка их переворота противостоит весне и Пасхе, главному празднику старого мира. Одна конструкция меняется на другую, зеркально противоположную, и потому по-своему устойчивую.
Также заменяется главный персонаж календарной драмы: на место Христа помещается Владимир Ленин. Помещается осознанно, в процессе сложного и осмысленного перемонтажа календаря.
Когда я первый раз услышал об этом квазихристианском монтаже образа Ленина, не поверил — решил, что это позднейшие реконструкции. Но затем многие соображения и факты явились, и теперь этот феномен приходится исследовать заново. Тут интереснее не биографические ленинские штудии (еще не хватало), а «черчение» в политическом пространстве. Чертеж революционного времени.
Большевики вольно или невольно поймали момент некоторого календарного пересменка, когда прежние скрепы календаря распались, а новый «лед» еще не встал; время в сознании народа оказалось по сезону не структурировано. Ноябрь и есть пересменок года. В его зияющую щель коммунисты вогнали свой красный клин — изъяли из календаря Иисуса Христа и поместили на его месте своего главного героя — Владимира Ильича.
Христос был столпом прежнего календаря; Евангелие во многом определяло календарную структуру (сферу) и тектонику народного сознания. И вот эта фигура была извлечена и на ее место — вверх ногами — помещена новая.
Эта замена имела последствия трагические, многочисленные, масштабные, которые в рамках настоящего исследования нет возможности разбирать. Только «чертить» в целом. Следить за механикой календарной акции, которая роковым образом сказалась на судьбе самого Ленина.
Кстати, с Лениным все началось задолго до октябрьского переворота. Биографию Владимира Ильича пытались положить на евангельскую матрицу, как минимум, за десять лет до революции, после провала революции 1905 года. Тогда стало ясно, что поднимать народ нужно новыми средствами; богостроительство было тогда увлечением общим: прием применили к Ильичу. Ленин в роли Мессии? Реакция была противоречива; нашлись и сторонники «обоготворения» вождя, и его противники.
Начинали, разумеется, прямо со дня рождения, 22 апреля. Появление Володи в апреле, в пасхальный сезон (не раз его рождение прямо попадало на Пасху) представляло повод для лепки ново-Бого-человека, который невозможно было пропустить.
(Впоследствии авторы октябрятского значка, особо не думая, вставили в середину звезды вместо Володи Ульянова младенца с Леонардовой иконы.)
Итак, первое: рождение вовремя.
Затем вспоминали эпизод 1893 года — появление молодого Ульянова в Петербурге.
Тогда рыжебородый провинциал был представлен как брат казненного народовольца Александра Ульянова. За чаем и гремящими, точно кандалы, баранками заговорили о старшем брате как предтече. Младший автоматически становился — кем? Ответа не последовало, но молчание было многозначительно.
Намеков было много, и даже ходили слухи о неких тайных во чреве РСДРП комиссиях, занимавшихся подобной из Ленина лепниной. Однако это были, скорее, слухи.
Так продолжалось до семнадцатого года, когда готовый образ вдруг в одночасье был представлен публике.
Состоялась знаменитая сцена возвращения Ильича из эмиграции: апрель 1917 года, явление на броневике, на площади Финляндского вокзала, «совпавшее» с Пасхой. Ленин появляется в Петербурге в ночь со 2-го на 3-е апреля, в самый разгар народных гуляний. Поезд прибыл на Финляндский вокзал; пролетарии, собиравшиеся на Выборгской стороне, по традиции заканчивали здесь ночное пасхальное шествие. Подходили по набережной с двух сторон, запрудили площадь до отказа. Выступление Ленина, толкующего об объединении людей в лучшем из всех земном царствии, имело выдающийся успех.
Еще бы — на Пасху.
Пасхальное собрание было впоследствии объявлено пролетарским воинством, встречающим своего вождя. То, что Ленин задержался в пути на несколько дней, дало повод злым языкам (которые в тот момент еще не были откушены под самый корень краснозвездными — пятерня вместо креста — «отоларингологами») объявить, что он специально подгадал свое возвращение под Пасху.
Ну и что? Политически этот трюк был оправдан. Важен был «календарный» успех предприятия.
Этот успех подтолкнул к дальнейшим действиям по упрочению мифа, который затем, по мере расширения идеологической экспансии большевиков, начал эволюционировать в направлении антиевангелия. Переворот в октябре-ноябре — диаметрально против апрельской Пасхи, на «дне года» — перевернул и календарь, а с ним и весь Христов сюжет вниз темечком. Все сошлось: явилась конструкция странно устойчивая, все связи которой сохранялись прежними, только, словно в зеркале, у нее меняли знак, плюс на минус.
Общий переворот удался. Другой вопрос — личный (нас прежде всего интересует личное художество календаря): что делать с бессмертием, с требованием жертвы, страданиями, кончиной и вознесением Христа? Как переложить это на живого ЛенинаУльянова?
Как, кстати, относился к этому «революционному» перепредставлению сам Ленин?
Легко представить, что он мало этим интересовался; но все же — неужели он не почувствовал, как опасен ход подобной пьесы?
Первое время все шло как будто безобидно, Пасху переменили на субботник (как ни крути шар-календарь, а город по весне нужно приводить в порядок; прежде убирались на Пасху). По прошествии лет субботники были объявлены ленинскими, а день рождения вождя в самом деле занял пустующее пасхальное место.
Но все это оболочка — что происходило внутри ленинской одушевленной капсулы?
Если твоя жизнь перевернута, конец ее должен быть заранее известен — так, как в жизни обыкновенной твердо известно ее начало. Что такое эта заранее обозначенная, жертвенная смерть?
В Москве, в Кремле — это следует уточнить. В отличие от Петербурга, который отнесся к произошедшему в октябре как к некоему проектному представлению (в городе прожектеров все чудится проектом), Москва отнеслась к большевицкой «христианской» сказке всерьез. Здесь «евангельская» судьба Ильича оказалась в фокусе центроустремленного внимания. Жертва большевицкого первенца была здесь неизбежна.
Покушение Фанни Каплан; его толковали по-разному, в том числе объясняли заговором своих, которым необходим был повод для: а) террора, б) перераспределения властных мест и в) закономерного окончания антисюжета с анти-Иисусом. Покушение не вполне удалось, а может быть, как раз удалось: еще при жизни Ильичу дано было испытать отекание смертной пустотой. Зубастая пасть Кремля тихо округ него сомкнулась. Затвор в Горках, штуки Сталина, печатавшего для него единственный, полный дезинформации экземпляр «Правды». Перипетии болезни, отнимавшей сознание по частям, точно у известной собаки хвост. Наконец, самая кончина, немногим не угодившая в Рождество (хороший и здесь вышел бы перевертыш).
Впрочем, не было никакого Рождества: новый календарь был пуст.
Антирождество, 21 января, день, окаймленный по контуру черной рамкой, сам собой установился, стал минус-праздником (см. далее, главу шестую, Две зимы, «Темная тема»).
Жертва возымела действие. Постепенно многие ключевые пункты старого года обрели своих двойников. Майское чаепитие (имевшее в своей основе еще языческий, дохристианский древний Новый год) обернулось Днем пролетарской солидарности трудящихся; рядом стоящий Георгий (6-е мая) был довольно логично дополнен Днем Победы; Новолетие (1-е сентября по старому стилю) «сошлось» с Днем знаний и так далее. Постепенно календарь весь был вывернут наизнанку. Его новая, пустотелая конструкция была так же необъятно округла, как и предшествующая, и даже где-то в середине, освещая безбожную машинерию, сверкала голая голова Ильича — и все же новое здание календаря оставалось ощутимо пусто.
